Когда четверо молодых людей коротают вместе сладостные часы запретных прогулок, результат легко предсказуем. Знакомство вскоре переросло в дружбу, а дружба внезапно переродилась в любовь.
Сейчас, когда я пишу эти строки, Габриела сидит рядом со мной, и она полностью согласна с тем, что история возникновения нашей взаимной привязанности, столь дорогая нашим сердцам, имеет характер слишком личный, чтобы подробно останавливаться на ней в этих записках. Достаточно будет сказать, что спустя несколько недель после нашей первой встречи Мордаунт Хэзерстоун сумел покорить сердце моей милой сестры, а Габриела дала мне обещание, против которого бессильна даже смерть.
Я лишь вкратце упоминаю о двойных узах, связавших наши семьи, поскольку не имею ни малейшего желания, чтобы мой рассказ превратился в некое подобие романтической любовной истории, а также не хочу потерять нить повествования, предпочитая придерживаться заданной мной в начале темы. Это летопись о генерале Хэзерстоуне и о событиях, непосредственно связанных с его личной историей.
Достаточно будет сказать, что после нашей помолвки визиты юных Хэзерстоунов в Брэнксом стали более частыми, и что порой наши друзья могли проводить с нами целые дни напролет, – когда дела призывали генерала в Уигтаун, или приступ подагры вынуждал его оставаться весь день взаперти в своей комнате.
Что до нашего доброго батюшки, то он встречал нас с неизменным радушием, осыпая множеством шуток и избитых фраз, почерпнутых из восточной поэзии и написанных специально для таких случаев. От него у нас не было тайн, и он уже считал юных Хэзерстоунов своими детьми.
Был период, когда в течение нескольких недель ни Габриела, ни Мордаунт не могли покинуть свое поместье из-за того, что генерал находился в особенно странном и беспокойном настроении. Старик мог часами стоять на карауле у главных ворот, подобно мрачному безмолвному стражу, или метаться взад и вперед по подъездной аллее, как будто подозревал, что могут быть предприняты попытки нарушить его уединение. Проезжая вечерами мимо ворот, я замечал зловещий темный силуэт генерала, маячивший в тени деревьев, а иногда видел мельком его худое смуглое лицо с резкими чертами, с подозрением взиравшее на меня из-за железных стоек ворот.
Сердце мое сжималось от беспокойства за него, когда я замечал его дикие, нервные движения, его пугливые взгляды и подергивающееся лицо. Кто бы мог подумать, что это крадущееся, съежившееся от страха создание некогда было блистательным офицером, сражавшимся в жестоких битвах во имя славы своей страны, – офицером, с которым по части отваги не мог сравниться ни один из бравых солдат, окружавших его?
Несмотря на неусыпную бдительность старого солдата, мы всё же сумели восстановить связь с нашими друзьями. Непосредственно за Клумбер-холлом обнаружилось местечко, где рабочие, соорудившие забор, допустили небрежность, и две доски без труда отодвигались в сторону, образуя широкую щель и предоставляя нам прекрасную возможность для множества тайных встреч. Правда, эти встречи неизбежно оставались краткими, поскольку перемещения генерала по поместью были слишком хаотичны и непредсказуемы, и он в любую минуту мог нагрянуть в эту часть поместья.
Одна из наших торопливых встреч так живо предстала сейчас перед моим мысленным взором! Она стоит особняком, словно светлый, чистый и мирный островок посреди бушующего океана таинственных событий, которые привели в конце концов к ужасной катастрофе, омрачившей наши жизни.
Мне вспоминается, как ноги мои утопали в траве, еще влажной после прошедшего утром дождя, а в воздухе царил запах свежевспаханной земли. Габриела, проникнув наружу через брешь в заборе, поджидала меня у куста боярышника. Мы стояли, держась за руки и созерцая простор земли, поросшей вереском, и широкую голубую кайму, обрамляющую вересковую пустошь.
