– Не знаю, – Павел обернулся и посмотрел на шефа как на призрака. – А ты?
– Что я?
– Какая ты стрелка? – произнёс Павел тихо, но зло.
– Часовая, конечно.
– Почему?
– Я самый главный и никуда не тороплюсь. Видишь, как просто? Ты тоже должен знать про себя, какая ты стрелка. Да шучу я. Шучу. Ну что ты так смотришь? Паш! Паш! Не сердись! Ну стой. Приходи ко мне вечером, выпьем по пиву. С женой познакомлю.
Павел остановился в дверях и повернулся с улыбкой.
– Хочешь ещё интересное про Кита Джаррета?
– Хочу.
– Он стонет, когда играет.
– В смысле?!
– Мычит и охает. От удовольствия. Так его распирает от собственной музыки. А голос у него довольно противный. Любители джаза страдают. Многим нравится его музыка, но они не выносят этих стонов. В интернете можно найти даже рекомендательные списки концертных записей, на которых Джаррет хорошо импровизировал, но мало стонал.
– Интересно, – сказал Борис.
Павел повернулся и исчез за дверью.
В голове Бориса заиграла музыка: пианист взял ноты соль, ре, до, соль, ля. В концертном зале раздались смешки. Пианист продолжил играть.
2140. Смотрят ли мёртвые кино
– Но ты станешь больше зарабатывать.
– Да.
Я согласился и замолчал.
– И твоя новая работа будет легальной.
– Будет.
Я снова замолчал. Я любил такую тактику: не спорить, а соглашаться с собеседником хоть в чём-нибудь и гнуть свою линию. Так люди меньше бесятся. А я не люблю бесить людей. Надо сказать, что твоя мама до конца своих дней так и не раскусила этот мой приём.
– И тебе не придётся ездить в офис по пробкам.
– Не придётся.
– Но ты всё равно хочешь остаться на старой работе.
– Ага, хочу.
– Тебе угрожают?
– Нет.
– Но это всё из-за твоих противозаконных дел?
– Да. Нет. Не знаю.
Иная женщина уже бы сунула меня головой в кофеварку, прищемила пальцы тостером и потянулась за ножом, которым намазывала масло. Но твоя мама была, видимо, ангелом. И дала мне шанс объясниться. Бог его знает, как, но я выторговал у неё право на безрассудный поступок и остался рабочим в раю. Новая работа – тёплое местечко, которое предлагал мне её брат, – так и досталась другому, разумному человеку. А я продолжил работать техником в Голливуде.
– Всё дело в Голливуде?
– Да, дело в Голливуде.
– Но ты не продаёшь наркотики актёрам.
– О господи. Нет!
– Тогда объясни мне, пожалуйста, что ещё нелегального можно делать в Голливуде.
– Тебе нельзя этого знать.
– Это опасно?
Она была беременна – мы ждали на свет тебя – и я убедил её, что лишние подробности не пойдут на пользу нервам. Но она взяла с меня одно обещание.
Обещание рассказать всё тебе, когда придёт время.
Надо сказать, я не обманывал: действительно, беременным женщинам лучше этого не видеть. Но тебе я бы устроил экскурсию, чтобы не тратиться на слова. Впрочем, не уверен, что моё рабочее место выглядит очень уж впечатляюще. Это длинные стеллажи с банками, красные моргающие светодиоды, провода, провода и провода. Ещё провода. Запах, похожий на запах дешёвого соевого соуса. Зеленоватый свет. Брезгливое восхищение испытывают не все, а только те, кто знают, что в каждой банке лежит человеческий мозг.
Ты бы меня спросил: это действительно голливудская киностудия? Так снимают кино? Зачем ты сюда вообще устроился?
А я бы ответил, что устроился сюда именно потому, что хотел снимать кино. Да что там: рвался, болел и грезил. Я писал, распечатывал и рассылал сценарные заявки, совался на пробы, учился на режиссёра, потом на оператора, и – кажется – даже на костюмера. У меня ничего не получилось. Из таких неудачников многие остаются в Голливуде. Их имена можно видеть в длинном списке тех, кто потрудился над фильмом как осветитель, помощник костюмера, старший техник при втором консультанте одного из продюсеров.
Но моего имени даже в титрах не пишут.
Ясно почему: никто не афиширует факт, что киностудии держат у себя нелегальные фермы мозгов.
Есть сто двадцать способов смонтировать фильм. Из них сто девятнадцать будут хороши, а один окажется гениальным. Таким, что зрителя будет не оторвать от экрана. Небольшие изменения темпа, удачное попадание в долю, которое рождает особенно щекочущий испуг или особенно смешную интонацию. И как раз недавно монтировать научились просто блестяще.
Правда в том, что теперь делают это не люди, а нейрофермы. Компьютеры готовят тысячи вариантов монтажа, каждый вариант показывают тысячам мозгов. Считывают с них реакцию. Далее память мозгам стирают, и показывают новый вариант. Затем только остаётся выбрать тот, на который мозги лучше всего реагировали.
Можно, конечно, обучить компьютерную нейросеть. Но лучше взять готовую. Есть «железо», есть «софт». А есть плоть. Wetware. Плоть работает лучше, чем железо и софт вместе взятые. Особенно, если плоти много. У нас её много: тысячи мозгов, объединённых в одну ферму.
Я один из тех, кто обслуживает эту машину.
На этой воображаемой экскурсии по зеленоватой комнате ты бы меня спросил, не жалко ли мне мозги. Потому что все это спрашивают.
