Зимопись. Путь домой. Веди
Лес полнился звуками. Треск, шуршание, шум листвы в вышине…
Давно я не был в лесу. С непривычки казалось, что за мной следят из-за каждого дерева. В крепости, за надежными стенами, я расслабился, там даже голым можно было ходить – никто, кроме такого же голого нечеловека, не увидит.
Топора у нас с собой не было, и я рубил деревца и ветки мечом. Меня же послали не корабельный лес валить, а заготовить пару охапок для костра. Порученную мне работу я превратил в тренировку жизненно необходимого навыка. Большей частью я отрабатывал рассечение небольших стволов. «Бой должен заканчиваться в один удар, и он должен быть моим. И он будет моим».
Попутно в голову лезли разные мысли. Например, было любопытно, сколько живут беляки. Надо было спросить Поликарпа, пока он был жив. В своей параноидальной перестраховке царица перестаралась, живой Поликарп пользы принес бы больше. Он знал намного больше того, чем успел поделиться. Некоторые сведения могли оказаться решающими для борьбы с беляками.
Логически, при невероятных возможностях беляков, они должны быть долгожителями.
Интересно, а сколько прожил дед Ефросиньи? Должны же остаться какие-то сведения. Хотя бы примерно – сколько лет прошло со дня, как он появился в стране башен, до его смерти? К полученной цифре прибавляем цифру визуально определимого возраста на момент прибытия – должны же окружающие помнить, как выглядел новый родственник, когда его увидели впервые…
Здесь возникнет проблема. Сколько лет Еве? Я понятия не имел. Из-за особенностей организмов внешность у беляков, скорее всего, не соответствовала той градации, что принята у людей. Еве может быть сколько угодно лет, от нескольких, если судить по ее любви к детским забавам, до неисчислимого количества, когда возвращение разума в детство вызвано глубокой старостью.
И еще кое-что насчет возможного долгожительства беляков. Даже лоб взмок от пришедшей в голову аналогии. Библейский Адам прожил девятьсот тридцать лет. И другие первые люди.
Беляки – перволюди?!
В Ветхом Завете названы точные цифры: Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. Ной – девятьсот пятьдесят, причем сына он родил в пятьсот. Кстати, библейская Ева родила Сифа, когда Адаму было сто тридцать. О таком долгожительстве современным людям остается мечтать.
Правда, следующие поколения, как указано в библии, жили меньше. Авраам – всего (всего!) сто семьдесят пять.
Я читал, что в древности на Ближнем Востоке существовало другое летоисчисление, и продолжительность года, по мнению некоторых ученых, отличалась от принятой ныне. Годом назывался оборот луны вокруг нашей планеты, а не, как сейчас, оборот Земли вокруг Солнца. То есть, возраст и многие даты у древних надо делить на двенадцать. Получится, что Адам жил не девятьсот тридцать лет, а семьдесят семь. Казалось бы, вот же истина!
Как всегда, вмешивается коварное «но». При подсчете «лунных» лет получается, что отцом Сифа Адам стал, когда ему одиннадцати не было, а до того успел сделать еще двух сыновей. А в одиннадцать, кстати, стал уже дедушкой – в это время появился на свет внучок Енох, который чуть позже, в пять лет от роду (если так же считать «лунными» годами) родил Мафусаила.
В итоге выходит: здесь верю так, здесь эдак, а здесь вообще не верю. Это неправильно. Вера на выбор – не вера, а притягивание обстоятельств к удобному и кому-то очень нужному результату.
Нарубив достаточно дров для костра, я вернулся, развел огонь и, пока деревяшки перегорали в угли, решил выяснить давно волновавший вопрос, очень злободневный и, возможно, судьбоносный. Любым способом следовало узнать, умеют ли беляки плавать. Если нет – спасительная река протекала всего в нескольких метрах.
– Ева не хочет искупаться? – спросил я.
– Ева не обезьяна, ей не требуется мыться.