Далеко на северо-западе солнце подсвечивало вершину высокой горы Тростон. С того места, где стояли мы с Габриелой, можно было видеть дымок пароходов, что рассекали воды оживленного судоходного пути, направляясь в Белфаст.
– Ну разве это не великолепно? – воскликнула Габриела, сжав мою руку. – Ах, Джон, почему мы не вольны вместе пуститься в плавание под парусами, оставив все наши заботы на берегу?
– А что это за заботы, которые вы хотите оставить на берегу, дорогая? – спросил я. – Не могу ли я узнать о них и помочь вам с ними справиться?
– У меня нет секретов от вас, Джон, – отвечала она. – Наша основная забота, как вы, наверное, догадываетесь, – странное поведение нашего бедного отца. Разве это не печально, если человек, игравший некогда такую значительную роль в мире, прячется, перебираясь из одного уголка страны в другой, огораживается заборами, запирается на все запоры и засовы, словно он какой-нибудь заурядный воришка, скрывающийся от правосудия? Вот такая у меня забота, Джон, и разрешить ее не в вашей власти.
– Но почему он так себя ведет, Габриела? – спросил я.
– Я не могу сказать, – искренне ответила она. – Знаю только: он полагает, что находится в смертельной опасности, какая-то страшная угроза висит над ним, словно дамоклов меч, и эту угрозу он навлек на себя во время своего пребывания в Индии. Какого характера эта опасность, я не имею понятия точно так же, как и вы.
– Зато ваш брат знает, – заметил я. – Однажды он сказал мне, что знает, в чем дело, и по тону, с каким это было сказано, я понял, что он считает эту угрозу вполне реальной.
– Да, он знает, и моя матушка тоже знает, – ответила Габриела, – но они оба держат всё в секрете от меня. Нынче мой бедный отец невероятно взволнован. Дни и ночи напролет он мечется в мучительном беспокойстве, но пятое октября уже скоро, и когда минет этот день, отец успокоится.
– Откуда вы это знаете? – в изумлении спросил я.
– Знаю по опыту, – печально ответила она. – Пятого октября все эти страсти достигают апогея. Еще несколько лет назад у отца вошло в привычку в этот день запирать меня и Мордаунта в наших комнатах, так что мы не имели ни малейшего представления, что происходит. Но зато потом мы находили, что ему гораздо лучше, и наша жизнь становилась относительно спокойной до следующего года, пока эта дата не приближалась вновь.
– Тогда вам осталось подождать всего лишь около десяти дней, – заметил я, так как сентябрь уже близился к концу. – Кстати, дорогая, почему у вас по ночам освещаются все комнаты в доме?
– Так вы заметили это? – сказала она. – Это тоже связано со страхами моего отца. Он не может допустить, чтобы в доме оставался хотя бы один темный угол. Он сам лично обходит вечером весь дом и проверяет все помещения от чердака до подвала. Он повесил огромные светильники во всех комнатах и коридорах, даже в нежилых помещениях, и приказал слугам зажигать везде свет, как только начинают сгущаться сумерки.
– Удивляюсь я, как вам еще удается удерживать при себе слуг, – смеясь, заметил я. – Девушки в этих краях – народ суеверный, и всякая вещь, которую они не в состоянии понять, легко может взволновать их воображение.
– Кухарка и обе горничные из Лондона, они уже привыкли к нашим причудам. Мы платим им очень высокое жалованье, чтобы компенсировать возможное беспокойство, которое мы им причиняем. Израэль Стейкс, кучер, единственный из слуг, кто родом из этой части страны, честнейший и абсолютно бесстрастный малый, которого не так-то легко испугать.
– Бедная девочка, – воскликнул я, взглянув на изящную стройную фигурку Габриелы, – негоже вам жить в такой атмосфере. Почему вы не позволите избавить вас от всего этого? Почему не разрешаете мне отправиться прямиком к генералу, чтобы попросить вашей руки? Самое худшее, что он может сделать, – это отказать.
