«Какая же я дура, – думала она, – ворвалась со своим стуком в чью-то атмосферу счастья».
Любопытство распирало уже немолодую женщину. Ей хотелось, чтобы дверь открылась, и она бы наяву увидела этот спектакль любви с его актерами. Но стыд поборол ее чувства, и она направилась в свою комнату. И уже не смогла уснуть до самого утра. Ее будоражили воспоминания о прошлой жизни, о ее никчемных любовниках, с которыми она не могла взойти на такую же вершину любви. Да она раньше и не подозревала, что такая вершина может вообще существовать. Думать об этом в водовороте жизни не приходилось. Детей в садик отвести, потом в школу, бегать по магазинам, готовить еду, убирать, стирать, гладить, ходить на работу, вечером – в народную дружину. Откуда возьмутся мысли о сексе и о каких-то его вершинах?!
Спустя небольшой промежуток времени совместной жизни с Аркадием у Светланы началась рвота. Интоксикация при беременности – обычное дело. Девушка взяла больничный лист и отлеживалась в комнате Аркадия Васильевича в общаге. Архивист после рабочего дня, придя домой, ухаживал за Светой. Кормил ее из ложечки. Готовил и кашеварил. Но однажды он не пришел ночевать. Светлана запереживала. «Может, Вика его перехватила», – беспокойно думала она.
Но на следующий день пришел Андрюха – друг Аркадия Васильевича. Он притащил полный полиэтиленовый пакет денег – три миллиона рублей.
– Аркадий просил его простить, а на эти деньги велел купить квартиру для Светы и их сына, – сказал парень.
Почему-то он решил, что должен обязательно родиться мальчик.
Суд был скорым. За хищение из государственного архива уникальных исторических реликвий, связанных с наследием Чингисхана, Аркадию Васильевичу дали шесть лет с отбыванием в колонии общего режима. Приходить в суд Светлане он не велел – волноваться беременной женщине нельзя. Светка простояла весь судебный процесс около Октябрьского суда.
И вот Светлана уже в новой квартире, своей квартире, которую ей подарил ценой своей свободы архивист Аркадий Васильевич.
У него тоже новая обстановка – на зоне в Тулунском районе. Это в четырехстах километрах северо-западнее города Иркутска. Светка возила своему узнику передачи. Она понимала, что он был именно ее узник, привязанный к ней всей своей душой. А зона – это только место временного пребывания его тела.
Дома она долго металась, думая о своей дальнейшей судьбе, ночами плакала в подушку. Но в итоге приняла решение и избавилась от своей нежелательной беременности.
Из женской больницы с улицы Горького на своем автомобиле ее увез бывший сосед – Петр Клименчук.
После того как Аркадий Васильевич узнал, что Светлана сделала аборт, он приказал ей больше не приезжать к нему в колонию.
Сексофилософопатолог
Все молчали, никто не мог проронить ни слова. Эти короткие рассказы Фомича, сексопатолога и психоаналитика, обрушили такой тяжелый груз, груз чужих страданий и переживаний, что переварить все это в одночасье было невозможно. Мы переживали за Аркадия. Понимали, что Светлана, сделав аборт, поступила так от безысходности. Хотелось заплакать, но слезы никак не находили свое русло. В горле стоял ком. Нарушил тишину все тот же Федотыч.
