Блаженство кротких

4. Арабская Республика Египет, провинция Эль-Минья. Двумя месяцами ранее

Волнами застывшего моря проступали змеистые барханы в предрассветной мгле.

Незримая кромка между зелёной долиной Нила и спящей пустыней, как грань между жизнью и смертью. Время погрязло в зыбучих песках. Таким виделся мир с окраины древнего коптского селения Амарна, и три, и пять тысяч лет назад. Таков он и сегодня.

Фахми знал, что краски мира больше не вернутся к нему. Холодный клинок этой ночи рассёк его долгую жизнь надвое.

Если верить семейным преданиям, последний раз подобное случилось с его прадедом, почти сто лет назад, в далёком 1937 году. Фахми относился с уважением к легендам рода, в отличие от младшего брата, Кутуба, единственного в семье, получившего образование и преподававшего историю в каирском университете. Меж тем Фахми был абсолютно убеждён, что если такое случится на их веку, то с кем-нибудь из двух старших братьев. Ну уж никак не с ним, неудачливым крестьянином-феллахом.

Возвращаясь домой, Фахми издали свистнул Коба, чтобы не разбудить чуткую Мирфат. Тот радостно забил хвостом по калитке, и выскочив, заплясал вокруг, норовя закинуть мохнатые лапы на грудь и лизнуть в подбородок.

Серая крыша подёрнулась розовыми красками утра. Фахми остановился у двери, закурил, и поморщившись, выбросил сигарету на второй затяжке. Тут до него дошло (неслыханное дело) – ему не хотелось курить. Он выудил из кармана штанов подмятую ополовиненную пачку, несколько секунд удивлённо смотрел на неё, затем мотнул головой и сунул обратно.

Открыл дверь, на цыпочках пробрался в кухню, и мягко опустился на табурет, на славу сработанный его прадедом, Зиваром, незадолго до его исчезновения. Прадед, которого Фахми знал лишь по рассказам и фотографиям, воспарил в его мысленных взорах.

– Фахми. – Он вздрогнул. Седая и простоволосая, в линялой ночной рубахе, напротив сидела Мирфат, с которой они уже более сорока лет делили эту жизнь на двоих. Её глаза были исполнены тревоги, – Фахми? С тобой всё в порядке?

Он поморгал, будто проснулся, и медленно расплылся в улыбке.

Моя милая Мирфат. Как ты состарилась. Ещё вчера я не видел твоих морщин. Возможно, я вообще не замечал тебя.

– Это произошло? – твёрдо спросила она.

Улыбка слетела с лица Фахми. Он смотрел в глубокие, круглые, как почерневшие от древности монеты, глаза жены, не находя слов.

– С чего ты взяла? – выдавил он из себя, когда пауза затянулась.

– Ты умер этой ночью. – Мирфат не отрывала цепкого взгляда.

Фахми заметно вздрогнул. – Тьфу на тебя, старая. Что ты несёшь? Как же я умер, если сижу перед тобой?

– Ты знаешь, как, – не отступала она, – Ты перестал дышать. Затем утихло сердце. Только глаза под закрытыми веками неистово метались всё это время.

– Сколько это продолжалось? – осипшим голосом выдохнул Фахми. Минуту назад он был уверен, что пережитое ночью – только его тайна, и вполне может оказаться обычным сном. А у него есть время поразмыслить, прежде чем говорить с кем-то.

– Восемь с половиной минут.

Если всё было так, и она не подняла крик, не стала звонить родным и звать врачей… значит… значит, она понимала происходящее? Фахми прошибла холодная испарина.

– Откуда ты знала, как это бывает?

– Мне рассказывала твоя бабушка.

Фахми удержался только потому, что сидел на стуле, иначе ноги его непременно бы подкосились. Головокружительная слабость тянула его к земле.

Мирфат. Родная. Ты молчала все эти годы? Он вспомнил, как незаметно она выходила из комнаты, когда вокруг родовой легенды разгорались жаркие мужские споры. Большинство мужчин в роду давно не верили семейным преданиям. И даже канувшего Зивара, то относили к несчастному случаю, а то и вовсе, как двоюродный дядька Фуад, обвиняли в слабости. Мол не выдержал тягот, сбежал от нищеты, смирился с невозможностью прокормить столько голодных ртов, да и свёл счёты с жизнью где-нибудь подальше от дома.

