Демонология нашего района
«Евгений, здравствуйте! На сегодня денег пока, к сожалению, нет – нужно еще пару дней для решения вопроса. Спасибо. И еще – на кухне сегодня лопнул сифон под раковиной, потекло, мы заменили, высылаю фото нового /старого и чек».
«Кстати, раз уж заговорили, за спрос, как говорят, денег не берут: а у Вас случайно, вдруг, мало ли, нет возможности хоть как-то скинуть арендную плату? (а вдруг))».
«Давайте ближе к понедельнику: младший сегодня проснулся со штукатуркой в глазу (переворачиваться научился, где-то цепанул(((() – пришлось ехать в педиатрический, вытаскивать, естественно, все за $$, так что, может, и хорошо, что задержались, но точно, плохо, что инородное тело в глазу, в общем, к понедельнику ближе, пожалуйста».
«Евгений, здравствуйте! Сегодня никак не получается: старший звонил со школы – горло болит, муж едет с суток – тоже, говорит, плохо себя чувствует, буду на них сейчас смотреть, как прибудут, может быть, завтра, если никто не разболеется. В любом случае если что-то и изменится в вашей квартире, то только в лучшую сторону (что-то отремонтируем) По поводу $ за февраль: соцзащита сказала ждать – задержки из-за праздников, но я и мы изыскиваем другой способ оплаты, так что в ближайшие дни все оплачу Вам, квитки постараюсь сегодня в ящике посмотреть. Спасибо».
«Доброе утро, сегодня должны получить зп на работе у мужа, сразу $ переведу».
«Да, извините, $ не пришли перед праздниками, но завтра точно будут, и скорее всего уже и карта будет, чтобы вам не ездить».
«Муж приехал, с $, но заболевший, переведу завтра около 9 утра, когда пойду старшего провожать в шк».
А дальше было вот что: все то же самое. Немножко они поговорили про сифон, мол, а дайте денег за сифон, хотя я, конечно, не настаиваю, но вы дайте, но не буду настаивать, а потом Анна не смогла перевести арендную плату, оттого что старший сын сломал ногу. «Так! – резюмировала циничная жена наймодателя. – Уже было же. Анна наша пошла по второму кругу». А потом Анну бросил муж Такой-то:
«50 000 будут переведены до этих выходных, ку – на следующей неделе (посчитайте, пожалуйста). И, извините, но мне разговаривать сейчас некогда: дома только старший с переломанной ногой, мелкого не выписывают из-за плохих анализов, еще и муж ушел на прошлой неделе (это я объясняю, почему говорить некогда, всего лишь)».
И вот тут-то, на втором кругу, уже по абсолютно всем законам божеским и человеческим этой истории пришел логичный черед закончиться, и Анне удалиться гордо и несломленно, с двумя детьми и чеком за сифон, и легендой, что в ту квартиру все-таки ступала бывшая нога мужа, но снова нет! Но, как вновь высказалась циничная жена наймодателя, главное, чтоб она там не совершила от горя ритуальное самоубийство себя и малолетних детей. После ритуального самоубийства вообще же будет никому не сдать. Но – обошлось, и Анна во всех смыслах осталась. Поэтому снова дадим ей слово.
«Будет, только что получила долги по Зп со своей работы – сейчас закончу вопрос и отправлю Вам $».
«Здравствуйте! Заснула в гостях у коллеги (нужно было поплакаться). Ждите до 13.00 пожалуйста – сейчас в себя приду и дойду до банка. Извините»
«Далее последует фото, чтобы вы не сомневались в наличии необходимой суммы у меня» (последовало фото).
«Одеваюсь, выхожу, еду с парнаса (потеряла счет времени ((».
«Номер карты, пожалуйста, Не могу найти стою у банкомата».