Прозвучало угрожающе. Своим вопросом я, можно сказать, оскорбил «человека», приравняв к грязной обезьяне.
– Чапа имел в виду не мыться, а купаться, – поправил я смысл сказанного, – это собирательное название игр в воде.
– Например?
– Если бы, к примеру, на берегу росло дерево, то к толстой ветке можно привязать веревку и, держась за веревку, с разбегу прыгать в реку, далеко пролетая в воздухе по дуге.
– Потом покажешь, здесь дерева нет. Что еще можно?
– Брызгаться, догонять друг друга, прыгать с ладоней напарника или с его плеч… Для всех игр, в которые играют в воде, нужно умение плавать. Ева умеет плавать?
Сердце стучало так, что оружие на поясе позвякивало. Да или нет? Нет или да? И если нет…
Ева лениво вымолвила:
– Не научишься – не выплывешь.
Странный ответ. Для Евы он что-то значил. Может быть, она думает, что мне все понятно?
– Еве приходилось выплывать откуда-то, когда она не умела плавать?
– Чтобы отправиться искать свой рай, надо пройти через ад.
– Иными словами, через него надо проплыть?
– А как иначе? Как и всех, Еву бросили – Ева выплыла, теперь Ева умеет все.
Это как у нас в жестком способе обучения: кидают за борт, а дальше – твои проблемы. Получается, у них так же. Спарта отдыхает. Там из общей массы отбирали явных больных и доходяг. У беляков через испытание проходит каждый. Жесть.
Но где они проходят свое испытание? Где их ад, через который они идут, то есть плывут, в рай? Во всяком случае, их бросали не в реку, мимо которой мы двигаемся, иначе послышался бы намек или сказалось отношение. Река Еву не волновала, а от воспоминания «ада» ее до сих пор передергивало.
– Куда бросили Еву?
Ну же!!!
Она потеряла интерес к разговору:
– Водные игры покажешь в следующий раз, а сейчас Ева хочет есть. Не отвлекайся.
Костер уже полыхал вовсю, я насадил на небольшие ветки несколько маленьких кусков конины из павшей лошади и снова направился в лес. Требовалось сделать крепкий вертел для большого куска мяса. У меня появилась еще одна возможность потренироваться в рубке жердей.
Темнело. Ева решила ночевать здесь.
– И веток для лежанки набери, – донеслось мне вслед. – Ева любит спать с удобством.
О том, что я сбегу, она не беспокоилась. Это понятно: на своих ногах мне от нее не уйти. И, кстати, мне самому было странно, что я не боялся шуметь и привлекать возможное чужое внимание. Наоборот. Ау, люди! Я здесь! Я человек, а со мной демон, убить которого можно только вместе. Давайте попробуем! Ау, хоть кто-нибудь!
Жаль, что призывы оставались внутри.
В первом ряду деревьев подходящих тонких стволов не нашлось, я прошел глубже. Ближайший куст показался странным. Такое ощущение, что за ним кто-то пря…
– Тсс! – В кустах проявилось бородатое лицо с приставленным к губам указательным пальцем.
Глава 4. Новая рабыня
Я машинально попятился, но вынырнувшая, словно ниоткуда, чужая ладонь зажала мне рот, пытавшийся вышептать Поликарпово «Я человек! Люди не должны убивать друг друга!», а бездумно потянувшуюся к мечу руку заломили назад.
Насколько же неслышно ко мне подобрались. Профессионалы. Или я сам, не ведая того, зашел в ловушку? Дилетант. В общем, все познается в сравнении. А еще есть поговорка «Жизнь заставит». Моих лесных противников жизнь заставила стать профессионалами, а я настолько расслабился в обществе белячки, что перестал замечать опасности.
– Не рыпайся, если жизнь дорога, – прошипело над ухом.
Я кивнул.
– Вас двое?