Однажды едва не дошло до драки. После изрядного количества пива. Хотя пиво не приветствовалось у мусульман.

Да, род Тайюм были мусульманами. Вернее, стали мусульманами. Вскоре после того, как исчез Зивар. Собрали семейный совет и решили, что мусульманам в Египте легче выжить. И выжили. Не пресёкся древний род. Благодаря исламу или нет – трудно судить. Но среди своих, коптов, приверженцев древней христианской (ещё до римской) церкви, они стали чужаками.

И среди арабов не стали своими. Фахми помнил детство, когда крепыш Махмуд из соседнего Эль-Кандил, на год старше и на голову выше, надменно подбоченясь, преградил дорогу.

– Ну что, жрец? Когда богам звероголовым молиться начнёшь? – И гулко заржал. Ребятня, даже копты, потихоньку отступились от Фахми. Махмуд придвинулся ближе и навис над ним, – Брехня всё это. Навыдумывали сказок Тайюмы, чтобы нищету свою оправдать. Работать вы не умеете, это все знают. Оттого и в голодранцах ходите.

Фахми вскипел и собрался врезать по наглой роже, а там будь, что будет. Нет сильней обиды, чем оскорбление твоего рода. Но Махмуд опередил – отпустил увесистый щелбан по макушке. В глазах потемнело. А когда Фахми обхватил голову руками, тот сорвался на бег, выкрикивая, – Тайюмы – голодранцы! – Под дружный хохот толпы.

И никто не заступился, даже просто не остался рядом. Изгои – для того и изгои, чтоб другие чувствовали своё превосходство. Да и было ли когда-нибудь у них по-другому?

На протяжении столетий, его предки, дабы сохранить крупицы того, что они свято передавали от отца к сыну, были вынуждены принимать атрибутику новых религий. С приходом христианства они причащались и справляли рождество. Нынче, заслышав пение муэдзина, расстилали коврик и склоняли головы на восток. Но при этом, умудрялись оставаться самими собой – носителями древнейшей веры – первой религии, утвердившей единого бога.

Давно утрачены её суть и обряды, но священным для рода Тайюм оставался широкий старинный крест с овалом вместо верхней перекладинки. Будто букву «о» поставили сверху на букву «Т». Анх – древнеегипетский символ жизни. Этот почерневший от времени бронзовый знак с выбитым у основания разлинованным треугольником с кружком в вершине, передавался на смертном одре новому старшине рода.

Уже больше пятнадцати лет им был восьмидесятишестилетний старший брат – Тарик. Видимо поэтому он всегда молчал, не давая оценок семейным легендам.

Мирфат поднялась, собрала распущенные пегие волосы, и стала накручивать их в клубок на затылке, закрепляя роговыми шпилями. В размеренных мотаниях белой пряди зрились проблески колдовства.

Невероятно! Женщины, пришлые для их рода, передавали друг другу тайну и молчали об этом всю жизнь? Бабушка Мирийам. Любимая бабушка, что воспитывала его с пелёнок, ни разу в жизни не обмолвилась с ним, а рассказала его жене. Тридцать один год, как не стало Мирийам.

– Почему она не поговорила со мной? – растерянно, словно малый ребёнок, узнавший правду о Санта-Клаусе, обратился Фахми к жене.

– Этого я не знаю. Я не задавала вопросов. Я лишь поклялась ей, что буду молчать, пока это не случится. Я не верила сказанному, но опасалась этого дня всю жизнь.

Мирфат расшатала и втиснула последнюю шпильку, и подойдя к Фахми, положила руки на его плечи.

– Это был сунхед? – на умоляющих глазах проступили слёзы.

– Да, – выпалил Фахми и плечи его осели, словно тяжесть легла на них только в этот миг. – Но не спрашивай меня больше. Я не уверен… Я хотел посоветоваться с Тариком. Наедине. Он старший в роду.

– Поговори, – уверенно произнесла она, – А поверит ли он тебе?

Фахми повёл плечами, высвобождаясь от рук жены, посчитав, что теперь женщина лезет не в своё дело. Мирфат развернулась и двинулась к двери, обиженно вскинув подбородок. Удивительно, но годы тяжкого крестьянского труда не подмяли её. В свои шестьдесят она сохранила осанку. Фахми увидел, как из комнаты выходит гордая черноволосая девица его молодости.

– Подожди.

Мирфат остановилась, но не повернулась. – Ты что-то хотел, Фахми?