И тут внезапно произошло удивительное. Не то удивительное, что Анна на нервной почве переспала с коллегой, это-то понятно и может случиться с каждым (кроме фрилансера). А то, что Анна действительно перевела $ наймодателю. Всю сумму. Каковую сумму наймодатель с женой оба друг другу проспорили (она ставила на то, что Анну ограбят, пока она стоит у банкомата, а он – что Анна потеряет деньги). И, неловко об этом говорить, но Анна опять осталась жить. Уже официально без мужа, хотя почему-то взяв ВКонтактике его фамилию. Постя цитатки уже не из «Психологии секса», а из «Интеллектуального юмора», но и юмор тот, несмотря на интеллектуальность, был все о том же, все о тех же, о мужчине и женщине, как им непросто, и трудности перевода, и хочется уже навеки пасть друг другу на грудь, и запахнуться коконом щемящей нежности, но вечно «Мужики!!! Пускай бабы на вас орут. Непрооратая баба склонна к депрессии. Зашел домой, видишь, твоя сидит молчком, не поленись, высморкайся в занавеску». Таким образом, тема явно не отпускала Анну, и Анна тоже не собиралась отпускать тему, и наличие или отсутствие мужа не играло решающей роли. Все равно все песни были только о любви. Любовь накрепко застряла в Анне, как та штукатурка в глазу. И с наймодателем она бы тоже хотела говорить о любви, об отношениях, о том, что она не даст денег вовремя, потому что муж снова ушел, а до этого пришел, но простуженный, и обещал дать денег, но не дал, а есть попросил, но ведь ждать вкусного ужина может лишь тот мужчина, который купил для его приготовления продукты, а раздевать женщину может лишь тот мужчина, который ее одевает, и жена не мама и пора взрослеть… Но зануда наймодатель не хотел говорить об этом, его интересовали только деньги, он все говорил «Анна, пожалуйста без подробностей!», и в конце концов они даже поссорились. Правда, тоже с подробностями.
«А про хамство – ситуации в жизни бывают разные,, И хорошее тоже быстро забывается… И я не из тех людей, которые обожают устраивать разбор полетов, но Вам лампа на кухне на голову не падала)) Единственное, что жалею, что не послушала бывшего мужа и не вызвала аварийку и не позвонила Вам в 2 часа ночи, когда проводка в маленькой комнате задымилась… Ладно, все это лирика, единственное чего не купить, это здоровья До 10 мая оплачу переводом на карту Хорошего дня)».
После этого Анну окончательно решили изгнать. Причем в жесткой форме, не давая ей слова. Но Анна растопырилась в дверях и не изгналась, изгоняться, видимо, и не собираясь, но все же на всякий случай решив напоследок взять по максимуму недаваемое слово:
«Здравствуйте! Я завтра утром отправляю старшего в лагерь и дальше у меня должно все решиться: я пока не понимаю, куда ехать – на дачу или на другую квартиру, и перевезти пока никто не может… Если мне понадобится остаться до 14(как вы тут недавно предлагали), при оплате месяца и последующим возвратом залога, это еще возможно?».
«Я задерживала, но не платила. Я вам 8го предложила в течение суток перевести оплату за ку (см смс), потом мы с вами ушли не совсем в ту степь и вы предложили, чтобы я ничего не переводила и расторгать отношения – я не против, и не хочу не спорить и навязываться, но такие предложения выдвигаются за месяц (это в договоре прописано, как и то, что вы в праве были гасить долг за ку из залога и я должна была в течение суток восстановить недостающую сумму – что и предложила сделать – но что было дальше, вы и сами знаете)».
«Евгений, здравствуйте! Я сегодня посмотрела 4 кВ в округе – одна меня устроила, но въехать в нее можно только в субботу днем… завтра буду еще смотреть, если будет что-то подходящее, постараюсь съехать в пятницу, переезжать с вещами и разборкой/сборкой мебели (особенно детской) – сначала, например, к бабушке, а потом в намеченную кв – у меня возможности нет…вот как-то так» (этого слова ей уже не давали, сама взяла).
