banner banner banner
Дело табак
Дело табак
Оценить:
 Рейтинг: 0

Дело табак


– Фальшивые пять рублей, – нервно повторила сдобница, – Другие давай.

– Нет других, – растерялся молодой муж.

Торгашка схватила чек, чиркнула по нему гуртом монеты. На бумаге остался след, похожий на тот, что делает химический карандаш.

– Фальшивка, не приму – заключила хлебница и бросила монету на столешницу, – Следующий.

Юноша, увидев, что барышница приступила к другому покупателю, с растерянностью забрал пятак с прилавка. Возвращаться домой без покупки было по его разумению невозможным. Он посмотрел на грош с орлом, под которым красовался год выпуска. Тысяча девятьсот девяносто девятый. Что же с этой деньгой могло быть не так?

Памфлетист выскочил из магазина, вопреки обыкновению не придержав калитку:

– Семечек маленький стакан, – под оглушительный хлопок двери, протянул он старухе бедовую монету.

Бабка ожила, засыпала пережженных ядрышек в куль, отсчитала скрупулезно сдачу.

– Дарницкий, блин, – высыпал медь на столешницу журналист, вернувшийся к хлебному лотку – Эта мелочь настоящая?

Торговка, поджав губы, сгребла монеты без счета и подала настойчивому покупателю каравай.

– Как у нас-то в Раю жить-то весело, – заливался калека, – Жить-то весело, жить-то некому…

Теперь памфлетист, добрых двадцать лет спустя, продолжал бесцельный ночной поход, углубляясь по радиальной улице Украинской в сторону центра Бельгограда. Самое забавное, что та паскудная история с монетой, причинявшая душевную боль нежным организмам словоплета, имела свое нравоучение. Пятачок тысяча девятьсот девяносто девятого года, который, терзаясь совестью, разменял у старухи любитель словесности, оказался раритетом. Деньга считалась самой дорогой монетой современной России. Ее стоимость у нумизматов достигала миллиона рублей и достоверно известно только о двух экземплярах этого «пятачка». Понятно, что неграмотная торговка, как и тот еще юный покупатель семечек, по очереди выпустили свое благополучие из рук, воспользовавшись лишь номиналом.

Впрочем, шел четвертый час пешей прогулки. Редактор проходил затянутый грязным снегом пустырь, который еще в дореволюционные времена использовали торговцы. Здесь, в рукотворном пруду они пересчитывали стада, которые перегоняли из Азии к меновому двору Бельгограда. Говорят, что когда-то давно на одном из берегов была установлена шкала для овец, коров и верблюдов. По уровню поднявшийся воды можно было точно определять количество копытных, не утруждая себя арифметикой.

Бунь не может быть вечным

Директор одной из лучших школ уездного Бельгограда Лилия Герань докладывала в городской отдел образования, что приключился с ней утром небольшой кишечный коллапс, и она спешит незамедлительно проинформировать вышестоящую инстанцию об этом инциденте. Не будучи божевольной, она скорее была жертвой системы.

– Знаете – низкая зарплата, отчетное рабство, вообще «что-то хреново на душе.

Все это сделало ее тем, чего она добилась в своей выстраданной карьере.

Вдоволь наигравшись со всей чередой нововведений начала тысячелетия, которые лоббировали блеклые команды федеральных министров, подкрепляемые креативом на всех нижестоящих уровнях, она давно и безоговорочно пришла к очевидному – система не лечится. Ее совершенствование возможно только в сторону дальнейшей деградации. И оптимистичным тезисом в этом служит только одно – не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже. В этот момент Лилия вполне задышала полной грудью и поплыла среди множества других тел, которые пришли к аналогичным умозаключениям параллельными курсами.

Еще вчера, воодушевленная лозунгами об участии общественности в системе образования, она, было, повелась на красивые фанты словоблудий. Ее энергии вдоволь хватило для розжига родителей, которые сумели организовать на базе школы целую общественную организацию и заявить о себе на уровне уездного городка. Под это увлекательное танго разгоряченная, но мало управляемая общественность докружилась до осознания, что школе незамедлительно требуется капитальный ремонт здания и Лилия уже не могла так просто успокоить те дрожжи, которые сама бросала в мутную брагу. Родители, чей порыв был вполне возвышенным, привели доступные им колокола в состояние вибрации, подключив к проблеме ремонта школы средства массовой информации. Гул с каждым новым днем приобретал все большее эхо, общественность с завидным постоянством стала попадать в прайм-таймы, констатируя и угрожая: «Школа падает! Надо спасать детей!»