От одной мысли об этом она стала еще более бледной и показалась мне совершенно измученной.
– Ради всего святого, Джон, – горячо воскликнула она, – не делайте ничего подобного! Не пройдет и недели, как он разбудит нас глубокой ночью, мы опять сорвемся с места и осядем в какой-нибудь глуши, где я даже не буду иметь возможности передать вам весточку, и мы никогда больше не увидимся. К тому же, он не простит нам с братом того, что мы осмелились покинуть территорию поместья.
– Не думаю, что он такой уж жестокосердный человек, – заметил я. – У него суровое лицо, но в его взгляде я заметил доброту.
– Он способен быть добрейшим из отцов, – отозвалась Габриела, – но когда ему начинают возражать или перечить, он становится страшен. Вы его таким никогда не видели, и от всей души надеюсь, что не увидите. Именно его сила воли и нетерпимость к сопротивлению сделали его таким блестящим офицером. Уверяю вас, что в Индии каждый считался с его мнением. Солдаты боялись его, но готовы были следовать за ним и в огонь, и в воду.
– А тогда он был подвержен этим нервным приступам?
– Время от времени они бывали, но далеко не такие сильные, как теперь. Кажется, он полагает, что опасность, в чем бы она ни заключалась, с каждым годом становится всё ближе. О, Джон, как это ужасно – жить с висящим над головой дамокловым мечом; а для меня всё это ужасно вдвойне, поскольку я даже не имею понятия, откуда ветер дует.
– Дорогая Габриела, – проговорил я, беря ее за руку и привлекая к себе, – только взгляните на этот милый деревенский пейзаж и на бескрайнее синее море. Разве это не прелестно, разве всё здесь не дышит умиротворением? В этих домиках под черепичной кровлей, чьи окна глядят на серую вересковую пустошь, живут простые богобоязненные люди, которые трудятся в поте лица, возделывая свои маленькие участки земли, и ни к кому на свете не питают они вражды. В семи милях от нас находится огромный город, где есть все доступные в цивилизованном мире средства для поддержания порядка. Десятью милями далее располагается гарнизон; стоит только отправить телеграмму – и сюда примчится целая рота солдат. А теперь ответьте мне, дорогая, не отступая от здравого смысла, какая мыслимая опасность может подстерегать вас в этом уединенном месте, где к тому же так близко расположены все средства для защиты? Вы будете уверять меня, что опасность не связана с расстроенными нервами вашего отца?
– Не связана, в этом я уверена. Это правда, что доктор Истерлинг из Странрара пару раз навещал отца, но его вызывали по причине обычного легкого недомогания. Я уверяю вас, что причину опасности следует искать в другом направлении.
– Тогда я осмелюсь заявить, – со смехом проговорил я, – что опасности не существует вовсе. Это, должно быть, такая немного странная навязчивая идея, или же галлюцинация. Других гипотез, которые объясняли бы происходящее, просто нет.
– Согласуется ли гипотеза о навязчивой идее, преследующей моего отца, с тем фактом, что у моего брата волосы стали седыми, и с тем фактом, что моя мать чахнет на глазах, превращаясь в собственную тень?
– Несомненно, – ответил я, – продолжительная тревога по поводу беспокойного и раздражительного состояния генерала вполне способна оказать такое воздействие на чувствительные натуры.
– Нет, нет! – сказала Габриела, печально покачав головой. – Ведь и я страдаю от его беспокойства и раздражительности, но на меня они не оказали такого воздействия. Разница заключается в том, что мать и брат знают ужасную тайну, а я – нет.
– Моя дорогая девочка, – произнес я, – времена фамильных привидений и прочей нечисти давно минули. В наши дни призраки уже никого не преследуют, так что мы можем смело отвергнуть такое предположение. И что тогда останется? Нет абсолютно никаких других версий, которые мы могли бы выдвинуть. Поверьте мне, разгадка тайны кроется в адской жаре, которой славится Индия, и которая оказала пагубное воздействие на мозг вашего бедного отца.