А в субботу (опять), в восемь утра, чтоб наверняка спали и не успели очухаться и перебить, Анна, торопясь, взяла не одно слово, а все, до которых смогла дотянуться:
«Здравствуйте! Не знаю, спите, нет, но сообщаю, как сама узнала – звонила мне агент только что, предупредить, чтобы я не торопилась, потому что хозяйка ей отзвонилась, что у них там что-то случилось и не понятно, будет сделка или нет – сказала, перезвонит часа через два агенту. Я агенту объясняла всю остроту ситуации и сейчас напомнила, на что мне клятвенно пообещали за сутки что-то найти подходящее (якобы даже в ущерб комиссии)… Но я вот сижу, практически на пакетах и думаю: за последние 3 дня я посмотрела почти 20 квартир – столько же раз я таскала коляску с ребенком к лифту и обратно (моя спина посылает меня на,,), у ребенка сбился режим, что намного, по-моему, хуже – вчера вообще второго сна не было, а сегодня проснулся в 6 утра вместо 9-10, как обычно – и все это из-за того, что вам нужно уехать и кого-то сюда вселить, игнорируя то, что я имею право здесь быть до 8го числа и спокойно! переезжать,, Я в растерянности, в расстройстве и зла из-за ребенка».
Наймодатель с женой действительно еще спали и долго не могли встать, так основательно их завалило поверх одеял взятыми Анной словами. Наконец, полежав, как-то откопались и пошли смотреть, как она практически сидит на пакетах. И что там вообще с этой квартирой, во что она ее превратила. Но все было на месте. Играл ветер светлыми занавесками, полоскалась под окнами на перекрестке листва кленов, детей дома не было, посуда на столе была, мужа не было, но темные куртки в количествах висели на вешалке и имелась большая спортивная обувь, но все это вполне могло принадлежать и самой Анне. Анна накрепко стояла в бежевом коридоре рядом с какими-то действительно полутора демонстративными пакетами.
– Я съеду! – сказала она. – Но ребенок, но второй ребенок, но вот чек, а вот сифон, а вот поролон, а вот справка из больницы про штукатурку в глазу, а муж ушел, но не ушел, не дошел, попал в аварию, на мотоцикле вот на этом перекрестке, лежит в коме в больнице, вот справка, вот счета за газ, за свет, за воду, за моральный ущерб, но я не съеду! Мне некуда ехать. Вот вам даже деньги! Но я бы съехала, но я останусь! А вот он замазал окно герметиком, чтоб не дуло, а вот смотрите, на перекрестке до сих пор лежит колесо. Все что осталось. Нет, вы посмотрите, посмотрите, проходите в кухню, посмотрите, можно не разуваться, мне некогда было мыть пол.
Они прошли, не разуваясь, за окном, за перекрестком, за следующим перекрестком, и еще за перекрестком на самом последнем, исчезающем, тающем в сердце лета перекресточке действительно будто бы валялся какой-то микроскопический черный плевочек. Может быть, и колесо. Но на самом деле непонятно. Некоторое время они все трое напряженно щурились на может быть колесо, потом гуськом, не разуваясь, вернулись в коридор.
– Вот деньги, – напомнила Анна.
– Но впредь оплачивать вовремя, – напомнил наймодатель.
– И пожалуйста, без подробностей! – попросила жена наймодателя.
– Я постараюсь! – пообещала Анна – Спасибо! Извините.
– До свидания! – сказал наймодатель.
– До свидания! – сказала Анна.
– До свидания! – сказала жена наймодателя.
Потом они, взяв деньги и счета, вышли, не разуваясь, и долго шли перекресток за перекрестком в направлении того самого последнего перекресточка, того, где закругляется земля, но она все никак не закруглялась. Кое-где действительно валялось что-то черное, но при ближайшем рассмотрении это невозможно было идентифицировать как колесо.
– Я правильно понимаю, – наконец снова заговорила жена наймодателя. – Что мы с тобою люди, готовые на все ради денег? Ну то есть она дала нам денег, но, кажется, она нас при этом поимела, а мы такие: ок!
