Совершенный изъян
– Жди, – нахмурился Пётр. – Они отопление, скорее, отключат.
– Отключат, как пить дать. И свет.
Вик доел «хот-дог», но фляжку не возвращал.
– Пойдём, может? – сказал Пётр. – Я уж дубеть начинаю.
– Погоди! – запротестовал Вик. – Ты подыши! Тебе полезно. Считай это курсом новичка, бля! Да и нам нужно же патрулировать на хер, мы и патрулируем! Глотни вот!
Вик встряхнул фляжку.
– Мне хватит! – отвернулся Пётр. – А патрулировать и сидя в тепле можно. Пошли!
– Тут как-то уютно. – Вик показал на заброшенные киоски. – Все эти коробочки. И ветра нет. И гарью почти не пахнет. Есть еда и… – Он приложился к фляжке. – К холоду надо привыкнуть. Надо пустить его, блядь, в себя, закалиться, а то зимой околеешь тут же!
– Философ, твою мать.
– О, кстати! – Вик толкнул Петра в плечо. – Вспомнил я, чё мне говорили. По поводу шунтов этих ебучих.
– И чего тебе говорили?
– Говорили, значит, – Вик набрал воздуха в грудь, – что здесь, в третьем, у мужика карачун был, он дубу дал, понятное дело, причём шунт у него, все дела, такой весь прокаченный до сотого левела…
– И чего?
– Да чего-чего, провалялся он больше десяти часов. Это днём! Люди рядом ходили. А чё им? Подумаешь, трупяк лежит, чё такого. Ток ночью его и приняли. Сподобились на хер. Дескать, перегружена была у них, блядь, эта их блядская сеть.
– Вот уроды! А ведь откачать могли бы.
– Понятное дело. А ты говоришь… За этой дурой крашеной никто б не поехал, будь у неё хоть сотня шунтов.
– Это да.
Какое-то время они молчали.
– Перебои будут наверняка, – сказал Вик, уставившись на коптящие трубы. – Я вот бывшую свою вспоминаю. У неё, конечно, крышак под конец конкретно так потёк. Не помню, рассказывал я или нет…
Он рассказывал, но Пётр не стал перебивать.
– Каждый раз, когда свет отрубался, она думала, что всё стирается на хер. Ну из-за темноты. Типа кто-то там на хард-резет нажимает. И просто чёрное пятно. Баста! Раз она не видит чё-то, значит этого и нет. Типа – ваще! Было – и р-р-раз!
Вик импульсивно взмахнул рукой, отбросив в кипящую темноту загаженную улицу, но вдруг замолчал и сник.
– Это всё шунт, – сказал он чуть погодя.
– Шунт, – кивнул Пётр.
– А ведь все тесты прошла. Вероятность того, что там у неё шарики за ролики заедут сотая доля процента была. Короче, всё замечательно, говорит доктор, давайте вскрывать вам череп на хуй…
Вик сплюнул на асфальт.
– Глупая сука! – Он отхлебнул в последний раз из фляжки. – А я ведь говорил, на хера тебе всё это? Зачем это нужно ваще! А ей чесалось, блядь! А пото́м мы с ней вдвоём четыре года по этому долбокредиту выплачивали! Ещё в хорошие, блядь, времена!
– Ладно, пойдём!
Пётр, не дожидаясь ответа, побрёл обратно к фургону. Вик вздохнул и потащился вслед за ним.
– Темнота всё стирает, – пробормотал он. – Надо же такое выдать, а?
Пётр молчал.
– Так вот живешь себе, пото́м кто-нибудь засовывает тебе в мозги эту хуйню, и ты начинаешь видеть то, чего нет. Пото́м начинаешь думать, что то, чего ты не видишь, не существует. А пото́м…
– А пото́м превращаешься в зомби, – закончил Пётр.
– В зомби! – подхватил Вик.
– А ты сам не хотел?
– За такие деньжищи? – Вик натянуто рассмеялся. – Нет уж, спасибо! И на хера? За ваши деньги вскипятим вам мозги к ебене матери!