Шепот районного руководства «Лилия, обуздай своих» неуклонно перерастал в уверенное городское брюзжание «тебе что, кресло не дорого?», и нецензурно гремел уже в министерском исполнении «Герань, ты фикусом-то не прикидывайся». Но это ничего не меняло – общественность упрямо не хотела возвращаться на уровень простого сбора средств на закупку офисной и туалетной бумаги. Родителям непременно нужно было решать глобальные задачи, привлекая для этого внешние средства, которых, как известно, выделять никто не хотел. Ком накатывал свой собственный вес в геометрическом формате и неуклонно превращался в предмет для подражания других школ города, и даже символ.

Ожившие мамашки и папашки, дорвавшись до решения вопросов аварийного состояния стен, коснулись и углубились в другие аспекты бытия – от школьного питания, до святого и неприкосновенного вопроса государственных закупок. Казалось, что этим серохвостам любые аксиомы по щиколоть – безбожники пережевывали все, на чем стояла доселе гармоничная и совершенная система. Апофеозом незапланированного шабаша стал совершенно неуместный хадж волонтеров в Москву, где их доклад о современном состоянии провинциальной школы на одном из съездов в Государственной Думе сорвал не один шквал одобрительных аплодисментов родителей из других регионов и вошел в ряд новостных федеральных лент. Скабрезу контекста усилила одномоментная акция многодетных мамаш, которые не смогли прорваться на съезд и устроили лежачие голодовки по-над стенами Федерального парламента. У них была другая повестка и требования, но общий фон протестных настроений вызвал ответные действия власти.

Заинтересованными специалистами федерального уровня проблему деятельной общественности Бельгограда делегировали на плечи областных чиновников. Выведенный из состояния стабильности региональный министр образования, негодуя и досадуя, понимал, что такие пожары в лоб не тушатся. Краснея лицом, он стоически сносил все рекомендации из центра и губернатора, но живо заверял стороны, что с проблемой в состоянии справиться самостоятельно.

– Ты же понимаешь, Слава, – сообщал голос московского покровителя, – что такие истории могут повлиять на твой культ личности.

Мало обаятельное лицо областного министра не раз покрылось холодной и горячей испаринами во время этой беседы. Он ведал, что позиция седьмой родни на киселе не гарантирует положительной плавучести его фигуре. Однажды, схватившись за мощную руку далекого родственника, выбравшись ближе к солнцу, он не может рассчитывать на этот рычаг бесконечно. И Слава нашел все варианты, откуда снять деньги для капитального ремонта здания разбушевавшейся городской школы – все, что можно было оголить без резонанса, осиротили и оптимизировали. Были спешно составлены сметы, привлечена гроздь давно понятных подрядчиков и даже сносно разложена по карманам моржа. Это был яркий пример слаженной и добротной работы команды. Фундамент школы оперативно восстановили, по кругу заменили все окна на пластик, протянули новую систему электрики и даже изготовили асфальтовый водоотлив общей площадью более пятисот метров по всему периметру здания. Ударная стройка, поднимем за здоровье гастарбайтеров, уложилась в три месяца лета. А к сентябрю сюда уже слетались все, кто так или иначе мог стоять рядом. С заботой на лицах различные уровни власти отчитались перед телезрителями о проделанной работе, наглядно демонстрируя все великолепие произведенного на наших глазах чуда.

Так родительская общественность на пике энтузиазма, добилась своей первой и последней победы, которую даровала судьба. А Лилия Герань, попавшая под карандаш, получила однозначную рекомендацию, скорейшим образом сворачивать разведенную богадельню. И пока директор решала, что и как делать с инициативами, родительская общественность сама по себе приходила к печальным выводам и опускала руки. Заказчикам образовательных услуг открывалось очевидное – никакая их кипучая энергия не помогала детям глубже и серьезнее осваивать науки. В капитально отреставрированных стенах оставался мировоззренчески испорченный класс педагога-потребленца – не столько условного, сколько случайного неспециалиста своего дела. И яркая вспышка искреннего рвения родителей в мгновение затянулась извечной ряской буден.