– Кажется, да, – кивнул наймодатель. – Но зато она обещала постараться вовремя и без подробностей.
– Соврет же?
– Соврет – изгоним!
И тут наконец земля закруглилась у них под ногами.
Мимо стремительно пролетел на мотоцикле смертельно обиженный пухлогубый муж Алексей Такой-то, и свистящий «дыр-дыр-дыр» двигателя растрепал счета. На балконе второго этажа толстая женщина развешивала простыни. Пойми меня, заметь меня, углубись в меня. Люди мира, на минуту встаньте. А теперь на минуту сядьте, сядьте и послушайте, теперь мы дадим слово Анне. Вот от нее снова что-то пришло, какое-то слово, читай это слово вслух.
Живое пиво
(городской романс)
Поздним утром (лучи солнца наотмашь хлестали в окно) в одной семье все проснулись поочередно и решили пойти купить старшему мальчику велосипед. Давно хотели купить старшему мальчику велосипед, а тут с утра наступил выходной, хорошая погода (свидетельством чему – лучи солнца, которые наотмашь хлещут в окно), и почему бы поэтому и не пойти купить велосипед. Собрались, пошли, выбрали, купили велосипед (старшему мальчику) и вернулись домой. Довольные. Да, еще зашли в магазин с продуктами (а старший мальчик на улице стерег свой велосипед) и купили там продуктов, в этом магазине. В том числе купили к обеду курицу на всех. А на сдачу отец их купил живого пива, шесть процентов алкоголя. А потом вернулись домой довольные, и пока то-се, руки там помыть и прочее, их отец семейства быстро напился этого живого пива (шесть процентов алкоголя) и эту курицу на всех один и съел. Семейство смотрит на него, глаза большие, голодные, тонущие в слезах, многократные, и спрашивает: Отец, отец, как же так? Как же ты съел нашу курицу?… А отец расхохотался и кричит: «Ха-ха-ха! Что курица, я жизнь вашу, жизнь вашу съел!» И взял все семейство разом и проглотил (и лучи солнца, до тех пор исправно хлеставшие наотмашь в окно, померкли для них). Сидит семейство у отца в животе, темно, и только курица без костей и живое пиво с ними разговаривают.
– Плохо-плохо мне без костей! – жалуется курица. – Мне мертво! Темно!
– Ну, не знаю, – отвечает живое пиво. – А я живое, мне везде светло и хорошо.
А семейство сидит, молчит, не знает, что бы такое сказать. Пиво живое наконец их пожалело и говорит их отцу, как заправский психоаналитик:
– Николай, загляни в себя!
Тот заглянул.
– Что ты видишь? – спрашивает живое пиво.
– Живое пиво! – отвечает отец Николай.
– А еще?
– А еще вижу свое семейство, чью жизнь я съел.
– А зачем, Николай, ты это сделал?
– А за тем, что не ты ли, живое пиво, мне подсказало, что иначе бы все вечером пошли гулять и мальчика старшего на новом велосипеде сбила бы машина.
А так, конечно, никто никуда не пошел, все обошлось, и семья в итоге выжила, и мальчик не остался инвалидом, и даже велосипед не пострадал. Но никто за это не сказал живому пиву спасибо, ни отцу. Не оценили, восприняли как должное. Так что будь ты хоть десять раз живой, это бесполезно, это семья, разве здесь от некоторых людей дождешься благодарности. Только лучи солнца будут хлестать в окно, только живое пиво поговорит с тобой по-человечески. Это семья.
А мы еще чего-то хотим от людей
(городской романс)
Из окна дома видна крыша какой-то служебной постройки, служебного здания во дворе, плоская такая черная крыша. И на ней рядком сидят голуби. И крайний в ряду голубь, видимо, болен, или еще по какой-то причине лишен сил, и к нему подходит ворона бочком, но развязно, и начинает его спокойно долбить клювом по башке. Т. е. убивать, добивать. И оттаскивать в сторону. А все остальные голуби, весь ряд, они как сидели, так и сидят, и никак не реагируют, и никто и не почесался вступиться.