– Погоди, присядь.

Он должен был ей сказать. Она это заслужила.

Сунхед – сон судьбы, был частью семейных легенд. Узнать его можно только попав туда. Не увидеть – а именно попасть. Подобно медали он имел две стороны, что не пересекались одна с другой. Одной из них было ощущение реальности – непрерывность причинно-следственных связей. Фахми ощущал себя и помнил всё, вплоть до того, как уснул. Второй – была абстрактная загадочность сюжета.

Начало ужаснуло Фахми. Как испугало когда-то Зивара, видевшего сотню лет назад мириады переплетавшихся нитей вероятности – человеческих судеб. И на этом, уходящем в тёмную даль цветастом полотнище зияли обугленные дыры, рванные ожоги, пресекавшие миллионы человеческих жизней. Но общий поток поредевших нитей, рассекаясь на разнокалиберные реки и ручьи, стремился вдаль, а значит жизнь продолжалась.

Перед Фахми развернулся иной коллаж. Мириады тончайших, как паутина, нитей, ярко-лунного цвета, – нитей, истекающих ниоткуда, свивались в неслыханных размеров жгут, завершавшийся черно-пепельным торцом с оранжево-алыми разводами тлеющего огня. Это напоминало гигантскую затухающую папиросу. Из нижней части папиросы выходили редкие черные нити и устремляясь вдаль, исчезали во тьме. Над значением чёрных нитей Фахми не гадал, так как остальное озарилось в его мозгу предельно ясно и уложилось в одну фразу: «Род людской погибнет.» Малограмотный крестьянин однозначно понял увиденное, словно мозг его обладал неким ключом.

Жгут олицетворял глобализацию, о которой Фахми знал из выпусков новостей. А обугленный его край означал войну на уничтожение, скорее всего ядерную.

Затем страшные мысли отпустили его, он расслабленно парил в облаках и тело его было легче пушинки. Земля была за спиной, а перед глазами простиралось ночное небо и необычно яркие звёзды. Фахми видел их. И слышал. Он понимал смысл знаков, что выстраивали звёзды на угольно-чёрном небосклоне.

Вот об этом он и рассказал Мирфат, чтобы уберечь её от переживаний и страхов.

– Ты слышал голос звёзд? – тихо спросила она, и глаза её забегали, выдавая напряжённый ход мысли. – Но Солнце – тоже звезда, – выдала Мирфат услышанное когда-то. Эта фраза заключала все её познания в астрономии, да и в науках вообще. Но она точно знала, что Солнце – звезда, а предки рода Тайюм поклонялись Солнцу. Поэтому было резонно, что Фахми мог слышать его голос. Как слышал его когда-то Великий Фараон. А это она почерпнула из родовых легенд.

– А Солнце? Его голос ты слышал?

Фахми отрицательно покрутил головой. Но тут его пронзило воспоминание.

– Я видел, как звёзды сложились в небесный серп. И его остриё уже легло на земную ось.

Он очертил глазами бессмысленную фигуру, удивлённо размышляя над сказанным.

– Это …как? – Мирфат грузно опустилась на табурет.

Фахми развёл ладони и пожал плечами.

5. Миоглобинурия

Степанченко перескакивал мраморные ступени Управления. В последний день лейтенантской жизни он решил не ждать очереди в лифт. Он точно знал, что перед обедом зачитают приказ, он торжественно оденет форму с погонами старшего лейтенанта, и снимет её после короткого фуршета. Служба требовала гражданскую одежду. Приветствовалась самая неброская, растворяющая в толпе.

За изгибом площадки, в обычно пустой курилке (курильщиков в органах почти вывели, как тараканов), стояла Мурцева, прижав к подоконнику собранную ковшом ладонь. Лейтенант видел её курящей третий раз за полтора месяца.

Нервничает?

– Доброе утро, Тамара Геннадьевна, – улыбнулся он, поравнявшись.

– Сергей! – тихо сказала Мурцева, залившись блёклым румянцем, – Я же просила не называть по отчеству. У нас разница-то всего… – она осеклась, не озвучив десяти лет, и нервно втянула сигарету, воровато стиснутую меж большим и указательным пальцем.