– Вот ты, Леопольд, назвал мои, вернее Светкины, рассказы слишком откровенными. Я с уважением отношусь к твоим пуританским чувствам. Но че ты тогда сидел здесь, развесив уши? Режет слух – уйди и не слушай. Вот у меня на даче были соседи – староверы. Мы крепко дружили, была взаимопомощь и поддержка, – продолжал Фомич. – Они открывали для проветривания наши теплицы, поливали. У нас-то, врачей, свободного времени в обрез, на огородной фазенде бывали нечасто. Однажды моя жена Анна Петровна вышла в огород в открытом купальнике. Все, писец – маленькая лисичка, дружба закончилась. Она-то не знала про их веру. А для них это оскорбительное и безнравственное одеяние. Конечно, многое в их вере можно уважать. Много там доброго, светлого и разумного. Так что же я теперь в тулупе должен по своей даче шастать? У них секс не для удовольствия, а только для продления рода. А хочется-то всегда. Вот они, видимо, одетые в телогрейки и совокупляются. Детей полон дом. Куда ты ни прячь сексуальное влечение, оно все равно является основой жизни. Вот художник изображает на картине быстроногую лань. Красотища неимоверная. Задумайтесь, куда она бежит? А бежит она к своему козлу, чтобы исполнить свою природную миссию – дать потомство, продолжить жизнь, – Федотыча понесло.
– Ты так все на трахание перевести можешь, – пытаюсь возразить ему я. – Ведь есть же убежденные девственники среди мужчин и женщин, которые категорически не принимают половую близость. Закатывать глаза и корчиться в оргазмических конвульсиях могут только идиоты – так считают они. Таких людей немало, и они объединяются в сообщества, общественные организации, наконец. А музыканты и композиторы – они всего-то из семи нот рождают такую палитру божественных звуков… А писатели и поэты – они из 33 букв создают волшебные литературные шедевры, от которых может крыша поехать.
– Дурак ты, Алексеич, или прикидываешься, – прерывает меня психоаналитик. – Так вот – существует всего два явления природы, именно явления, которые в народе, может быть не очень поэтично, обозначаются всего двумя терминами, и это с разными вариациями слова х@й и п@зда, – со сверкающим взглядом произносит Фомич. – Они дают продолжение жизни. Их взаимоотношения, которые еще называют любовью, тревожат и волнуют всех. И все семь нот и 33 буквы алфавита воспевают и возносят эти отношения с древних времен! Так было и так будет всегда. Воспеваться будет жизнь и ее продолжение. Извините, что выражаюсь грубовато. Достали вы меня. Противники секса – это в первую очередь сборище неудачников и слабаков. Будучи не в состоянии совершить полноценный половой акт, они пропагандируют фригидность и импотенцию. Козлы законченные. Скажи мне, дорогой друг, кто от таких придурков родится? Кто продолжит их род и их философию? А никто. Значит, это тупиковая ветвь гнилых червяков. Вот ты нарисовал красавицу горную лань, – опять Фомич обратился к Леопольду. – Ну и что, кто на нее будет смотреть в будущем – потомки, не родившиеся от противников секса, идиотов? Как ты себе это видишь? Ты, что при видимых ярко выраженных мужских половых признаках обессилил, вступив в нейрогуморальное половое расстройство, которое обуславливается поражением диэнцефального отдела (субталамический нейрогуморальный центр) или отдельных желез внутренней секреции (гипофиз, гонады, надпочечники и др.), приведших к диффузными нарушениям всех компонентов сексуального поведения?
Может, вам рассказать еще о половых извращениях? Например, апотемнофилия – желание или сексуальное возбуждение от ампутации здоровой части тела (конечностей, пальцев или гениталий) или частичного (полного) разрезания гениталий вдоль. Или гинофагия – сексуальное возбуждение от фантазий, связанных с приготовлением и поеданием женщин. Эпроктофилия – сексуальное возбуждение, вызванное испусканием кишечных газов (пукание). Может, еще про зоофилов и некрофилов вам рассказать? Тогда рассказы Светланы о ее сексуальных играх покажутся вам милой детской шалостью?
– Пошел ты… со своей медицинской терминологией, умник хренов, – обрубил его я. – Каждому свое, кому-то нравится поп, кому-то попадья, кому-то попова дочка.
– Давай не будем больше обсуждать эту тему, – включился в разговор обиженный Леопольд.