Они вернулись к фургону, и Вик снова полез на водительское сидение.
– Давай, может, я? – предложил Пётр.
– Не! – отмахнулся Вик. – Я в полном порядке! А тебя ещё кондратий хватит, когда мы на кочку наедем. Сиди вон, отдыхай! Наслаждайся жизнью, бля!
– Как скажешь.
– А ты? – спросил Вик, когда они уже ехали по автостраде. – Ты чё, себе червяка в мозги засунуть хотел?
– Не то чтобы хотел, но в угрозе предлагали…
– Так вот почему тебя турнули! – обрадовался Вик. – Вторую неделю я с ним, блядь, катаюсь, а он всё – реорганизация, перевод…
– Да нет, это было необязательно, но тест я не прошёл. Перевели меня не поэтому.
– А почему?
Вик вёл невнимательно и нервно, пытался зачем-то объезжать заплаты на асфальте, резко выворачивая руль. Автопилот постоянно его корректировал, но он даже не замечал.
– Реорганизация, – сказал Пётр.
– Да пошёл ты! – прыснул Вик.
Он съехал с автострады и остановился у пропускного пункта. Они возвращались обратно в темноту.
3
В отделении стояла мёртвая тишина, как в морге. Свет в узком коридоре, напоминающем о построенных в прошлом веке коммуналках, был таким тусклым, что в местах стыка пола и стен пролегали длинные чёрные тени.
Пётр причесался пятернёй и толкнул приоткрытую дверь с содранной табличкой. Диспетчерская.
– О, приехали?
Алла отодвинулась от терминала и улыбнулась. Губы сегодня она накрасила так ярко, что лицо её казалось бледнее обычного.
– Приехали, – сказал Пётр. – Тяжеловатая была ночка.
– Холодно?
– Холодно, да. И три тела уже. А ведь ещё октябрь даже не начался. Бред какой-то.
Алла покачала головой.
– Хоть завтра отдохнёте.
Она пододвинула к Петру старое считывающее устройство – чёрную пластину с диодным глазком.
Устройство сердито пискнуло. Алла кивнула.
– Вот и всё. Что завтра…
Договорить она не успела. В комнату ввалился Вик – раскрасневшийся, как после пробежки – и выдал вместо приветствия:
– Три трупяка, прикинь? В сентябре, бля!
– Да, Пётр уже сказал.
Вик бросил на стол три чёрных жетона – один завертелся юлой, норовя спрыгнуть на пол, но Алла вовремя прихлопнула его ладонью, точно назойливое насекомое.
– Приз нам надо, – Вик икнул, – за трудовой, блядь, подвиг!
– Не ругайся, Виктор! – нахмурилась Алла, убирая жетоны в пластиковую коробку.
– Да я чё…
Алла спрятала коробку с жетонами под стол и постучала ногтем по считывателю.
– Ваш автограф, сэр!
– Автограф, бля…
Вик быстро провёл указательным пальцем по считывателю, и глазок нерасторопного устройства истерически замигал.
– Не спеши ты так. Давай ещё раз. И палец протри.
Вик плюнул на указательный палец и потёр его о куртку.
– Да что ж ты делаешь! Возьми! – Алла протянула ему бумажную салфетку. – Вы так весь считыватель залапываете, и он считывать перестаёт!
– Сидели б за столом, ручки были бы чистые! – огрызнулся Вик, но пальцы салфеткой протёр.
На второй раз считыватель, пару раз неохотно мигнув диодом, всё же принял его отпечаток.
– Вот и всё! – удовлетворённо гаркнул Вик. – Отстрелялись! Но три трупяка! Прикинь!
– Да, – Алла покосилась на терминал. – Молодцы. Хороший…
Петру показалось, что она хотела сказать «улов».
– Петя, кстати, интересовался, чё там в метках этих, – вспомнил Вик. – Проба крови или ещё чё?
