– А затем, что любовь и романтические отношения – дары сангвиновы, – вклинился в разговор один Иерарх.
– Лира, поймите, так будет лучше для Ордена и Тамриэля, – оппонирует девушке Азариэль. – Это одна из основ Ордена.
– Уваж-жаемый Аз-зариэль, – голос девушки дёрнулся. – Но ведь оно позволяет стать сильнее. Вы же не будите отрицать, что это так.
– Не спорю Лира, не спорю. Но Орден… это совершенно иное. Нам отведена особая роль в решении судеб этого мира. Мы – защита для народа Империи от козней тёмных сил.
– Как можно унять, пытаться взять под контроль самые незначительные аспекты нашей жизни. Мы же не зомби, чтобы нас контролировал некромаг. Так почему же естественные порывы души должны быть контролируемы? – взволновано твердит леди, постоянно посматривая на юношу.
– Так или иначе, Кодекс утверждает обратное, Лира.
– Кодекс… будто он знает, что лучше для людей и меров.
– Так, – шероховатой репликой вмешался Регент. – Пора прекращать этот бал вольности, а то так и до наращения Кодекса дойти можно. Вернёмся к политике.
– С удовольствием, – напомнил о себе Тиберий.
Глава 10. Шакал среди волчат
Спустя пару часов.
Стоит только поднять голову, чтобы увидеть всё изящество и манящую силу ночного небесного полотна, что протянулось с севера на юг с запада на восток. Нет теперь той множественности цветов, нет золота и пламени, сошедших в яростном танце, нет больше пылающего крови, в которой утопал горизонт. Есть лишь тьма, мрачная непомерная бездна, разинувшая практически чёрную пасть над головами жителей Тамриэля. Но даже сквозь темень сумрачного неба яркими отметинами раскинулись звёзды, тысячи блестящих точек золотисто-серебряной россыпью усеяли поднебесье.
У фонтана, чьим стражем стали безмолвные грифоны, копошится несколько фигур, сокрытых пеленой сумрака даже не смотря на то, что внутренний двор заполнен парящими сгустками магии, одаривающими лунным тусклым светом здешние пространства.
– А он действительно так думает? – вопрос раздался от светловолосой худой девушки, сложившей руки на груди; её платье цвета ночи, а посему сливается с мраком и лишь магический шар, левитирующий над фонтаном поливает холодным свечением её белое отточенное лицо.
– Кто он? – грубый глас сошёл с уст высокого нордлинга, которому под одежду выдали обычный парчовый жакет да чёрные брюки, с остроносыми туфлями; его ладони опустились в журчащий источник воды и наполнились влагой; движение и вода касается светлого лица, отразившись десятками осколков света, исторгаемого магическим светильником.
– Готфрид, я говорила про Тиберия. Как тебе его мысли? И в правду в них есть какая-то глубина.
– Да он чепуху какую-то молол, – бросил норд. – Как его послушать, так у нас не Империя, а царство Дагона. Орден же наш подплясывает императору в стремлении всех и вся поработить.
– Вот и я том же, – теперь в разговор вошёл и Азариэль, чьё тело скрыла шёлковая рубашка цвета, чернея ночи с такими же брюками и сапогами, только седой волос как-то выделяется сквозь пелену густого сумрака. – Он больно странный… будто не знает, что Империя хранит этот мир.
– Да у него ещё и эта больная мания! – забасил Готфрид. – Он везде видит диктат. Власть Империи – диктат, власть королей – диктат, существование церкви Девяти – диктат. Ох, – тяжко выдохнул норд, приложив ладони к лицу.
– Согласен, друг мой. Что-то нашего товарища стало не по-детски плющить. Мне кажется, что скоро он увидит и в нашем Ордене диктат.
Озвученные мысли Азариэля стали лишь небольшой частью к его размышлениям о том, что творится в Ордене. Он помнит тот день, в котором была дана его клятва кандидата. Тогда, в те почти беззаботные дни, Тиберий рад был служить Ордену в его защите от Тамриэля от тьмы. Азариэль со скорбью в сердце вспоминает, как его друг гордился тем, что служа Ордену сможет защитить простых, обычных людей из народа. Да, его нелюбовь к Империи была всегда, но теперь она переросла в ненависть, а любовь к людям сменилась на призывы к осуществлению эфемерных идей народовластия.
– Ребята! – радостно воскликнула девушка, явно пытаясь развеять атмосферу возрастающей неприязни к другу. – Да ладно вам будет. Он хороший человек.
– Я не спорою, – ввязался Азариэль, – но такие мысли до добра не доводят. В своё время, когда я только совершал путь к Ордену, меня один из таких хороших людей едва не убил в лесу.
– Ка-а-ак? – в глазах девушки Азариэль разглядел тень от удивления. – Ты мне никогда не рассказывал.