Габриела не успела ничего ответить, ибо в этот момент она насторожилась, как если бы ушей ее достиг какой-то посторонний шум. Она с беспокойством огляделась вокруг, и я вдруг увидел, что лицо ее словно окаменело, а глаза стали неподвижны и расширились от испуга. Проследив за ее взглядом, я и сам невольно ощутил, как по мне проходит волна ужаса, поскольку я увидел человеческое лицо, глядящее на нас из-за дерева, – человеческое лицо, все черты которого были искажены злобной ненавистью и гневом. Поняв, что он замечен, человек этот покинул свой пост и бросился к нам, – тогда-то я и разглядел, что это не кто иной, как генерал Хэзерстоун собственной персоной. Его волосы были взъерошены, а глубоко посаженные глаза грозно сверкали из-под испещренных лиловыми прожилками век, горя зловещим демоническим огнем.
Глава 6
Как я поступил на службу в гарнизон Клумбер-холла
– Марш в свою комнату, девчонка! – резким, хриплым голосом вскричал генерал, встав между нами и повелительно указав рукой в сторону дома.
Он выжидал, пока Габриела, бросив на меня последний испуганный взгляд, пролезла через брешь в заборе, а затем повернулся ко мне с таким кровожадным выражением лица, что я невольно отступил на шаг-другой и крепко сжал набалдашник моей деревянной трости.
– Вы… вы… – брызжа слюной, проговорил он и дернул рукой воротник рубашки, как будто ярость душила его. – Вы осмелились вторгнуться в мои владения! Или вы думаете, что я построил этот забор для того, чтобы все местные бродяги околачивались вокруг него? О, а вы были весьма близки к гибели, мой милый приятель! Близки как никогда! Взгляните-ка вот на это! – и он вынул из-за пазухи короткий и толстый пистолет. – Стоило вам пролезть в эту дыру в заборе и ступить на мою землю, как я бы показал вам, где раки зимуют! Я не потерплю здесь никаких бродяг. Уж я знаю, как обращаться с людишками такого сорта, независимо от того, белые они или черномазые.
– Сэр, – сказал я, – я пришел сюда вовсе не с дурными намерениями, и не понимаю, чем навлек на себя ваш необычайный гнев. Позвольте заметить, однако, что вы по-прежнему держите меня под прицелом вашего пистолета, и что рука ваша слегка дрожит, и более чем вероятно, что пистолет может выстрелить. Если вы не опустите его дуло вниз, то в целях самозащиты я буду вынужден ударить вас по запястью своей тростью.
– Какого черта вы сюда притащились в таком случае? – вопросил он уже более спокойным голосом, засунув оружие обратно за пазуху. – Разве джентльмен не может жить спокойно, без того, чтобы посторонние подглядывали за ним и вмешивались в его дела? Разве у вас нет своих дел, а? А моя дочь? Вы явились, чтобы что-то у нее выведать? О чем вы ее расспрашивали? Вы не случайно оказались здесь.
– Да, – дерзко произнес я, – я не случайно оказался здесь. Я имел возможность несколько раз встретиться с вашей дочерью и оценить ее бесчисленные достоинства. Мы с ней помолвлены, и я пришел сюда с естественным намерением повидать ее.
Я ожидал очередной вспышки ярости, но вместо этого генерал издал долгий изумленный свист, а затем прислонился к ограждению, тихо посмеиваясь.
– Английские терьеры любят вынюхивать червей, – отсмеявшись наконец, заметил он. – Когда мы привезли их с собой в Индию, они помчались в джунгли и принялись вынюхивать то, что полагали червями. Но черви неожиданно оказались ядовитыми змеями – и вот песенка бедной собачки спета. Думаю, и вы однажды обнаружите, что очутились в аналогичном положении, если не станете поосторожнее.
– Вы, разумеется, не собираетесь клеветать на собственную дочь? – вспыхнув от негодования, сказал я.