– Кровь, да. – Алла откинулась в кресле и взглянула, сощурившись, сначала на Петра, пото́м на Вика; можно было подумать, что её заставляют разглашать секретную информацию. – А больше ничего и не надо. Конечно, чип там и другая хитрая технология.
– Хитрая технология. Понятненько! А то я шестой год трублю, и всё как-то по хер было, а Петю тут, понимаешь, любопытство разобрало.
– А что тебе не по хер, Виктор? – вздохнула Алла.
– Тоже верно! – хохотнул Вик. – Ладно, мне бы кофейку глотнуть.
– Да, да! – Алла показательно помахала перед лицом раскрытой ладонью. – Тебе не помешает.
Вик, хлопнув дверью, вылетел в коридор.
– Ладно. – Пётр посмотрел на Аллу, попробовал улыбнуться, но улыбнуться почему-то не вышло, как будто всё его лицо омертвело от холода. – Я, пожалуй, тоже пойду.
– И мне пора. Смена-то закрыта. Это Светка, – Алла покосилась на терминал, – курва такая, опять опаздывает!
– Хоть раньше не уходит.
– Ещё бы она раньше уходила! Долго бы её тут продержали! А щас поди найди работу! Но всё равно. Вот ведь вот зараза! Давно уже здесь должна быть.
Алла спрятала считыватель в ящик стола и поправила выбившийся из причёски локон.
– Ты что-то бледный сегодня. Нездоровится?
– Да так. Устал просто.
– Тяжёлая смена, да.
– Ладно! – Пётр всё-таки выжал из себя улыбку. – Пойду, пожалуй. Попробую отоспаться.
– До встречи.
Пётр остановился у двери.
– Слушай, – он обернулся, – вопрос есть один. Ты, может, знаешь?
– Что за вопрос?
– Не в курсе, что это за штука?
Пётр вернулся к столу и вытащил из куртки кристалл.
– Видала я такие! – закивала Алла. – Это вроде карты памяти, но не совсем. Очень дорогая, кстати, вещичка. Сейчас это вообще в моде. Можно?
Она осторожно взяла у Петра кристалл, покрутила в руках, присмотрелась к чему-то, нахмурилась и положила на стол, скривив губы.
– Поломан он, разбил его кто-то. У тебя он откуда вообще? Не купил, надеюсь?
– Нет, стал бы я покупать, не знаю что. Нашёл.
– Может, выбросил кто. Там видишь трещина-то какая. Молотком, что ли, по нему прошлись.
Пётр схватил со стола кристалл, испугавшись на секунду, что Алла сейчас смахнёт его, как мусор, в корзину для бумаг.
– А зачем вообще эта штука нужна? И почему так выглядит? Она как оплавленная.
– Я ж говорю, это мода такая. Уникальная вещь, щас это прям очень любят! – Алла изобразила одухотворённое лицо и посмотрела в потолок, на грязно-серые разводы. – Кристалла такой формы больше ни у кого нет, это тебе не дешёвка из принтера. И данные хранятся только на нём – и больше нигде. Только вот хрупкие они, кристальчики эти.
– Вообще нигде не хранятся? А в синьке?
– А вот и нет ничего в синьке! Кристалл ни с чем не синкуется. Уникальная форма, уникальные данные. Потерял – и пиши пропало.
– Глупость какая! И на хера… Зачем это нужно?
– Петя, я ж тебе говорю, модно это. У меня дочурка такой страшно хотела, но они дорогие безумно. На них обычно призрака своего записывают, и тот в синьку не загружается никогда. Призраку рассказывать можно о всяком, секретничать с ним. – Алла снова мечтательно посмотрела в потолок. – Получается что-то вроде дневника. Но не совсем дневник.
– Призрак – не призрак, дневник – не дневник.
– Молодёжь!
– И чего, считать из него теперь ничего нельзя?
– Да может, и можно. Я-то откуда знаю? Думаешь, если я за ящиком, – Алла шлёпнула ладонью по терминалу, – весь день сижу, значит должна во всей этой хитрой технологии разбираться? Да и зачем тебе оттуда что-то считывать? С такими девочки обычно ходят.