Степанченко смущённо нахмурил брови. Не мог он пересилить себя и назвать по имени женщину, старшую и по возрасту, и по званию, да ещё кандидата наук. Последнее вызывало у айтишника Степанченко особый трепет. Хотя айтишником его называли сослуживцы. Сам же он предпочитал полное название своей должности – эксперт в области электронных, компьютерных и коммуникационных технологий специальной оперативно-следственной группы первого отдела Центрального Управления. Так он представлялся очередной девице, сидя на высоком стуле сверкающей барной стойки. Неясно, что именно производило эффект – магическая фраза или картинные черные баки, сбегавшие от жёсткой курчавой копны до мочек ушей, но лейтенант Степанченко, несмотря на полноту, пользовался у женского пола завидным успехом.

До совещания оставалось полчаса. Усевшись, Степанченко развернул на экране вчерашний файл, когда над ним навис Ерохин.

– Привет. Удалось что-нибудь выяснить?

Щелчком мыши лейтенант свернул окошко и стал сосредоточенно выискивать другой файл, – Кое-что удалось, Сергей, – и осёкшись добавил, – …Васильевич.

А вот своего тёзку, майора Ерохина, назвать по имени было гораздо проще. Несмотря на должность и то, что он был одних лет с Тамарой.

Начальник группы не циклился на субординации, был прост в общении, и, казалось, так и остался простым мурманским опером. И загадкой для подчинённых. Вернее, загадкой был не он, а его внезапное появление и назначение на эту должность.

Да, все знали, что предложил его начальник отдела полковник Можайский, под чьим руководством лейтенант Ерохин когда-то служил в ОВД Невского района. Но всё равно, была в этой истории какая-то недосказанность. Тем более, что в начале, когда группа только формировалась, обязанности начальника исполнял Полежаев, чьи карьерные амбиции оказались сильно ущемлены. Видимо потому и не сложились отношения начальника с заместителем.

Как сорокалетний мурманский опер, совсем недавно получивший майора, мог совершить такой прыжок?

Но удивительнее всего было то, что сам Ерохин не раз задавался тем же вопросом. Полтора месяца назад звонок Можайского застал его врасплох. Да и уехал он не от того, что прельстился должностью (хотя зарплата существенно возросла), а из-за горечи недавнего развода, решив начать жизнь с чистого листа.

Степанченко наконец отыскал нужный файл, – Умерший Свиридов… – начал он, но был прерван, – Это мне известно. По нему Варёный с Байкаловым работают. Ты мне по регистратору расскажи.

Степанченко задумчиво нахмурился, и стал шарить в компьютере. Изъятый с «субару» регистратор оказался единственным из пяти, что вёл запись.

– Мы тут с Ренатом несколько раз просмотрели… К сожалению, сквер не попал – неудачный ракурс. Виден Казарменный вдоль сквера. Запись, конечно, не ахти – далековато, но кое-что есть. Вот.

Ускоренно прокрутив, Степанченков запустил фрагмент.

– По данным экспертов, примерно за десять минут до происшествия.

На пустынной улице появилась спина удаляющегося мужчины. В футболке, со спортивной сумкой. Поравнявшись с боковой дорожкой сквера, он внимательно посмотрел на место происшествия. Напряжённо огляделся. Кивнул кому-то на противоположную сторону.

– Там кто-то был, – прокомментировал Степанченко, когда персонаж одевал оранжевую рабочую куртку, извлечённую из брошенной на траву сумки. Ерохин стиснул зубы. Он слышал висками удары сердца. Новоявленный рабочий стал расхаживать по переулку взад-вперёд. Когда он шел навстречу, Ерохин вглядывался в отдалённое лицо.

– Что с личностью?

– Нечётко. Далековато, да и разрешение не очень, – замялся Степанченко, – Но я вчера восстанавливал тремя разными прогами. Кое-что есть. Сейчас запущу на поиск по базам фототек.

– Так запускай. Не жди, – Ерохин потряс спинку стула.

– Досматривать будем? – недовольно спросил Степанченко.

– На стрёме стоит. И так понятно. Или там ещё что?

– Сейчас подтверждение увидим.

И точно. Вдалеке, со стороны Петроградской набережной, на Казарменном появилась фигурка женщины с увесистым пакетом в руке и медленно двинулась в сторону сквера. Гулявший вразвалочку «рабочий» марафонским шагом зачесал в её сторону. Завязался разговор. Было видно, как оранжевый жестикулировал, махал себе за спину, затем в сторону набережной.

Ерохин придвинулся вплотную к экрану, – Задерживает.