Даже голубь, бессмысленная и лишенная морали и совести тварь, и та плевать хотела на своего товарища!
А мы еще чего-то хотим от людей.
Попробуйте печеночный тортик
Набережная, архитектура. Питер, весна, т. е. – ветер, дождь (временами со снегом). Подъезжает лимузин на 20 человек, черный и катафалкообразный, за ним подъезжает специальная машина фотографа. Вываливается фотограф (полоумный), из лимузина вываливаются по очереди гости (тем, кто сидел у двери, еще ничего, а сидящие возле водителя вынуждены, чтобы вывалиться, предварительно ползти несколько метров по салону, согнувшись буквой «гэ», лимузин во всей красе). В заключение вываливаются невеста в платье с голой спиной и жених в свитере и куртке.
Мама невесты бегает за невестой по всей набережной и кричит:
– Одень дубленку! Одень дубленку сверху!
Невеста отказывается, ей тепло, ей пока тепло. Плюс она, видимо, уже слегка надувшись шампанским.
– А этот в куртке! Сними куртку сейчас же, мерзавец! – начинает тогда гоняться мама невесты вместе с мамой жениха уже за женихом. – Сними ее и одень ее на нее! Сам в куртке, а она голая.
Жених, неуверенно глазея по сторонам, тянет куртку вниз, снимая. Невеста энергично тянет куртку обратно вверх, надевая. Из-за этой возни жених застревает локтями в куртке и временно лишается возможности двигать руками. Но руки ему нужны, т. к. помощник фотографа (еще и помощник есть, такой же!) уже, в свою очередь, закончил путаться локтями в какой-то коробке и достает оттуда двух белых голубков. Сейчас что хотите можно за деньги, только плати. Голубки нахохливаются под снегом, ветром и дождем. Гости тоже бродят по набережной нахохлившись, но бодрясь и не показывая виду. Зонта ни у кого нет.
Дочку невесты от первого брака заперли в машине, оттуда идет вой. Приходится высадить.
– Одень дубленку! – бегает за ней мама невесты – Одень сейчас же дубленку!
Задумка такая: жених с невестой стоят у кромки воды, на фоне великой архитектуры, и целуются. У каждого в руке по белому голубку. Руки соединены, и голубки тоже целуются, гули. Гули-гули.
Жених, целуясь, смотрит не на невесту, а в камеру.
– Ах ты мерзавец! – кричит мама жениха – Ты глянь, куда он смотрит! Не на нее, а в камеру. А ну-ка смотри на нее!
Опять целуются, опять не на нее.
– Уберите гулю! – ругается невеста. – Или давайте быстрее, у меня гуля улетает. Давайте уже быстрее!
Опять целуются. У фотографа что-то там не влезло. Он вообще какой-то дикий, на лестнице во Дворце всех два часа продержал, «мужчина, вы не влезаете», «женщина, вы вылезаете», мальчика отодвиньте, а девочку поднимите. Дурак, даже другие свадьбы оборачивались.
Целуются.
– А если она нагадит? – беспокоится кто-то из гостей.
– Давайте быстрее! – кричит невеста – У меня гуля улетает!
– Опять он в камеру смотрит, а не на нее, вот негодяй!
Дочку невесты, мокрую и замерзшую, засовывают обратно в лимузин. Мама невесты вздыхает облегченно, наполовину.
– Сними куртку! – кричит она. – Сними и надень ее на нее! Она же голая! Оно же не греет ни фига!
Невеста действительно уже вся пятнистая от холода, как леопард под голым платьем, пятно синее – пятно автозагорелое. Сходятся на газовом шарфике.
– Давайте быстрее! – кричит невеста. – У меня гуля улетает!
– Смотри на нее! На нее смотри, а не в камеру!
– А если она нагадит… – беспокоится жених.
Целуются.