– Вот, мужики, не взяли с собой достаточное количество водки, всю за один раз выжрали и чуть с похмелья не передрались, – резюмировал Михалыч. – Так бы давно уже песни пели…
На следующий день мальчишник разъехался по своим родным домам. Леопольд в своей мастерской принялся по полкам раскладывать этюды, которые он сделал на природе.
– Олеся, Олеся! – позвал художник свою жену. – А ты бы смогла голышом на стремянку, и положить мои рисунки на верхнюю полку?
– Леопольд, у тебя что, крышу снесло? – сердито сказала жена.
Потом она поглядела на мужа, на его грустные глаза, погладила кудрявые вихры своего художника и заулыбалась.
– Дурашка ты мой. Я уже совсем не та, какой была двадцать лет назад.
– А я тебя люблю такой, какая ты есть, и всегда любить буду, – задумчиво произнес Леопольд.
Окончание истории Светланы и Аркадия
Шли годы. Мне вспомнился рассказ Фомича об откровениях Светланы. Мы встретились с сексопатологом в плавательном бассейне. Он изрядно полысел, но был по-прежнему подтянут и строен. Занятия спортом были его фишкой. Он нравился женщинам, и они легко вступали с ним в откровенный разговор. Профессия у него такая – быть психоаналитиком и привлекательным чувственным собеседником, умеющим направить мысли пациента в нужное для его собственного здоровья русло.
– Фомич, расскажи, как сложилась судьба Светланы и ее ботаника-архивиста, – поинтересовался я в раздевалке, когда мы собирались уже уходить домой.
Фамилии пациентки я не знал, как и других идентификационных данных. Это врачебная тайна, да и имя девушки в своем рассказе Фомич изменил. Я это твердо знал.
Фомич на минуту задумался, потом неторопливо начал вспоминать детали.
– Алексеич, не беспокойся, у Светланы и Аркадия все нормально.
Светлана рассказывала, что спустя некоторое время, год или два, она получила письмо из колонии. В нем Аркадий Васильевич поведал ей о своей жизни за решеткой.
По прибытии в колонию Аркадия направили работать в библиотеку. Он занимался реставрацией книг, подпиской газет и журналов. Вел просветительскую работу среди зэков. Устраивал литературные вечера. В колонии оказалось много талантов – поэтов, даже самодеятельных композиторов. Вот и появилась его стараниями художественная самодеятельность.
Заведующей библиотекой была дочь Кума или Хозяина (так принято было называть полковника Зубова – начальника исправительного учреждения). Однажды она попросила ботаника подержать лестницу-стремянку. Она от неустойчивости покачивалась, и Ольга, так звали его начальницу, боялась упасть. Надо было на верхних полках стеллажа разобрать подшивки газет. У Аркадия завибрировали ноги. До боли похожая сцена была когда-то прологом мелодии любви с его Светланой, которая осталась в родном Иркутске. Аркадий подошел и взялся за холодные трубчатые основания лестницы. Сознание ботаника было завороженным и затуманенным. Оно как бы одной своей частью унеслось в прошлое, в котором он был счастлив, хотя и сильно страдал от переживаний и ревности. Другая часть его сознания осталась здесь, в библиотеке исправительной колонии.
Ольга полезла вверх. Она была одета в синие джинсы и кофточку-водолазку под горло, плотно закрывающую верхнюю часть ее тела. Вверху, перебирая газеты, она что-то говорила, но Аркадий ее не слышал. От холодного металла стремянки на него полились тепло и боль воспоминаний. Воспоминаний о недавней жизни на свободе, о его Светлане. О его непутевой любви, которая, ярко вспыхнув, довела его до колонии и умерла, оставив его одиноким и несчастным, с разбитым сердцем и перечеркнутой судьбой. Аркадий Васильевич вцепился в эту лестницу изо всех сил. Пальцы сводило от морозного каркаса стремянки. Ее он недавно занес в библиотеку, предварительно очистив от снега.