Я снова кивнул. Вывернутая рука балансировала на грани острой боли и потери сознания. Меня держали так, чтобы не заорал. Чувствовался большой опыт. О том, как он нарабатывался, лучше не думать.
Из-за деревьев и кустов вышли трое. Еще один держал меня. Четверо плюс я – итого пять вооруженных бойцов, но против беляка это почти ничего. К тому же, лесным бродягам надо еще объяснить, что я на их стороне.
Бродягами я назвал их из-за внешности и состояния. Судя по одежде и снаряжению – обычный сброд, эдакая смесь братвы и убегайцев, воображавшая себя первыми, а поступавшая как вторые. Ребята считали себя крутыми и опасными и во многом были правы. Но. Меня и Еву они всерьез не принимали, считая, наверное, обычной парочкой. Был бы на Еве плащ крестоносца…
Бродяги имели хороший опыт в делах засад, а вот с беляками, судя по всему, нос к носу не встречались, иначе от фигуры с красиво распущенными из-под шлема снежно-белыми волосами бежали бы как от чумы.
– Второй дерется хорошо? – раздался новый вопрос.
Я еще раз кивнул. Знали бы ребята, насколько хорошо дерется второй, которого они приняли за такого же, как сами, искателя лучшей жизни. Они совершали страшную ошибку, а у меня не было возможности сообщить об этом. Я их понимал. Для них, голодных и измученных, в драной одежде, мешковато висевшей на худых телах, мы с Евой были добычей. У них не было ничего, кроме разбойничьего опыта, а у нас – лошадь и еда. Не будь Ева беляком, мы были бы обречены. А сейчас обречен был только я. Триумфа Евы, то есть того, как она разберется с бандитами, мне, скорее всего, не увидеть.
– Кончать? – Вышедший слева потянулся за ножом.
– Погоди. – Тот, что стоял передо мной, внимательно вглядывался мне в лицо.
Во мне всколыхнулось некое узнавание. Где-то я его видел. Где? При каких обстоятельствах? Не помню. Высокий рост, грязная клочковатая борода, хищный взгляд и впалые от голода щеки…
– Не узнаешь? – Мужик оскалился ртом с выбитыми зубами.
И я вспомнил. В то недавнее время его зубы были на месте, мышцы бугрились, и не тощим дылдой он тогда выглядел, а огромным могучим богатырем. Точнее, разбойником, поскольку «богатырь» – слово не для людей такого пошиба, они его принижают и оскорбляют.
Передо мной был Зимун, убегаец, некогда по поручению папы Акима похитивший меня с другими детьми Немира, а затем, когда устроился в школу моряков в имперской столице, рассказавший про Марианну. Жизнь его потрепала. В былое время он ходил бритым, с плохо соскобленной щетиной на квадратном лице и мускулистой массивной шее, которая в обхвате догоняла голову. Помню невероятные кулачищи размером с окорок. Зажатый в них меч казался игрушечным. Сейчас от прежнего Зимуна осталась сморщенная оболочка.
– Сяпа, отпусти ему рот, это знакомый, неприятности ему нужны не больше чем нам.
Чужая ладонь с моего рта исчезла, но моя рука осталась в заломе.
Зимун тихо позвал, обернувшись вглубь леса:
– Блаженная, иди сюда, землячка твоего встретили.
Из-за деревьев выступила еще одна фигура. Внешне она походила на живого мертвеца. Невысокое тощее тело словно выкопали из могилы, кожа была грязно-серой, в порезах и ранах, а единственное одеяние составляла детская рубаха не по размеру. Собственно, не рубаха в современном мне понимании, а надеваемый через голову мешок с дырками для рук и шеи. Снизу мятый рваный мешок заканчивался на середине бедер, сверху из него, как цветок чертополоха на стебельке, торчала всклокоченная голова, а узкое лицо с обтянутыми кожей скулами напоминало посмертную маску – неподвижное и белое, как у беляков. Ни одна мышца не дрогнула на лице, пока я вглядывался в него.