– Возможно. Но не факт. – Басовитый голос из-за спины заставил Ерохина повернулся. Невысокий коренастый мужик, на вид лет тридцати пяти, напоминал борца. Про таких говорят «широкая кость». Полежаев протянул руку и крепко пожал, – Может оказаться обычным рабочим, выполнявшим приказ бригадира.

– Во время происшествия? – ядовито спросил Ерохин.

Полежаев дёрнул плечами и плюхнулся в ближайшее кресло.

– В любом случае, он должен был что-то видеть, – от возбуждения Ерохин перескочил тоном выше, – Его надо вычислить и разыскать.

Степанченко кивнул на экран, – Уболтал.

Женщина развернулась и пошла обратно.

– А тётку выцепил? – быстро спросил Ерохин.

– Слишком далеко. Да и этот её спиной закрывал.

– Фиг с ней. Ты поиск запускай. Не тяни.

В своём маленьком, но уютном кабинете Ерохин завалился в кресло. Он нервно выстукивал карандашом строевой парадный марш. Воспоминания метались в голове, как стая юрких аквариумных рыбок. Теперь, когда его версия получала зримое подтверждение, перед ним всплывали дни противостояния. И кабинет подполковника Рухляды.

Психолог разбирался тщательно. Беседовал с каждым отдельно. С ним, с Полежаевым, с остальными. Рухляда не давил, опасаясь повлиять на ход дела.

– Отчего люди так привержены собственным идеям? Как вы думаете, Сергей Васильевич? – вопрос был неожиданным и Рухляда продолжил, пока Ерохин собирал мысли в кучку, – Почему спорят и не понимают друг друга, с пеной у рта доказывая собственную правоту?

Рухляда, маленький и щуплый, обладал твёрдым голосом наставника. Ерохин тщательно скрывал волнение, всегда пробиравшее в этом кабинете. Он принял сказанное на свой счёт и вновь повторил свои выкладки.

Подполковник терпеливо ждал завершения пламенной речи.

– Сергей Васильевич, я имел ввиду не это. Я о людях в целом, о жизни, о взаимоотношениях. Почему нам столь дороги собственные идеи? Почему в бескрайнем потоке информации наш мозг выхватывает лишь то, что подтверждает собственную правоту и отбрасывает остальное? Почему мы так боимся оказаться неправыми? Вам не доводилось задумываться?

Ерохин молчал, внимательно и напряжённо глядя в глаза подполковника. После паузы, тот ответил сам, – Инстинкт доминирования.

– Что, простите? – вскинул брови Сергей.

– Один из трёх основных инстинктов, управляющих нашими поступками независимо от воли и разума. Закреплён генетически. Достался от далёких предков. – Подумав, многозначительно добавил, – Очень далёких. Потому и лежит глубоко. Руководит нами из подсознания. Также присущ собакам, волкам, приматам и ряду других стайных животных со сложной иерархией взаимоотношений.

Сергей опешил. Чего-чего, а генетики при анализе раздора в группе он никак не ожидал. Тем более, что конфликт безличностный, сугубо профессиональный, как полагал Ерохин.

Ерохин хотел оспорить сказанное применительно к себе, но Рухляда закончил беседу, не настаивая ни на чём, и, даже заранее согласившись, что в данном случае причина в ином, но предложил обдумать на досуге.

Вот хитрожопый психодрюк. Вбил гвоздик в башку. Куда-то в подкорку, где и обитают инстинкты. И теперь Сергей колется время от времени об этот гвоздик.

Нет. Херня всё это. Не тянул я за уши собственную версию. Или тянул? Нет. Теперь – точно нет. За смертями явно проглядывается чей-то умысел.

Заглянула Тюрина. – Через три минуты совещание у Можайского. Просил не опаздывать.

Пятое совещание за месяц. До этого заслушивались выжимки из материалов и строились версии. Старые материалы были крайне объёмны, но бесплодны, как пустынный песок. Проведённые группой опросы родственников, знакомых, соседей и сослуживцев умерших, прибавили к делу несколько томов, но… зацепиться было решительно не за что, что укрепляло позицию Полежаева.

Сегодня слушали Мурцеву. Она изрядно поработала с заключениями судмедэкспертизы, а последние дни зарылась в медицинских справочниках.