Алла издевательски улыбнулась. Пётр заметил у неё пятнышки помады на зубах.
– Интересно просто.
– Всё-то тебе интересно. Следователь, понимаю. Это у нас тут только ничем не интересуются. Откатал смену, выпил, проспался и снова на смену.
– Ладно, не бери в голову! Проехали! Пойду я. С ног валюсь уже.
– Ты зайди на досуге в магазинчик какой-нибудь, где технику продают. Там тебе всё и распишут. Так, глядишь, и узнаешь чьи-нибудь девичьи тайны.
Алла хихикнула.
– Хорошо, спасибо! – Пётр приоткрыл дверь.
– Это кого-нибудь из этих? – тихо спросила Алла. – Мерзлячек?
– До завтра! – сказал вместо ответа Пётр. – То есть…
– Я поняла.
Вик стоял, облокотившись на кофейный автомат, и сонно водил у себя под носом пластиковым стаканчиком, как ваткой с нашатырём. Пётр уселся напротив, под табличкой с надписью «Не курить!», и вытряс из пачки сигарету, которую доставал уже дюжину раз – захватанную и помятую, с пожёванным фильтром.
– Тебя хоть на доску почёта! – заявил Вик и прихлебнул кофе.
– Да пошёл ты.
– Чё домой не идёшь?
– Сейчас пойду. – Пётр прикусил фильтр. – Прийти в себя бы хоть немножко.
– Аллку ждёшь? – осклабился Вик.
Пётр прикрыл ладонью лицо.
– Никого я не жду. У меня в глазах до сих пор всё двоится. Хоть до дома бы дойти.
– Так и не отпустило?
– Немного отпустило, но всё же… – Пётр вытащил изо рта сигарету. – Давно такого не было.
– Если чё, в техничке аптечка висит.
– На стене которая? Она разве не пустая?
– Сходи да посмотри, чё! – Вик подул на кофе. – Капли вроде были какие-то ебучие.
– Именно таких мне сейчас и не хватает.
Вик хохотнул.
Помещение, которое он называл техничкой, больше напоминало заброшенный склад. К стене был придвинут массивный, в половину человеческого роста, принтер – отключённый и заросший пылью. Рядом валялись коробки с пастой для печати. Аптечка – металлический шкафчик с красным крестом, который какой-то шутник дорисовал по краям, превратив в свастику – криво висела над урной, заваленной пластиковыми стаканчиками.
Внутри оказались бактерицидный бинт с просроченным сроком годности и непонятные таблетки в банке без этикетки. Пётр чертыхнулся и захлопнул дверцу. В груди больше не кололо, но голова была тяжёлой, как после нескольких дней без сна. Хотелось свалиться в постель и проспать до начала следующей смены.
Кристалл.
Пётр достал его на свет, посмотрел на трещину, которая в бледном мерцании энергосберегающих ламп казалась длиннее и глубже, чем раньше, как будто кристалл разрушался у него на глазах. Пётр качнул головой, взвесил кристалл в руке и бросил в урну – к остальному мусору.
В коридоре Вик допивал кофе.
– И как? – спросил он Петра.
– Да никак! Кто там развлекался вообще? На аптечке свастика нарисована, внутри – таблетки без этикетки. Ещё бы мыло с верёвкой положили!
Вик загоготал.
– Это ты? – Пётр смерил его взглядом.
– Да ты чё? На кого я, по-твоему, похож? Хуй знает, чё там с аптечкой. Жалобу надо писать! Нам нормальную аптечку полагается иметь, а не это вот всё!
Пётр потёр грудь. Сердце вновь расходилось.
– Ну хорош! – Вик допил кофе и поставил стаканчик на автомат. – Я рву когти! Со мной?
– Задержусь немного.
– Значит, всё-таки Аллку ждёшь. Так и запишем.
– Вали давай! – Пётр махнул рукой.
– Я к нему, как к другу, а он… – с деланной обидой проговорил Вик.