Лилия Герань, демонстрируя исполнительность, не только вернула в глазах руководства прежние рейтинги, но и смогла уместно намекнуть, что «Барсик не против медалей». Вручая награду, министр по-отечески шепнул:

– Вот, Герань, за послушание. Или ты думала, что на революционерах школа держится? Пусть сей знак не позволит тебе сбиться с пути.

И Герань трепетала. В ее скромный кабинет сквозь кроны опилованных во время капитального ремонта деревьев прорывался теплый свет. Этот свет грел спину, распространяя по кабинету едва различимый аромат шерстяного пиджака Лилии. На столе среди кипы приказов возвышалась тарелка с ароматной сдобой, испеченной в обновленной школьной столовой, а за стеной методично жужжала ксероксом такая почти родная дура-секретарь. Душа Герани пела.

Однако, речь совсем не о ней и ее душе, закравшихся в контекст по причине дебелости автора, а о других обстоятельствах и событиях, повлекших череду стремительных взлетов и унизительных поражений, которые происходили приблизительно в эту же эпоху и приблизительно в этом же городе.

Особый паблик

По улице Украинской, основательно запущенной дорожными службами, бежал, перепрыгивая через грязные кучи подтаявшего снега, высокий человек с газетой в руках. Его внешность, обернутая видавшим лучшие времена френчем, не выдавала в нем представителя богемной профессии. Однако это был широко известный в почти вымерших кругах газетных читателей художник-коллажист Серж Мозерсон, перебивавший себя то тем, то другим. С одной стороны где-то глубоко в душе было любопытно, как это существо умудряется существовать в современном коммерческом формате, обладая лишь талантами художественного склеивания изображений. С другой – нужно всегда помнить, что углубляться в Мозерсона ниже шапочного уровня опасно – такие персонажи в одно мгновение могли окружать, заталкивать в голову любые обязательства, а следующим днем уже стоять на чужом пороге со своим чемоданом. При этом их совокупный заем у доверчивого окружения, в том числе и на пропой, нередко достигал размеров годового бюджета какого-нибудь сельского муниципалитета.

– Куда летишь, Сержик? – загодя бросил знакомому редактор, потому что понял, что куда-нибудь деться с траектории движения Мозерсона было уже невозможно.

– А, – воскликнул коллажист, выбрасывая вперед сразу две свои бесконечные руки, – Ты только посмотри.

Художник преодолел очередную снежную кучу, которую нагребли лоточники, имевшие обыкновение продавать здесь кошачий фарш в тесте и жареные семена маслянки. При этом один из не застегнутых сапог Сержика хапнул изрядную долю снега, которая тут же провалилась внутрь, чтобы взбодрить ступню в дырявом носке.

– Ух, гады, – затрепетал коллажист, мотая набедокурившей конечностью. В этом пространном его междометии уместились одновременно и дворники, и власть, и негодяи с атеистами, которые могли притаиться вокруг.

– Ты только посмотри, что печатает наше «Бельгоградье».

Сержик, подав по-графски свою широкую руку для рукопожатия, другой протянул издание, на первой полосе которого красовался громадный цветной фотопортрет блондина в полицейской фуражке. Под снимком лошадиными буквами с наклоном была выведена убийственная сентенция: «Грабежи, разбой, изнасилования – чего только не было в его карьере».

В этот момент знаток словесности вспомнил свою недавнюю встречу с местным начальником всей полиции. В его голове разом проявились цветные картины главного входа, когда дежурный прапорщик вывернул наизнанку не только содержимое сумки, но и его писательской души. Разом вспомнилась приемная, где писатель провел те семь минут и двадцать пять секунд, которых не хватало до обозначенного времени встречи. В этот непродолжительный отрезок времени на прием к генералу успели поочередно просочиться два полковника, которые вполне проявили всю принятую на вооружение местную тактику жизнедеятельности структуры. Перед тем, как попасть к шефу, они поправляли галстуки у большого зеркала под фирменными часами с логотипом УМВД, оставляли на журнальном столе с табличкой «Для телефонов» свои смартфоны, надевали на лица полные энтузиазма гримасы и скрывались за массивными желтыми дверями начальника. Через три минуты, видимо, получив заряд неслыханной мотивации, каждый из них вылетал с аудиенции в раскрасненном состоянии и почти бегом устремлялся на выход. Вдогонку они получали оклики обаятельной секретарши и возвращались за забытыми на столе сотовыми средствами связи.