– Готфрид знает, – махнул в сторону нордлинга, уткнувшего руки в пояса, парень и сокрушённо продолжил. – Меня едва не убили. Если бы не Ульфрик, меня бы растерзали. Ты понимаешь? – речь парня стала более напориста. – Ты – не глупая девочка и должна понимать, к чему приводит всякий дух бунтарства.
– Вы так говорите, потому что не были в Ложе. Если бы ты Азри там побывал, то смог бы понять Тиберия.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Мы вольны выражать свои мысли, мы вольны говорить, что думаем до тех пор, пока не сотворим зла.
– Акви, но поступки, действия определяются мыслями. Так убийства, кражи, даэдрапоклоннство, ересь или призыв нежити уже были заложены в помысел. А милостыня, благодать или исцеление больного определены хорошим умыслом.
– Но свобода мыслей говорит о том, что можно говорить всё, лишь бы это не было оскорбительно, – Аквила подошла к фонтану и слегка прильнула к перегородке ложи, сев. – Разве плохо будет, если крестьяне выразят своим господам протест из-за работы? Если укажут на ошибки господина… рыцаря или тана? А если рабочие станут свободны в своих словах к промышленникам и бюрократам?
– Эдак мысля за мыслю, если рассвободничаться, то и до свержения Императора дойти можно, – к спору вновь подключился Готфрид. – Крестьяне бросят поля и будут без продыху трындеть в тавернах, а рабочие прямо пошлют работу.
– Но как же можно без свободы искусству или книгам? Если бы не законы Империи то творить, создавать культуру, было бы намного легче и проще.
– Ага, я прям-таки представил это искусство… навозом по холсту. Вот это я понимаю, красотища. – Слово взял Готфрид, а за ним его подхватил и Азариэль:
– А как же искушения даэдра? Разве их упоминания в Империи цензурируются? Разве труппы актёров, которые впали в ереси, не подвергаются наказанию за «вольное» искусство? Разве свобода мыслей, в мире где всюду обитают сектанты разных масти на пару с ренегатами, которые только и ждать разорвать Империю, может существовать?
Девушка привстала с холодного мрамора и сделала шаг назад, вымолвив лишь одну реплику:
– Я думаю, что Тиберий в чём-то прав.
– Аквила… – в полушёпоте заговорил Азариэль, – ты вольная птица. Это твоя суть и я это уже заметил. Но вспомни, что мы клялись в верности Ордену, а он защищает Империю, чтобы нам не говорили. Да, Регент может нас убеждать, что ему всё равно, но если она распадётся, он понимает – Тамриэль порвёт от приступов проникновений тьмы. Еретики даэдра, поклонники тёмных сил, ревнители чёрных культов да и просто сумасшедшие станут угрозой, с которой трудно совладать.
– В Ложе всё говорится иначе, – запротестовала девушка.
– Опять эта Ложа! Как будто в ней есть что-то святое. Как будто, – Азариэль приложил ладонь к подбородку, затянув мысль, ощутив, что он напал на нечто важное, и правая часть его лица погрузилась сию секунду во тьму, ибо магический шар потух, уступив место света мраку. – Как будто вас кто-то убедил в этом. Как же я мог не догадываться об этом!
– Азариэль, только не говори, что ты станешь ко мне хуже относиться, если мы разойдёмся с тобой во мнениях о свободе, – речь леди обернулась в тон нарастающей ожесточения.
– Акви, – едва-едва усмехнулся альтмер, – я всегда помню, как ты тогда… в босмерском селении спасла меня от вампира. Поверь я всегда приду тебе на выручку, даже если против выступят сами шестнадцать во плоти. Но прошу тебя… будь осторожнее… ты, да Готфрид, Ахмат… вы единственные, кто мне другом были до Ордена. Тиберий же… он стал далёким, его больше занимает игрушечная борьба с Империей.
– Да-а. Я постараюсь.
– Мой отец… я… я уже стал забывать те дни, но ясно помню, что ты была для него как дочь. Когда твоя мать уходила на работу ты оставалась у нас дома и он всегда радовался тому, что у меня была подруга. Ох, Аркей, храни его душу.
– Ой, развели тут мелодраму солитьюдской коллегии, – обстановку разбавил бас Готфрида. – Лучше вспомните, как на прошлой неделе Аквила отрабатывала заклинание шаровой молнии.
– Она же извинилась, Готфрид, – с ноткой веселья в словах заговорил Азариэль, – ну подумаешь, оно оказалось очень сильным. Никто ж не умер.
– А могли. Мне и Дамиру пришлось потом собирать части брони по всему плацу.
– Прости Готфрид, я его от избыточной силы не туда направила. Меня просто развернуло! – извинительно и не унимая улыбки с тонких губ, заговорила бретонка. – Мальчики, лучше скажите, мы же всегда останемся друзьями. Ни смотря, ни на что?
– Останемся, – ответил Готфрид.
– Ни смотря, ни на что, – добавил Азариэль.
Их тёплую дружескую обстановку прервал возглас, тяжёлый пронзительный крик одного из рыцарей, который в белом стихаре идёт у кузниц Ордена:
