Демонология нашего района

1. Илюша

Нет ничего определенного, все зыбко, все дрожит, перетекает, рябит, ныряет в подозрительное марево и выныривает уже своей полной противоположностью. Не за что схватиться, нечем измерить, не от чего отсчитывать. Верстовые столбы, линейки, весы и счеты – все, все врет, подмигивает, подтаивает по краям, не дается в руки. Даже земная ось – и та, подлая, вдруг закручивается спиралью, вывинчивая себя из земли прочь, желая и Илюшу вовлечь в это свое кручение. Откуда бы в таком расползающемся, плывущем и прикидывающемся мире взяться определенности?

– Илюша, пазы продували?

– Не знаю. Может быть…

– Илюша, ты идиот?

– Возможно, в чем-то ты и прав…

Илюше двадцать два года. Он длинен и тощ по всей длине, и там, высоко-высоко наверху смотрит тоскливыми ветхозаветными глазами куда-то вечно мимо и вкривь. Илюша никогда не был с женщиной. И с мужчиной он тоже никогда не был. Да и как можно быть с женщиной, если в любой момент она может оказаться мужчиной? Если нет ничего определенного раз и навсегда? И с мужчиной может сделаться та же история, можно ожидать одного, а получить совсем, совсем иное, когда мир в очередной раз швырнет все и всех на повороте назад, потом вперед, потом еще куда-нибудь сикось-накось, и все смыслы и замыслы опять осядут, как ядовитая стеклянная пыль в цеху, в совсем другом произвольном порядке.

– Илюша, а вот расскажи, ты когда-нибудь бабу за сиськи трогал?

– Трооогал…

– Вот оно что! Лет двадцать назад, да?

– Нет, раньше… Ой, то есть позже!

Со временем у Илюши так же непросто, как и со всем прочим. Время бежит во все стороны сразу, и даже количество собственных лет невозможно запомнить, чуть ли не каждый год эта цифра меняется. А уж тем более количество чужих лет.

– Илюша, а твоя сестра тебя старше?

– Старше… Хотя нет, кажется младше…

Илюша напряженно считает в уме, вперившись в кольца статора, застыв с кувалдой наперевес. Перевес в результате и происходит, и Илюша вываливается с эстакады. Никто не знает, что он имел в виду, придя работать на Завод. Что это явление символизирует.

На любой конкретный вопрос Илюша только улыбается и ни мычит ни телится. Разумеется, в коллективе его опекали. Добрая душа дядя Миша, напившись «елки», смеси спирта с канифолью, даже пытался учить его кун-фу под эстакадой, чтоб Илюша, если что, смог защитить свою честь и достоинство.

– От так, – размахивался дядя Миша ориентировочно в Илюшином направлении, качаясь, как тонкая рябина. – От таак, а потом ооот таак, понял?

Буквально все не бросали Илюшу на произвол, принимая в нем участие и заботясь.

– Илюша, а почему у тебя нет женщины? Может, ты пидорас?

– Не знаю. Может быть, я пока еще не определился…

Коллеги и сослуживцы – и дядя Толя, и Саня Байков, и Краус, и Ваня Мутный, и братья Галеевы, и Паша Говноед, и Миша – не раз (а целых два раза) пытались устроить Илюше случку. Однажды уже все было готово. Снята комната в борделе, пацаны скинулись из своего кармана, и приведен Илюша, и приятная деловитая средних лет куртизанка уже вознамерилась уверенной профессиональной рукой распахнуть перед Илюшей узорчатые врата разврата – но не тут-то было. Илюша вдруг напрягся, хихикнул, пробубнил неразборчиво:

– Ой, я забыл, на минуточку, я буквально… – и коварно бежал, оставив товарищей поражаться неблагодарности и трусости и самим пользоваться услугами деловитой куртизанки. Все же было оплачено, не пропадать же деньгам. Деньги ведь не падают с неба за просто так. Рабочему человеку деньги достаются по`том и мозолями, ревматизмом и тромбофлебитом, и биллионами мельчайших стеклянных пылинок, ежедневно опускающихся в легкие и мостящих путь туда, за край земли, где она закругляется финальным холмиком. И далее вглубь. Те, кто работает на Заводе, производящем тысячи генераторов к паровым, газовым и гидравлическим турбинам, крупные электрические машины постоянного и переменного тока, низковольтную аппаратуру и еще очень многое, поставляющем свою продукцию мощностью от 0,5 МВт до 1200 МВт в страны Западной и Восточной Европы, Ближнего Востока, государства Юго-Восточной Азии, Южной и Северной Америки и Африки, быстро изымаются из его цехов. Очень быстро. Только что, бывало, ходил Володя, сокрушался, что понабрали молодых долбоёбов, ничего не умеют, не знают, с какой стороны к чертежу подойти, и – раз! – Володя уже не ходит, Володя уже лежит в больнице, говорит с койки, что понабрали молодых долбоёбов, не знают с какой стороны к чертежу подойти, но и это, как выясняется, не навсегда, в ту же секунду Володю перекладывают с койки в землю. И вот это уже оказывается не Володя, а что-то совсем другое, что-то неприятное. Хотя и Володя был не шибко приятный, и вроде бы в этом прослеживается какое-то сходство, но различий все-таки больше, особенно если присмотреться, ах, больше. Илюша присматривается, щурится, там, глубоко, среди колтунов корней лежит что-то такое же неприятное, как Володя, и из левой пятки этого чего-то растет незабудка, а правый висок ест сосредоточенный микроорганизм. Микроорганизму по некоторым признакам вкусно. Что-то по некоторым признакам Володя, а по некоторым – нет, и от этой неясности все опять приходит в движение. Статридцатикилограммовый медный стержень в обмотке, несомый Саней, Краусом, Мишей, Серегой, Пашей Говноедом и Илюшей, только что прямой, принимается завиваться развратным локоном. Медный стержень, что ты вьешься? Под моею головой? Ты добычи не дождешься, медный стержень, я не твой!

– Илюша, сука, ты возьми стержень нормально! Что ты за него двумя пальцами держишься?

Илюша действительно не несет стержень наравне со всеми, не принимает на свои бесконечные руки тяжелый медный вес стержня, а как будто щекочет ему пальчиками брюшко. Когда Илюша кладет стержень в паз, стержень у него ложится мимо паза, а в пазу шиш. Сматывая киперку, Илюша пропарывает ножом обмотку стержня, а это значит – все, прощай, стержень, не лежать тебе плотненько рядком с товарищами, не ловить благодарно магнитное поле от вращающегося ротора, не вырабатывать электрический ток, не подавать энергию на вывода, на подстанцию, на линию электропередач, не зажигать свет в домах, не разговаривать бодрым бархатным радиоголосом, не гнать над землей тяжелые, исполненные новостей и вранья пыльно-искрящиеся облака массовой информации. Напрасно ты появился на свет, стержень, не нести тебе свет лампочек и знания, напрасно тебя создавали в глубинах пятнадцатого цеха. В вечную тьму и безмолвие хочет, видимо, погрузить Илюша мир, чтобы там, застыв двухметровой неумной загогулиной, разинув рот и устремив скорбный с поволокой взор – левую часть взора куда-то внутрь, а правую неотчетливо наружу – стоять так хоть десять минут, хоть полчаса, как часто случается с ним на работе, особенно если накануне была зарплата. И можно хоть плясать перед ним, хоть уплясаться, хоть бригадира ему показывать, хоть неумытую жопу, Илюша и не почешется. А иногда тоже застынет и пробует разные выражения на роже. Вероятно, Илюша с зарплаты покупал неведомо у кого бутират и нахлобучивался им по самые брови (густые, вразлет), и предлагал таким образом коллективу во всех ракурсах изучить особенности поведения организма под веществами. Непонятно, к чему Илюше был еще и бутират. То, ради чего люди уродуются с бутиратом и прочим, Илюше и так в свое время феи положили в колыбель.

– Эльюша – Божий человек… – говорил дядя Толя, когда Илюша в обед бродил под эстакадой и трогательно интересовался, у кого есть с собой что-нибудь вкусное. Увлеченно поедая вкусное, Илюша в очередной раз замирал, но уже с полным ртом и глазами, наконец-то исполненными мысли, невнятно произносил: «Дрим-дрим в подъэстакадье…» – и мысль снова тонула в стекленеющем Илюшином взгляде, и Илюша уже спал, обрушившись носатым лицом во вкусное.

Беспробудность вообще сопутствовала Илюше во всех смыслах и ситуациях, и в ментально-философских и в не очень ментально-философских тоже. Когда Илюшу второй раз повели на случку, все уже было рассчитано до мелочей, учтены все ошибки предыдущего неудачного предприятия. Нашли девицу. Краус и Ваня Мутный, белорусские контрактники (в Белоруссии плохо с работой), рассказали, что в общежитии есть девица, которая дает всем. Дает даже тем, кто не берет. И не в условиях капитализма, как давешняя деловитая куртизанка, а на голом энтузиазме! И с огоньком, с радостью, очень позитивно. Главное только ее напоить. И вот наконец настал день и час. Привели под уздцы Илюшу, привели девицу. Принесли без счету напитков, в том числе и вкусных, Илюше расслабиться для наркоза. Краус и Ваня Мутный, опять же памятуя прошлый опыт, закрыли Илюшу с девицей на ключ и еще на всякий случай остались караулить снаружи, стеречь таинство брачного ложа, чтоб Илюша не сбежал. Но пока девица, радостно высосав бутылку вина, с огоньком раздевалась, Илюша, обычно существующий заторможенно, как водоросль, исхитрился стремительно напиться. И к тому моменту, когда девица распахнула ему свои позитивные объятия, он уже крепко спал, свернувшись клубочком на полу, всхрапывая и пуская из угла рта перепуганную алкогольную слюнку. Краус и Ваня Мутный, вбежав на негодующие девицины вопли, просто не знали, как это называется и что с ним делать. Не бить же его, в самом-то деле, да и что толку. Как-то уж им самим пришлось решать ситуацию с недовольной девицей, а пьяное тело подлеца Илюши, проспавшись, с утра, как ни в чем не бывало поднялось и отправилось на работу. Где, разумеется, уже все знали.