Ерохин отвлёкся – его сознание витало в поисковиках, которыми хвалился Степанченко – ведомственные, профессиональные, с искусственным интеллектом. В эту минуту они сравнивали лица паспортной фототеки с фэйсом вчерашнего «рабочего». А может уже нашли?

– …миоглобинурия… – это новое, но уже знакомое слово, вытянуло Ерохина из раздумий.

– В двух заключениях, причиной смерти значилась маршевая миоглобинурия. Данный симптом развивается после сильнейшего физического переутомления, например, вследствие длительного изнуряющего бега. Здоровому человеку для этого надо пробежать десятки километров без остановки. В одном из дел пытались подтянуть версию о стае собак, однако версия рассыпалась – собак не обнаружили. Также, по данным камер наблюдения, на улицах не обнаружили и бегуна. Кроме того, одежда и обувь покойных не предполагала возможности длительного бега. Тем более, что один был найден с увесистым портфелем.

– Портфель нам передали? – прервал её полковник.

– Передали, – выпалил Ерохин, – Строительные сметы. По ним всё отработано.

Можайский понимающе кивнул, – Тамара, извини, что перебил.

– Так вот, – продолжила Мурцева, – Миоглобинурия, что из всех диагнозов оставалась для нас загадкой, может занять место в общем ряду. Поскольку, кроме физического переутомления, её может вызвать запредельный уровень адреналина в организме. А также, адреналиновым всплеском могут быть спровоцированы и другие диагнозы из нашего списка: острая сердечная недостаточность, обширный инфаркт, аритмия с фибрилляцией желудочков, и даже инсульт.

Мурцева сделала многозначительную паузу.

– И что? – спросил Полежаев. – Им всем вкололи адреналин?

– Нет, нет, – замотала головой Тамара, – Следов инъекций не обнаружено. Тем более, что ввести надо в кровь. …Выброс адреналина был спровоцирован.

Она снова замолкла, перехватив вопросительный взгляд Ерохина, и продолжила оправдывающимся голосом, – То, что я скажу, может показаться неправдоподобным, но пиковый выброс адреналина в смертельных концентрациях мог быть спровоцирован испугом. Очень сильным испугом. Они могли умереть от страха. Вернее – от ужаса.

Все напряжённо молчали. Пока Байкалов не прервал тишину:

– И чем же их так напугали? Тамара?

– Этого я не знаю, – она развела ладони и виновато вздохнула, – Но я перерыла массу источников. Случаи смертей от испуга у здоровых людей фиксируются крайне редко, но всё же бывают. И диагнозы совпадают с нашими.

Этот доклад, сшивший нитью все посмертные диагнозы, не породил новых версий. Скорее стал новой загадкой.

Ошалевшие сотрудники расползались по кабинетам. А Ерохин спешил к Степанченко.

– Получилось. Нашёлся, – взволнованно выкрикнул тот, едва завидев Ерохина, – Климов Сергей Андреевич. Тысяча девятьсот девяностого года рождения.

– Ну ты молодец… – вкрадчиво прошептал Ерохин, склоняясь к экрану, где на фото шестнадцатилетней давности красовалось молодое лицо военнослужащего срочной службы.

– Он как-то странно пробился, – начал Степанченко с нотками удивления и непонимания, – Только по военкоматской базе. А паспортная ничего не дала.

Поразмыслив, в паспортную базу завели учётные данные военкомата. И результат шокировал – паспортная выдала совершенно другое лицо.

Благодаря расторопности и служебным связям Степанченко быстро выяснилось, что в паспортной базе фотография была подменена, но в её архивной копии нашли настоящее фото Климова. А в паспортной службе был дан ход служебному расследованию.

По Климову отправили массу запросов: по месту рождения в Ханты-Мансийск, по месту службы, учебы, поиск мест работы, запросы по бывшей супруге, с которой они уже десять лет в разводе, а также поиск иных данных.

Поскольку, по адресу регистрации Климов не появлялся вторую неделю, к концу дня он был объявлен в федеральный розыск.

6. Чёрный ящик

Лайнер национального агентства безопасности авиаперевозок дремал на запасной площадке аэропорта Пулково.

В ночь с пятницы на субботу, двое дежурных сотрудников – шустрый весельчак Стас, и его хмурый, вечно недовольный жизнью напарник, разгружали служебный автомобиль, прибывший с места катастрофы. Из притормозившей сзади автоцистерны к ним выпрыгнул человек в служебной куртке.