Представителя печатной прессы сопровождал молодой полковник, руководивший отделом пропаганды, который несколько раз возвращался к темам, что общий хронометраж встречи с генералом не должен превышать одного часа, а вопросы – не выходить из списка согласованных. Будучи специалистом с большим опытом, сознавая, что печатную прессу всегда расстреливают сразу, понимая ее низкий статус в потенциальных резонансах общественного мнения, борзописец был согласен на любые условия, лишь бы попасть на беседу в заветный кабинет. В этот момент его в большей степени беспокоили ладони, которые предательски потели, угрожая не заладить беседу с самого момента генеральского рукопожатия. От этого редактор невзначай отточенными движениями массировал собственные колени, тщательно вытирая каждый палец о брючную ткань.

Заметно нервничал и руководитель отдела пропаганды. На его слегка женственном лице читалось неопределенное состояние тревоги. Журналисту было знакомо это выражение, потому что юноша-полковник несколько недель назад, будучи еще лейтенантом, неудачно в одном из городских дворов сдавал на своей машине задом и попортил бампер припаркованного в кармане «таза». Как назло владельцем Тольяттинской повозки был наш редактор, выразивший тогда ряд критических замечаний в сторону неумелого ездюка. К чести обоих, персонажи не утомили себя долгой бесполезной полемикой, а сочли возможным удовлетворить друг друга небольшой денежной суммой, переданной из полицейского кармана в писательский. Именно это неказистое мероприятие отчасти положило начало их перспективным взаимоотношениям, которые сегодня переросли в это большое согласованное и одобренное интервью с шефом.

Несуществующая кукушка на фирменных полицейских часах в приемной пропела полдень и полковник, придерживая редактора жестом, негромко отчеканил:

– Еще минутку. Сначала я.

Он скрылся за желтой дверью и через мгновение появился вновь, приглашая интервьюера внутрь.

– А, местная пресса, добро пожаловать, – сверкая зубами и лампасами, заявил высокопоставленный офицер. Он страстно сжал редакторскую руку, демонстрируя не просто информационную открытость всего Управления внутренних дел края, но и свое личное человеческое обаяние, – Очень рад, очень рад, что вы не забываете рассказывать общественности о деятельности полиции. Где вам удобно присесть?

– Везде, кроме КПЗ, – сказал гость.

– Согласен! – оценил юмор шутки чиновник и на всякий случай добавил, – Про КПЗ мы позже подумаем, когда Вашу газету почитаем.

Заранее подготовленный и согласованный список вопросов начинался с биографического экскурса – высокопоставленный офицер был только назначен в Бельгоград, поэтому подобная вводная для беседы была весьма закономерна. Редактор выложил на стол диктофон и нажал кнопку, после чего четко произнес дату, время и место записи звукового трека.

– Кунакбай Ахметгарипович, – на едином дыхании выдал отрепетированное обращение журналист, – «Who is mister Putin?»

Аншефу польстило отождествление его скромной фигуры с образом Отца нации. То, что планировалось в качестве описания официального бытия начальника, переросло в за приятельскую беседу о семье – верхних и нижних киргиз-кайсацких жузах, дедушке-герое, воевавшему в одной из стрелковых дивизий в Великую Отечественную и воспоминаниям о любимых Советских кинофильмах.

Бессонная ночь – плэй, тук-тук, плэй, тук тук. Гвоздь номера – центральный материал издания. Писатель нервничает, глядя, как неумолимо китайские стрелки настенных часов на его кухне кружат по циферблату. Недели согласования списка вопросов, долгие дни выяснения даты и времени встречи – все это подвело корифея аналитических жанров к самой последней черте дедлайна. Нужно успеть написать материал, пусть в надрыв, через литр кислой смолы, именуемой кофе и вторую пачку табака за несколько часов ночи. Но успеть.