Он сплюнул на пол, растёр ботинком плевок и зашагал к выходу, смешно распялив руки. У двери в приёмную остановился, шмыгнул носом и грузно толкнул дверь плечом. Из приёмной послышались голоса – грубоватый, Вика, и писклявый, женский. Светка, тощая, словно от булимии, влетела в коридор и, зыркнув вылупленными глазищами на Петра, застучала каблуками по направлению к диспетчерской.
Смена Аллы.
Пётр расхаживал взад и вперёд по коридору. Женщины в диспетчерской ссорились. Светка пищала так, будто надышалась гелием, и от её стервозных интонаций у Петра ещё сильнее разболелась голова. Он уже пошёл к выходу, как вдруг остановился.
– Да десять минут, чё ты ерепенишься! – визжала Светка.
– Какие на хрен десять минут! – возмущалась Алла.
Её голос по сравнению со Светкиным казался грудным басом.
Пётр, не до конца понимая, что делает, быстро зашёл в техничку и, усевшись перед урной на колени, принялся разгребать мусор.
Стаканчики, снова стаканчики. Что-то холодное и липкое пролилось ему на руку, и он брезгливо поморщился. Спустя несколько секунд он вытащил из урны кристалл и поднял над головой, как потерянную и вновь обретённую драгоценность. К камешку пристал обрывок этикетки – название лекарства, от которого осталось лишь невразумительное «прозин». По пальцам стекал чей-то недопитый кофе. Пётр спрятал кристалл в карман и вытер о штатину руку.
4
Единственная лампа на лифтовой площадке не светила, а лишь подсвечивала в воздухе пыль. Пётр зашёл в квартиру, и дверь тут же захлопнулась, заперев его в темноте. Он вслепую нашарил кнопку на стене, нажал, но свет так и не загорелся.
Квартира была мёртвой, оглушительно пустой, как будто он по ошибке забрёл в заброшенный дом за кольцом. За последним кольцом. Пётр смог рассмотреть только серые пятна поверх угольной черноты – исчезающую в сумраке мебель, широкий прямоугольник плотно зашторенного окна.
Если ты чего-то не видишь, значит этого нет.
Он полез в карман за пингбеном и выронил пакет с продуктами. Что-то вывалилось из пакета, покатилось по полу, затихло и сгинуло.
Пётр вздохнул.
Какого чёрта он зашторил окна?
Он несколько раз пощёлкал кнопкой включения света. Заедающий механизм наконец сработал, лампы на потолке мигнули и принялись медленно разгораться.
Пётр стал собирать с пола продукты.
Всё было на месте – два пищевых брикета со вкусом рыбного филе и два со вкусом говядины, пластиковый контейнер с водой, – и только яблоко, которое стоило втрое больше, чем всё остальное, укатилось куда-то впотьмах. Пётр не сразу нашёл пропажу. Яблоко застряло под диваном, и пришлось выуживать его, улегшись на полу, залезая в маслянистую пыль по локоть. Навалявшись в грязи, Пётр устало уселся на диване, разглядывая деликатесный фрукт – небольшой, размером с ладонь. Одна его сторона примялась и размякла – так, словно яблоко уже начинало подгнивать.
Пётр поплёлся на кухню.
Горячей воды не было. Он сполоснул яблоко под холодной, и у него заломило пальцы. Откусил – и скривился от кислоты.
Вернулся в гостиную. В трубе Пётр думал, что свалится в кровать, как только приедет, однако теперь ему не хотелось спать. Правда, заняться было нечем – разве что доесть кислое яблоко.
Пётр положил пакет с продуктами на стол – пищевые брикеты не портились, не было нужды хранить их в холодильнике.
Мебель, как и вся техника, перешла ему от предыдущих жильцов. Убранство гостиной составляли обеденный стол на несколько человек, четыре разномастных стула, просиженный диван и голые белые стены, в основаниях которых, по вечерам, скапливалась темнота.
