– Думаю, не будет преувеличением сказать, что он меня не замечал.
Чуть погодя он добавил:
– Лет в десять я понял, что был для него нежеланным ребёнком. Я не входил в его планы.
Майкл Джейкобс, достав из ящика тетрадь, принялся делать записи.
– Когда вы осознали, что мама, пускай и таким странным образом, заботилась о вас?
– Три дня назад. На её похоронах.
– Три дня назад, – повторил доктор задумчиво. – Довольно поздно.
– Я всю жизнь злился на неё. Она была источником агрессии для меня, иногда ненависти.
– Опишите мне её.
– Описать?
– Какой она была – высокой, маленькой, черты лица, волосы…
– Ах, это…
– Не бойтесь вспоминать. Закройте глаза и представьте, что она перед вами.
Томпсон с нежеланием представил.
После паузы сказал:
– Футов пять с небольшим. Сухие тёмные волосы, подстриженные каре. Глаза… карие, непроницаемые, всегда тревожные.
– А голос? Жёсткий?
– Голос… Пожалуй, не жёсткий. Не низкий и не высокий… Просто холодный.
– Равнодушный?
– Скорее колющий.
– Как… снег? – доктор прожестикулировал в воздухе.
– Нет, мягче. Снег колет резко, – Томпсон вздохнул. – Даже не знаю…
Доктор Джейкобс улыбнулся и сказал:
– Как Лабрадорское течение в тёплой воде?
– Это, пожалуй, подойдёт.
Томпсон расправил и сложил платок.
– Сперва, когда она умерла, я почувствовал облегчение. А после погребения жизнь как с ног на голову перевернулась. Я внезапно всё переосмыслил. Но было уже поздно.
– Вы считаете, что смогли бы построить иные отношения с матерью, знай вы лет двадцать назад о её истинных помыслах?
Томпсон покачал головой.
– Не могу утверждать. Во-первых, она бы не позволила иметь другие отношения. Во-вторых, я понятия не имею, что побудило меня на похоронах над этим задуматься.
Майкл Джейкобс отложил вечное перо.
– Это называется «чувство вины», мистер Томпсон.
Доктор снял очки, встал и прошёл к окну. С неба сошёл бурый оттенок. Сочившийся свет стал мягче. Он падал на нетронутое одеяло снега и отражался, освещая дом, гараж и амбар в стороне.
– Когда мы считаем, что нас не любят, мы часто ищем причину в себе. Мы спрашиваем себя: что мы сделали не так? Когда это произошло? А может, мы делаем недостаточно, чтобы заслужить любовь?
– Именно так я считал всю жизнь, – сказал Томпсон. – Я ведь старался, всегда слушался…
– Когда ваша мама ушла, вы почувствовали облегчение, потому что на какое-то время перестали испытывать угрызения совести. Человека больше нет, значит, ушли и сложности в отношениях. Простая арифметика человеческой жизни. И вот, когда нас больше не мучает наше состояние, мы вдруг осознаём, что всё могло быть иначе. Угрызения совести нападают с новой силой. Законы человеческой физики. Теперь мы чувствуем вину за то, что не успели исправить.
Джеффри Томпсон прилёг на спинку кресла, закрыл глаза, потёр влажными пальцами лоб.
Доктор Джейкобс надел очки.
– Вы вспоминаете горящий дом?
– Каждый день. Каждую ночь, если быть точнее. Я просыпаюсь в одно и то же время от мысли, что в доме начался пожар и что я не смогу выбраться.
– И сапёром вы стали тоже не случайно.
Томпсон достал сигареты.
– После горящего дома меня стала манить опасность. Вы не против?
Доктор подал пепельницу.
Джеффри Томпсон закурил.
– Я не был в отчем доме с тех пор, как в первый раз покинул его. Понял, что, если вернусь, может вернуться и страх.
– Страх быть нелюбимым?
Томпсон затянулся, обдумывая.
– Страх, что смогу вдруг… сломаться. Извините, мне сложно выражать мысли. Никто меня в жизни ни о чём таком не спрашивал.
– Вы решили подвергнуть себя опасности. Но не раз и не два. Вы сделали опасность своим образом жизни.