Сердце узника учащенно забилось, а острая боль недавней утраты ножом полосовала его душу. Яркие картины, вылезая перед ним из прошлого, корежили его сознание, хлеща по лицу своей откровенной обнаженностью и сладостной распущенностью.
Тело Аркадия как бы парализовало. Он не мог даже шелохнуться. Уставившись в одну точку, ботаник смотрел будто бы сквозь стены здания библиотеки, сквозь колючую проволоку, сквозь ограждение колонии. Но не мог увидеть свой далекий Иркутск, свою некогда любимую девушку Светлану. От нервного перенапряжения и бешеной тоски Аркадий горько заплакал, сжимая зубы. Руки его еще крепче сдавливали студеный и равнодушный металл.
Ольга задала Аркадию Васильевичу несколько вопросов и, не услышав ответа, забеспокоилась. Девушка спустилась на предпоследнюю ступеньку и заглянула в глаза плачущему ботанику. Она успела хорошо изучить его голубой лучезарный взгляд, его открытую грустную улыбку. Но таким, как сейчас, она Аркадия еще не видела. Отец говорил ей, что этот парень сидит не за корыстное преступление, что-то там не так. Не мог он украсть для себя, чистой души был этот человек. Кум был опытным психологом, он видел людей насквозь.
Ольга потянулась к Аркадию. Ее нереализованное чувство молодой девушки к мужчине переполняло сознание. Отец безумно любил свою единственную дочь и не отпускал ее ни на шаг от себя. Она так и моталась с ним от назначения к назначению по разным захолустным местам необъятных просторов Сибири.
– Что с вами, Аркадий Васильевич, дорогой мой? – шептала Ольга, неумело целуя своего подчиненного. – Хороший мой, чем я могу помочь тебе? – она не заметила, как перешла на «ты». – Я уже давно чувствую, что полюбила тебя. Я боялась своего чувства, гнала его от себя.
Глаза Ольги наполнились слезами.
Аркадий обнял свою спасительницу, он что-то шептал и тоже целовал Ольгу.
– Как мне тяжело, как я устал от неволи и одиночества, – слезы еще сильней бежали из его глаз.
– Ты не одинок, мой милый, теперь я всегда буду рядом с тобой в радости и горе…
Они долго стояли, обнявшись, и плакали. Плакали не стесняясь друг друга. Ольга – от нежных чувств и сострадания к этому практически беззащитному мужчине. Аркадий – от нахлынувших на него смешанных чувств. С одной стороны, ему было жаль самого себя. С другой стороны, эта нежная девушка смогла согреть его обожженную огнемстрастии обмороженную предательством израненную душу. Она, как солнышко, нежданно-негаданно вдруг засияла перед ним и уже навсегда вошла в его жизнь. На зоне, оказывается, тоже можно обрести счастье, даже если ты совсем потерял в него веру. Потом Кум оформил досрочное освобождение своего зятя по «половинке». Ольга была без ума от счастья, она встретила своего любимого, самого дорогого и единственного. Пусть он долговяз и физически слаб, но она сможет защитить его, своего ботаника, от любых невзгод.
Светлана тоже устроила свою жизнь, она встретила парня Евгения. Хоть и не было у них большой любви и страсти, но держались они друг друга. Время уходило, вот и надо было создавать семью. Может быть, такие союзы крепче тех, которые возникали в пылу страсти, да потом перегорали.
Сына своего Светлана назвала в честь отца – Иваном. Зеленоглазый мальчишка стал светофорчиком, который зажег для Светланы зеленый свет к счастью, материнскому счастью. Муж часто уезжал на вахты, работал на севере нефтяником. Светка все свое свободное время посвящала сыночку. Она души не чаяла в своем Иванушке.
– Мама, мамочка, я не хочу спать. На улице лето и солнышко еще долго не будет ложиться спать, – голос Иванушки звучал звонко, как колокольчик.