Пётр не знал, кто здесь раньше жил. Вернее, кто умер. Поговаривали, что бюро так и выделяет сотрудникам квартиры – ждёт, пока кто-нибудь не околеет от холода и не освободит жилплощадь.
Жаль, что в центральных районах не торопились на тот свет.
От яблочной кислоты сводило рот. Пётр попробовал вспомнить, когда в последний раз ел яблоко – и не смог.
Он расшторил окно.
Светало. Облака над одинаковыми домами светились оранжевым и багровым, а над ними тянулся чёрный шлейф дыма от ТЭЦ. Снег перестал, но стёкла по краям покрылись инеем, а радиатор под окном не грел. Пётр так и не снял куртку.
Он догрыз яблоко. Нужно было поесть что-нибудь посерьёзнее, одного «хот-дога» ему не хватило. Пётр вслепую, точно лотерейный билетик, выудил из пакета пищевой брикет – попался говяжий, – и пошёл на кухню. Он положил брикет в микроволновку – разогревать было необязательно, но холодный едва получалось разжевать – и присел за узенький столик у окна.
На столике стояла початая бутылка.
Микроволновка звякнула. Пётр вытащил из неё брикет – коричневый, как тот самый «хот-дог» из ночного киоска. Благодаря цвету, брикет и правда походил на кусок запечённого мяса.
Пётр взял вилку и, немного подумав, стакан.
Жевал он машинально, не различая вкуса. Расправился с половиной брикета и плеснул водки в стакан. Осушил одним глотком. Налил ещё. В голове прояснилось. В груди чувствовалось приятное тепло. Теперь Пётр ел медленно, раскатывая каждый кусочек языком по нёбу. Брикет был сочным и сытным.
Стало жарко. Пётр скинул куртку на пол – вставать и идти куда-то уже не было сил. Закурил.
Полбутылки. Почти полная пачка сигарет.
Он вспомнил о чём-то, подцепил с пола куртку и нащупал в кармане кристалл.
Пётр совершенно не понимал, зачем его подобрал. Сломанная карта памяти, не соединённая с синькой, уникальный дизайн, из-за которого кристалл напоминал то ли кусок оплавленного стекла, то ли окаменелую личинку насекомого. Дорогая придурь для дурной молодёжи. Трещина внутри странно уменьшилась в размерах и казалась незначительным изъяном – вроде тех, из-за которых снижают цену драгоценным камням. Пётр несколько раз моргнул, ещё раз всмотрелся в кристалл и бросил его на стол. Тот покатился по клеёнчатой скатерти со стилизованными под иероглифы узорами и ударился о бутылку.
Пётр пыхнул сигаретой. Тяжёлый сизый дым обволок на мгновение треснувший камень. Сердце отпустило, прошла головная боль.
Пётр налил ещё водки.
И вспомнил о мёртвой девушке с шунтом.
Бездомная, у которой шунт в голове стоит больше, чем он зарабатывает за год. Её посмертная агония – словно она пыталась добраться куда-то, сделать что-то, несмотря на собственную смерть.
Пётр повёл плечами от внезапно вернувшегося холода.
Он вдруг подумал, что зря не настоял на вызове группы, пусть бы они и прождали их всю ночь. Вик с электрической палкой. Кровь, брызнувшая из глаз. Чёрная и густая, как патока.
Он допил залпом водку и снова наполнил стакан. Сигарета догорела. Он закурил вторую.
Утренний свет за окном раздражал. За неделю с небольшим в СК Пётр так и не привык спать среди дня. Он встал – покачнулся, но устоял, разведя руками, – включил потолочную лампу и зашторил окно. Можно было притвориться, что день, не успев начаться, промелькнул где-то между вторым и третьим стаканом, и уже наступила ночь.
Тихая мёртвая ночь.
Он поднялся из-за стола, только когда добил бутылку.
Его шатало, и он впечатался в стену плечом, выбираясь из кухни. Кое-как добрался до спальни и, не раздеваясь, свалился в кровать.
Проснулся Пётр, когда сквозь прогалины в шторах уже пробивался плотный полуденный свет. Он весь вспотел. Сердце бешено молотило. Он добрёл до ванной – пробираясь сквозь загустевший, пропитанный запахом говяжьего брикета воздух, – вытащил из аптечки пузырёк, вытряс несколько капель на язык и запил водой из-под крана.
От едкой горечи его чуть не вырвало. Он несколько раз глубоко и медленно вздохнул, чтобы успокоить желудок. Вернулся в кровать, но сна больше не было. Тогда Пётр вышел в гостиную, стараясь двигаться осторожно и медленно, как будто из-за любого резкого движения у него брызнула бы кровь из глаз. Капли должны были скоро подействовать. Он мог посмотреть какой-нибудь фильм или передачу – что угодно, лишь бы немного отвлечься.
Пётр стоял у голой шершавой стены и водил по ней ладонью, точно нащупывал тайную дверь, однако минбан, который обычно спешно отзывался на жесты, никак не включался. Стена оставалась белой и пустой. Сдавшись, Пётр свалился на диван.
Было тихо. Как и всегда.
Пётр прикрыл глаза, и в этот момент с потолка прогремел барабанный бой. Пётр вскочил на ноги, но тут же ослабленно осел на диван. Стена взорвалась красками, замелькали огромные, в человеческий рост, буквы – так быстро, что ничего невозможно было прочесть, – и пошёл обратный отсчёт. Под самым потолком, залезая на стыки стен, пульсировали яркие неровные цифры – резко высвечивались, увеличивались судорожным рывком, сжимались и тонули в цветовом месиве. Отсчёт ускорялся, как биение сердца. Цифры стремительно приближались к нулю. Начиналась какая-то передача или хамский рекламный ролик. Пётр взмахнул рукой, отбросив это раздражающее мелькание в сторону, прочь из комнаты. Звук под потолком оборвался. Изображение на стене на секунду застыло, как на стоп-кадре, а затем потускнело и сгинуло.
Виски́ вновь буравили раскалённые иглы.
Пётр поплёлся в ванную. Он был ещё в уличной одежде – лишь куртка валялась на кухне, брошенная, пока он допивал вчерашнюю бутылку. Рубашка под свитером пропотела насквозь и прилипла к телу. Пётр снял через голову свитер, надеясь, что холод протрезвит его, остудит кровь. Он открыл кран и подставил шею под струю ледяной воды. Затем взглянул на себя в зеркало.
Глаза покраснели и стали мутными, пустыми, как у незрячих, как у мёртвой девушки, которую воскресил свихнувшийся шунт.
Пётр доковылял до кухни. Холод раздирал кожу. Головная боль так и не отпустила. Водки не оставалось. Кристалл, о котором он уже и забыл думать, по-прежнему валялся на столе.
5
Пётр остановился у самодельной вывески. Кусок мятого гофра, пришпиленный над дверью. Криво намалёванное светящейся краской «ТехникА» – с прописным «А», как будто это имело особенное, понятное только избранным, значение.
Пётр зашёл и прищурился.
Внутри было темно, как в подвале, и лишь высоко, под потолком, мигало несколько цветных диодов, поддакивая неслышной мелодии – красный, синий, зелёный, снова красный, снова зелёный.
– Есть кто? – крикнул Пётр.
Впереди, у стены, послышались шелест и скрип, а через секунду над головой у Петра засветилась лампа.
«Подвал» был точным определением. Узкое, с низким потолком помещение завершалось длинным столом, за которым сидел тощий паренёк в огромной, с чужого плеча, искусственной дохе. За спиной у него висела табличка с красной надписью «Warning! This song has no words!» и вереницей мелких, уродцеватых иероглифов, означавших, по-видимому, то же самое. К стенам были приколочены полки с поломанной техникой – терминалы, считыватели, пыльные платы.
– Вы чё хотели-то? – Парень уставился на Петра осоловелыми глазами. – Вам на ремонт?
– Ремонт? Нет.