Оказывается, есть еще гули, 4 шт., кто хочет, может их взять и сфотографироваться вместе с женихом и невестой. Никто не хочет. А если они нагадят? Приходится брать гулей родителям невесты и жениха.
Целуются.
– Все! – кричит жених – Нагадила!
Стоп, снято!
Теперь отпускаем все своих гулей в небо. Все, шикарный кадр.
Шикарный кадр, у жениха даже нет платка, нечем вытереться. Смысл куртки, если там даже платка в кармане нет. В лимузине вроде есть салфетки, рядом со стойкой для шампанского. Все, поехали.
А гули вернутся? Они же улетели. Наверное, вернутся, наверное, они дрессированные. Или совсем улетели, но это же дорого, наверное. Каждый раз ловить и отпускать. Короче, неизвестно. Улетели.
Едем дальше. Три часа ехали от Дворца до ихней Пролетарской, три часа! На метро было бы ровно в три с половиной раза быстрее. Все в трансе, все пьют это шампанское. Туалета нет, умные сходили еще во Дворце. Кто поумней – сходили два раза.
За окном ничего не видно, стекла то ли тонированные, то ли чего. То ли немытые. Нет, видно, вроде Петроградка.
– Через Петроградку едем!
Сзади спрашивают, почему через Петроградку. Почему надо из центра на Пролетарскую ехать через Петроградку, при том, что через нее же ехали к Спасу на Крови. А теперь получается обратно. Вопрос передают по салону невесте с женихом, сидящим впереди. Но ответ назад не приходит – очень, очень длинный салон. Вообще ничего непонятно. Когда приедем, куда. Мама невесты сидит сзади, но она здесь ни при чем. Это их теперь район, эта Пролетарская.
От безнадежности все начинают знакомиться, родственники невесты с родственниками жениха. Что-то мы долго едем, хочется уже на воздух. Но на воздухе холодно и погода кошмар.
– У нас, – говорит одна тетя, – у нас теплее, хоть и снега вот столько лежит. Очень быстро у нас снег выпадает.
У нас это где? У нас в Сургуте, оказывается.
Жених из г. Сургут, они там свое продали и сюда переехали. Он, его мама и брат, у них здесь квартира. Теперь и наша невеста там же. Механик из автосервиса, младше ее. Где-то познакомились. Мама невесты сильно против, она слишком в ту свадьбу вложилась. И мебель, и ремонт. И все. Слишком там старалась, теперь, говорит, без меня. И никаких внуков, хватит мне этой Аспиды. А мама жениха вроде наоборот, вроде довольна. Ни что она его старше ничего не говорит, ни что ребенок. Живут-то с ней. Машину ей сама купила, еще до свадьбы, до всего. Это надо хорошо относиться, чтобы девушке сына купить машину. «Жигули», но все равно. Видно, что довольна. А он автомеханик. Зато не пьет, вообще. Но как-то странно: я, говорит, раньше очень много пил. Потом бросил. Еще в школе. Она, свекровь-то, говорят, специально была вынуждена его сюда привезти. Чтобы оттуда увезти. Он там пил, говорят, гулял, пришлось срочно увозить от дружков его. Но вроде ничего, румянец во всю щеку. И у брата его тоже, и у мамы, и у всех прочих. Родственники со стороны Сургута легко распознаются по этому румянцу (а еще по золотым зубам). Инвестиция, потому что золотой зуб – это та же инвестиция. Они там уважают инвестиции, в Сургуте. Может, они ей и машину купили с той же целью. Сделать инвестицию а) в машину и б) в нее, чтоб прониклась и зауважала.
– Остановите, не могу больше!
Дядя со стороны невесты больше не может.
– Да это последний светофор! – кричит невеста откуда-то спереди. – Последний светофор!
Уже полчаса последний светофор! Забор этот тянется и тянется, ну сколько можно. Еще шампанского? Спасибо, хватит уже. Уже некуда.
– Все, остановите! Я потом пешком дойду.