«Ее» – это из контекста, и если бы не обращение к «землячке», то я бы не понял, кто передо мной – парень или девушка. Просто мешок с костями. Вниз – худющие босые ноги-спички, по бокам – тонкие руки-плети. Никаких свидетельств пола. Длинные нечесаные волосы неопределенного темного цвета – не показатель, у меня во время путешествий почти такие же отрастали.
Я уверен, что никогда не видел эту девушку. И в то же время что-то в лице…
Если убрать темные круги под глазами…
Представить щеки налитыми и румяными… Лицо – задорно улыбающимся…
Сам собой всплыл жест, которым в свое время ее рука привычно забрасывала обрезанные по плечи волосы за уши.
Как током пронзило. Я видел ее в похожем балахончике – девичьем, кружавчато-расписном, в глаза сразу бросались плотные загорелые ноги с округлыми широкими бедрами, блестели гладкие овалы икр, по любому поводу энергично взвивались вверх пухлые руки. А грудь и попа были… Даже описывать не надо, достаточно сказать, что в то время они были.
– Елка?!
Это была она – изменившаяся почти неузнаваемо, намного больше чем Зимун.
Елка провела по мне пустым взглядом, но внутри него что-то щелкнуло, и, с тем же бесстрастным неподвижным лицом, она рванулась ко мне, упала в ноги и прижалась всем телом, обхватив за колени.
Зимун оттащил ее от меня за волосы и оттолкнул в сторону:
– Признала.
Я не мог поверить. Елка. Неуемная пухлая веселушка. В отличие от старших сестер-двойняшек ее распирало изнутри только в нужных местах, но распирало так, что даже подростком она привлекала мужские взгляды.
Сейчас Елка выросла и повзрослела. Неужели возможно так измениться? Она выглядела едва ли не вдвое старше Любомиры и Любославы, какими я их помнил и которых она сейчас немного обгоняла годами.
– Что вы с ней сделали?! – всшипел я.
Даже с заломленной рукой я попытался достать до меча.
Острая боль вернула меня в прежнее положение – согнутое в приниженном поклоне.
– Мы?! – Зимун обернулся к Елке: – Покажи.
Она молча задрала на себе рубаху – до самого верху, до шеи.
Нижнего белья на ней не было, все тело покрывали шрамы и синяки, но взгляд замер на одном месте. На груди. Нет. На том, что грудью было раньше. Вместо двух задорных мячиков, еще в пору взросления сравнимых размерами если не с арбузами, то с дынями точно, зияли похожие на ожоги шрамы. Грудей не было.
Амазонки отрезали себе груди, чтобы не мешали стрелять из лука. Из всех собравшихся луки были у Зимуна и еще у одного, третий держал в руках копье, а чем вооружен тот, что заломил мне руку, я пока не знал. В любом случае, на амазонок собравшиеся не походили и их обычаев, наверняка, не знали.
У Елки оружия не было. У нее не было ничего. Теперь – даже грудей.
Она опустила рубашку.
– Это ей один из надзорных пап удружил, – объяснил Зимун. – Урод. Бежал из Зырянки – украл девчонку. Когда мы его встретили, он, видимо, сильно проголодался и жарил себе на костре «мяско».
Мне очень захотелось оказаться в то время в том месте.
– Вы его убили?
– Не сразу. Блаженная отомщена, не сомневайся.
Я глядел на Елку. Ее лицо ничего не выражало, во взгляде царила абсолютная пустота.
– Елка! – позвал я.
Она не отреагировала.
– Удивляюсь, что тебя признала – сказал Зимун. – Вообще не говорит. И соображает не очень. Если вообще что-то соображает.
– Давно она с вами?
– Месяца три. Мы даже не знали, что ее зовут Елка, у нас она была просто Блаженная. Тихая, покладистая, но иногда так смотрит, что дрожь берет и придушить хочется, чтобы она всех нас не придушила. Кто знает, что у нее в то время в голове творится?
Три месяца. А ссадины и синяки – свежие. У меня в груди вновь заклокотало.
– Аркана ты, должно быть, помнишь, – не замечая моей реакции, тихо продолжал Зимун, – он со мной в гостинице был, когда я тебе коня продал, а это, – Зимун мотнул бородой на копьеносца и того, что держал меня, – Корж и Сяпа. Трудно стало жить в последнее время, никуда не прибиться, и с пропитанием беда настала. – Он потянул носом. Запах жареного мяса долетал и сюда. – У вас неплохо пахнет. Поделитесь со старыми приятелями?
Мы, оказывается, приятели. В прошлый раз Зимун отрекомендовался хотя бы старым знакомым. Но учитывая, что меня держали в болевом захвате, вопрос был риторический, поделиться придется в любом случае, мое мнение роли не играло.
Звуков рубки леса долго не раздавалось, Ева это заметила. От костра донеслось:
– Чапа! Хочешь неприятностей?
Ее голос был жесткий, но однозначно девичий. Аркан переглянулся с Коржем и Зимуном:
– Опа, а приятель нашего приятеля, оказывается – баба. Она командует, а он прыгает козликом. Из Каинова племени, что ли?
Ответа никто не ждал, Аркан первым шагнул из леса к костру, Корж и Зимун двинулись следом. Сяпа потихоньку повел меня за ними – согнутым, с заломленной за спину рукой.
– Она крестоносец, – громко выдал я, наконец, главное.
Мне казалось, что этим все сказано.
Аркан на ходу осклабился:
– Баба крестоносцев? Славненько, таких у меня еще не было. Чудесный денек. И лошадь, и баба, и ужин на костре… Нас будто ждали.
– А с этим что делать? – прошипело у меня над ухом.
– Она не баба крестоносцев, а баба-крестоносец! – выкрикнул я вслед. – Она вас в порошок сотрет!
По-моему, спевшаяся компашка убегайцев напрямую с крестоносцами не сталкивалась. Но действие мои слова возымели. Корж взял копье наперевес, Аркан снял с плеча лук и наложил стрелу, Зимун вынул из ножен меч. Корж зашел по дуге слева, Аркан – справа. Походка из беспечно-вальяжной стала осторожной, как при охоте на опасную дичь.
– Отпусти меня, – тихо сказал я Сяпе, шаг за шагом толкавшему меня к месту будущего побоища, – я на вашей стороне. Все вместе мы справимся.
– На моей стороне только я, – хмыкнул Сяпа. – А ты не видел Аркана и Зимуна в бою.
– Елка, бе…
Так и не выкрикнутое «ги» осталось во рту, мощно зажатом ладонью.
Окружаемая Ева поднялась с травы.
– Сложите оружие и признайте себя моими рабами, – объявила она спокойным тоном.
– А девица-то – забавница, – хохотнул Аркан.
Зимун эффектно прокрутил в руке меч. Убегайцы приближались к Еве одновременно с трех сторон.
Она вынула меч и подняла над головой.
Ощущения у меня были как при просмотре боевика. Трое на одного, и террорист с заложником на заднем плане. Защищающийся с красиво распущенными белыми волосами медленно обводит глазами травяную площадку между берегом и лесом, делает несколько шагов, чтобы костер перекрыл копьеносца и поворачивается лицом к Зимуну, поскольку тот наступал с мечом. Для беляка – самое опасное оружие.
– Ева дает вам возможность исправиться, – сообщила Ева. – Она считает до трех. Раз, два, три.
Горбатого могила исправит. Нападавших отделяло от Евы около пяти метров, когда брошенный ею меч со свистом взрезал воздух и пробил Зимуна насквозь, пролетев через его защищенную доспехом грудь целиком, вместе с крестообразной рукоятью. Зимун еще глядел на летевший меч, когда Аркан спустил тетиву. Стрела неслась точно в лицо Евы. Аркан решил не рисковать и не стрелять в защищенное кожаным доспехом тело. Он был отличным лучником. Стрела почти достигла цели. Скосившая в его сторону глаза, Ева вскинула руку и сбила стрелу жестом, которым отгоняют мух.
В тот же миг сквозь дым костра прилетело копье. От него Ева уклониться не успела. Просто не видела. Впрочем, для нее поражение воткнувшимся в тело наконечником не было жизненно важным, но пробившее спину копье опрокинуло ее на землю.
Для неинформированных дело казалось конченным. Сюрприза, произошедшего вслед за тем, ожидал только информированный я.
Ева поднялась с земли. Из груди торчал окровавленный наконечник копья. Не обращая на него внимания, Ева прыгнула на Аркана.
Сяпа отбросил меня и схватился за лук.
Я вскочил и с выхваченным мечом помчался к месту побоища. Мимо уха пронеслась стрела. С другой стороны Аркан выпустил вторую – прямо в налетевшую на него Еву. На его лице было написано, что он готов признать себя хоть рабом, хоть свиньей собачьей, только бы происходивший перед глазами жуткий абсурд закончился.
Стало абсолютно понятно, что Зимуну и его компании не приходилось сталкиваться с крестоносцами. А слухам люди, которые считают себя умными, обычно не верят. Знаю, сам был таким.
От стрелы Аркана Ева уклонилась, в следующий миг его переломленное тело упало с ее приподнятого колена, а ее ногу прошила стрела Сяпы. Для Евы словно бы ничего не произошло, она двумя руками протянула сквозь себя копье, вытащила его из груди и запустила в убегавшего Коржа – тот вовремя сообразил, что легкая победа отменяется, сделал правильный вывод и поступил соответственно. Но поздно. Обычное расстояние для точного броска копья – метров сорок. Коржа смерть настигла на дистанции в два раза большей.
Я подбежал с обнаженным мечом к Еве и понял, что выгляжу глупо. Она улыбалась:
– Чапа хороший раб, но его помощь не требовалась.
Честно говоря, я спешил в гущу боя, чтобы добить Еву. Подловить на отвлечении внимания, оказаться сзади и – как в лесу со стволами деревьев…
– Больше не попадайся врагам. – Ева отбросила вытащенную из ноги стрелу и пригладила кровавую дыру в груди. – Ева не всегда сможет тебя защитить.
Пусть беляки неуязвимы, но боль они чувствуют. То, что случилось с Евой, ей не нравилось. Она морщилась. Меня такие раны и боль убили бы, а Ева боролась, ее организм бросил все силы на восстановление.
Если сравнивать, то для нее попадание копья и стрелы примерно как укусы пса и комара. Впрочем, возможно, более жестко: как укусы пятиметрового крокодила и сторожевой овчарки. То и другое неприятно и болезненно, но стрелы Еву с ног не сбивали. Надо учесть на будущее. Когда Ева отвлечется на что-то, брошенное в спину копье опрокинет ее или хотя бы выведет из строя на одну-две секунды. Это и будет шанс для решающего удара мечом.
Так, а где Сяпа, почему он больше не стрелял? Сбежал? И Ева его так легко отпустила?
Я обернулся назад. Лук и стрелы Сяпы валялись перед ним, сам он лежал лицом в землю с собственным ножом в шее. Над ним безучастно стояла Елка.
– Для нас эта обезьяна неопасна, – сказала мне Ева. – Она хочет к Еве, правильно?
Последнее было сказано громко и обращено в сторону леса.
Елка продолжала стоять с непроницаемым выражением.
– Она не может ответить, но она очень хочет быть рабыней Евы, – сообщил я и направился к Елке.
Ева меня не остановила. Ей требовались новые рабы, и те, что в бою выступают на стороне Евы и убивают ее врагов, ей нравились.
Я шагал медленно, а когда до Елки, глядевшей в землю, оставалось пара метров, она бросилась ко мне, прижалась…
Мне хотелось зарыдать. И ей следовало заплакать, но ее лицо оставалось неподвижным, жизнь в нем умерла. Точнее, ее убили.
– Пойдем. Я тебя не обижу. – Я обнял Елку за костлявые плечи и повел к костру. В глазах щипало. Не от дыма. – Это Ева, наша хозяйка. Надо делать все, что Ева скажет.
– Как зовут нового раба?
То есть, до сих пор Ева не знала пола Елки и называла ее «она», поскольку та с белячьей точки зрения – обезьяна?
– Это рабыня, ее зовут Елка, – ответил я за промолчавшую Елку.
– Она все понимает?
– Да. Что не поймет, я постараюсь объяснить. Елка не станет обузой, от нее будет много пользы.
Ева перевернула ногой труп Аркана – наименее тощий из всех – и указала мне на филейное место:
– Зажарь. И Ева заметила, что ты не ешь мяса. Почему?
Она ошибалась, при ней я ел мясо, но ел конину, а не человечину. Когда я ел мясо, мысли Евы были далеко, и вообще странно, что она заметила мои вкусы. Не каждый хозяин настолько обращает внимание на жизнь рабов.
– А Ева съела бы кого-то из своих? – огрызнулся я, но мой вопрос прозвучал предельно кротко, и скрытая в нем дерзость ускользнула от Евы.
Она спокойно ответила:
– Человечину не едят. А конину ты ешь?
Хотелось ответить правду, что ем все, кроме человечины, но для Евы я – обезьяна.
– Ем.
– Жарь, и побольше, Ева голодная. От этих доходяг все равно никакого толку, одни кости.
Елка безучастно наблюдала за моими действиями. На нее было жалко смотреть. Кожа да кости. Зимун с компанией здоровым видом тоже не отличались, а Елку кормили, видимо, в лучшем случае через раз. Ее неподвижное лицо ужасало. Гипсовая маска. Маска смерти. Хотелось, чтобы Елка улыбнулась, чтобы промелькнула хотя бы тень какой-нибудь эмоции. Любой. Пусть даже грубой и некрасивой, только чтобы исчезла страшная отрешенность от реального мира.
В каком-то фильме сказали, что мозг потребляет больше половины всех получаемых белков и прочих калорий. Когда желудок пуст, мозг продолжает требовать пищу и сосет ее из организма. Результат длительного голода – проблемы как с телом, так и с мозгом. По Елке это было заметно.
Еще я знал, что долго голодавшему человеку нельзя набрасываться на еду. Я сунул Елке флягу с водой и несколько сухофруктов:
– Тщательно разжевывай и обильно запивай. Если заболит живот – больше в этот день не ешь, пей воду.
Развалившаяся на траве Ева громко распорядилась:
– Пусть помоется. От нее смердит, будто она неделю назад умерла.
Елка действительно умерла, и гораздо раньше. Душу убили, осталась бездушная оболочка.
Теперь я рядом и не дам ее в обиду. Только бы Ева ничего не учудила.
Мы в ответе за тех, кого приручили? Глупость. Тогда Ева должна заботиться обо мне. Она это, конечно же, делает – в рамках обязанностей рабовладельца. А, к примеру, я, спасший ее от смерти в подземелье – я тоже должен о ней заботиться?
Ева обязательно что-то учудит. Я встану на защиту Елки. Скорее всего, мы с Елкой погибнем. Могу ли я поступить иначе? Нет. Почему? Единственное, что приходит в голову в качестве ответа – потому что у меня есть душа. Она болит за людей. Елка – человек. Ева – нелюдь. Зимун, Аркан, Корж и Сяпа – тоже люди, и я защищал бы их от нелюдей как самого себя. Обидно, что они выбрали закон «Человек человеку волк». На самом деле такого закона нет, поскольку тот, кто живет по нему – не человек. Человек – это должно звучать гордо.