Дядя со стороны невесты выскакивает и резво идет вдоль бесконечного забора, все остальные мужики тоже выскакивают и идут вслед за ним, на ходу доставая сигареты. В т. ч. и жених, хотя он вроде и не пил шампанского (пил втайне?).
– Оля, а ты куда?
– Куда! Туда же.
– Оля, вернись. Оленька, подожди, последний светофор. Ну куда ты пойдешь, один забор. Оленька, сейчас приедем уже. А они потом догонят, они потом пешком догонят. А ты как пешком-то. Здесь близко уже.
Близко-то близко, но еще полчаса едет. Все, приехали! Все, Оля, нам точно сюда?
– Точно! И мне уже все равно куда…
Здравствуйте, вы свадьба? Мы вас уже давно ждем. Очень долго ехали, пробки. Он же стоял во всех пробках, ему же не проехать. Пробки, да. Проходите наверх. А туалет есть? Все наверху. Как-то странно стол поставили. Где туалет?
Вот, Оля уже оттуда.
– Ох…
Оля улыбается. Оля красивая, но толстая. У нее красивое пальто. Да? Не обратила внимания. Черное какое-то, да? Да, черное. Но со складочками вот здесь, модное. Оле столько же, сколько невесте, тридцатник, но у нее никого нет. Она живет одна, у нее однокомнатная квартира, ей папа построил. Папа в свое время был какая-то шишка. Они с ее мамой развелись давно, но он ее поддерживал. А у нее никого нет, даже и не была замужем. Оля много зарабатывает, по заграницам ездит, мир посмотрела. Мама невесты ей ее ставила в пример, вот, Оля не повесила на себя семью, теперь по заграницам ездит. А ты повесила – и не ездишь. Сейчас опять вешаешь, опять никуда не поедешь. Разве что в г. Сургут на лыжах кататься. Благо у них там быстро снег выпадает.
– Музыку у вас диски с собой у кого-то, а остальное все стоит. Где ж мужчины-то ваши?
– Самое главное – это печеночный торт. Обязательно попробуйте печеночный торт!
– Салаты она сама делала.
– У нас мужчины задерживаются, придут. Они вышли раньше, не выдержали. Очень долго ехали.
Не то слово долго. Уже на самом деле не хочется никаких салатиков, уже просто хочется домой. Отдохнуть после такого праздника.
Надо позвонить жениху! Но если у него выключен, то без толку. Выключен. У всех выключен, все же выключали во время церемонии.
Церемония – это вообще были кошмарики, тетя эта с палочкой, как волшебная палочка у феи. Которой она указывала, куда расписываться. Эти модуляции провинциальной актрисы. Такая казенщина. Как на это можно соглашаться по доброй воле, непонятно. А потом этот фотограф. Это ужас, это просто был ужас какой-то. Два часа на лестнице. Женщину туда, мужчину сюда. И все время шутил! Это вообще знаете мне кого напомнило – тамаду с ее предыдущей свадьбы! Они тогда заказали тамаду, пришла такая тетя в розовом костюме и вот такой розовой шляпе, и началось… Вроде этого фотографа.
Это все вспоминает подружка невесты, которая была и на предыдущей ее свадьбе. Подружке не нравится ни та свадьба, ни эта. Подружка вообще считает, что надо венчаться в церкви, она сильно православная. Невеста, кстати, которая была на собственной подружкиной свадьбе, на венчании в церкви, тоже могла бы много чего навспоминать. Как подружке сделали тогда высокую прическу, но почему-то выпустили такие два локона по бокам, и завили плойкой. Выглядело как пейсы, спрашивается, зачем невесте пейсы на венчании? А батюшка вообще забыл слова, чуть ли не по бумажке зачитывал все эти обряды. Чуть не спалил ей всю фату, когда подносил свечку. Все фотографировали, непрерывно, все эти их таинства у аналоя. Кто-то приволок ребенка, лет четырех, и этому ребенку его родители всю дорогу громко шипели в ухо: