Третий Рим

Глава 1. Салют над Невой

Спустя непродолжительное время вся четверка миновала зал, в котором весело гремела музыка и было полно народу, вышла наружу и спустилась по трапу на набережную.

Вдоль нее, разбрызгивая ошметки мокрого снега, изредка проносились автомобили, в призрачном свете редких фонарей клубился туман, на дворе стояла оттепель.

Вдали мигнул зеленый огонек, химик призывно замахал рукой, и к парапету подкатила бежевая «Волга».

– Привет, мастер, – нагнулся к открытому окну минер. – Прокатимся?

Пожилой таксист молча кивнул, и все уселись внутрь.

– Значит так отец, – скрипнул передним сидением Туровер. – Едем на Невский.

– Добро, – послышалось в ответ, и машина рванулась с места.

За окнами замелькали громады домов, рекламные щиты и неоновые вывески ночных клубов. Затем, автомобиль свернул на тускло освещенную улицу, сбросил скорость и стал подскакивать на выбоинах.

– Ну и дорога, – послышалось сзади, – почти как у нас в Полярном.

– Да, сынки, тут сейчас как в блокаду, тихий ужас, – вздохнув, сказал таксист и переключил

скорость.

Минут через пять автомобиль вырулил на Невский, и водитель поинтересовался – куда дальше.

– К Дому книги папаша, – откликнулся помощник, – там встанешь.

У старинного, изысканной архитектуры особняка машина скрипнула тормозами, офицеры расплатились и вышли наружу. Кругом бурлила ночная жизнь, суетились многочисленные прохожие, и катил нескончаемый поток автомобилей.

– Да, давненько я не был в родительских пенатах, – оглянулся вокруг помощник и показал рукой, – нам сюда.

Следуя за ним, вся группа миновала особняк, вошла под высокую арку и оказалась в заваленном снегом дворе, куда выходили парадные видавшего лучшие времена дома.

Майский направился к крайнему, все поднялись по гулкому пролету на второй этаж, и он открыл ключом высокую обшарпанную дверь, с учиненной на ней мелом надписью «fuck you!» и несколькими звонками сбоку.

За ней темнела кишка длинного, освещенного одинокой лампочкой коридора, чувствовался запах кухни, и слышалась тихо льющаяся откуда-то музыка.

– Пошли – сказал помощник, они проследовали к третьей от входа двери, и он снова зазвенел ключами.

В конце коридора возник какой-то силуэт, послышалось шарканье тапочек, и к офицерам подошла, миниатюрная, укутанная в шаль старушка.

– Никак Саня? – подслеповато щурясь, всплеснула она ручками, и со словами, – я, тетя Кира, я, – Майский наклонился и нежно поцеловал старушку в щеку.

– Вот, заехал с оказий, – растроганно прогудел он. – А ты все такая же молодец.

– Какое там, – продребезжал старческий голос, – скоро век, зажилась я батюшка, зажилась. А комната твоя в порядке, я присматриваю.

– Спасибо, Кира Андреевна, – открыл дверь помощник, пошарил по стене и щелкнул выключателем.

Лампа с абажуром высветили высокие, оклеенные дешевыми обоями стены, с висящими на них несколькими олеографиями, стоящий в центре круглый стол, с придвинутыми к нему венскими стульями, прошлого века платяной шкаф с горкой у окна, а также две аккуратно застеленные и разделенные ширмой, кровати.

– Да, уже третий год, как ушла Машенька, – посмотрела на стоящую на горке фотографию старушка и тихо вздохнула.

– Это моя мама, – кашлянул в кулак помощник. – Ну а как у тебя дела, тетя Кира, пенсию платят?

– А это когда как, батюшка, бывает, что и задерживают

– И как же тогда, ведь у тебя никого нет?

– А сколько мне надо, – вяло махнула рукой старушка.– Попью чайку с сухариком и жива. Да и соседи всегда выручают.

– М – да, – нахмурился Майский и полез в карман за бумажником.

– Постой, – перехватил его руку Туровер. – Кира Андреевна, это Вам, – и протянул ей стодолларовую купюру.

– Окстись, батюшка, на што она мне?! – испугалась старушка.

– Бери, бери, тетя Кира, у нас еще есть, – вручил ей еще одну Майский. – Попросишь соседей, что б поменяли в обменнике.

– Спасибо вам сынки, спасибо, – прошептали бледные губы.

– Значит так, – осторожно взял ее за плечи Майский. – Мы сейчас уйдем, а потом я еще наведаюсь, так, что не скучай.

– Буду ждать тебя Сашенька, очень, – по – птичьи кивнула головой старушка, и все покинули комнату.

На прощание Майский еще раз поцеловал старушку в щеку, затем гости тепло поздравили ее с наступающим Новым Годом и вышли наружу.

– Мамина ближайшая подруга, – спускаясь по лестнице, растроганно сказал помощник. – У нее с фронта муж и два сына не вернулись. Такие вот дела.

– Во дворе офицеры закурили, с минуту помолчали и направились в сторону арки.

Некоторое время они неспешно шли по проспекту, с интересом разглядывая прохожих, автомобили и искрящиеся огнями вывески. После забытого богом Полярного все казалось нереальным, словно в кино.

Потом моряки заметили, что на лицах окружающих их людей нет улыбок, фасады многих домов облупились, а у мусорных баках подворотен слоняются какие-то тени.

– Да, и тут, как я погляжу разруха, – процедил сквозь зубы Туровер. – А ведь какой город был.

Затем они вышли к Александро-Невской лавре, остановили у нее какого-то частника и вернулись в «Северную Пальмиру».

Без четверти девять утра, из коридора послышалось бодрое «подъем!» и в каюте Туровера появился благоухающий парфумом Алька.

– Ну, как спалось на новом месте? – крепко пожал он руку приятелям.

– Твоими молитвами, – затянул черный галстук на свежей сорочке Майский.

– Были в городе?

Туровер кивнул, натянул на крутые плечи офицерскую тужурку и критически оглядел себя в зеркало.

– Да, Альберт, уже скоро сорок, а ни семьи, ни дома, – криво улыбнулся он.

– Не бери в голову, – тронул друга за локоть Львов. – Я уверен, у тебя с Юлей все наладится.

– Думаешь? – пытливо взглянул на него капитан 3 ранга. – Дай-то бог.

Потом друзья вышли наружу, к ним присоединились остальные, и все направились в кают – компанию.

Там, на столе, их ждал традиционный завтрак подводников: крепкий горячий кофе, сваренные вкрутую яйца, сыр, масло и мед в вазочках, нарезанный тонкими ломтями белый хлеб, а также по стакану сока.

– Уже и не упомню, когда нам такой паек давали, – потер руки минер, и все расселись по местам.

Сначала выпили сок, вслед за этим облупили яйца, и каждый соорудил изрядный бутерброд.

– Начнем, помолясь, – прогудел помощник, и все приступили к трапезе.

Когда она завершилась, из дверей возник официант, убирал приборы и, прикрыв, дверь ушел.

– Ну, а теперь о деле, – закурив первым, откинулся на спинку дивана Львов и выдул вверх ароматную струйку дыма.

– Мы согласны, – чуть помедлив, сказал Туровер.– Думаем, это предложение заинтересует и наших в Полярном.

– Только надо с ними пооперативней связаться, – вступил в разговор помощник. – А то получат свои деньги и тю-тю, ищи ветра в поле.

– Дельная мысль,– кивнул Львов, – на, звони, и протянул ему мобильник.

– Так, а какой номер на квартире у старпома? – откинув его крышку, наморщил лоб помощник.

Туровер назвал, Майский сосредоточенно подавил светящиеся кнопки и приложил телефон к уху.

– Не отвечает, – сказал он через минуту разочарованно.

– Дави повтор, – бросил Алька, и помощник согласно кивнул, – понял.

– Глеб, здорово! – в следующее мгновение заорал он, – спишь, черт!

– Это ты, Сань? – послышался в трубке далекий голос,– откуда?

– Мы с командиром в Питере, а как вы там, все на месте?!

– Пока да, отправляем контейнера и ждем зарплату.

– А мы тут всем нашли работу! – подмигнул помощник Львову. – Надо на несколько месяцев сходить в Антарктиду. Платят по шесть штук зеленых!

– Шутишь? – ответил голос в телефоне.

– Какие на хрен шутки! Передаю трубу командиру!

– Здравствуй, Глеб, – принял мобильник Туровер. – Предложение конкретное и от серьезного человека. Вместе с нами тут Нечаев с Купрумом, и мы уже дали согласие. Теперь слово за вами. Так что поговори с ребятами и отзвонись.

– Понял, – зафонило в телефоне. – Когда и на какой номер?

– По мере готовности, а номер…

Львов назвал несколько групп цифр и Туровер раздельно их продублировал

– Записал, – донеслось из трубки. – Щас будем думать.

– Ну, так я жду звонка, на связи, – дал Туровер отбой и протянул мобильник Львову.

– Оставь себе, у меня есть второй, – отвел тот его руку. – Как думаешь, согласятся?

– Эх, Альберт, не знаешь ты нашей жизни, – сокрушенно вздохнул Майский. – Посидел бы полгода без зарплаты, сразу б все понял. У многих ребят семьи, и за такие деньги они полезут хоть к черту на рога.

– Почему не знаю, я что, пальцем деланный? – нахмурился Львов. – Ну да ладно, сейчас не об этом, завтра нужно ехать к спонсору.

– Всем? – поигрывая в руке мобильником, поинтересовался Туровер.

– Нет, только ты и Сашка, а парни, – кивнул тот на химика с минером, – могут пока любоваться красотами Ленинграда. Кстати, если не забыли, сегодня ведь Новый Год, так что приглашаю всех к себе в гости.

– А не стесним? – переглянулись Туровер с Майским. – Нас ведь целая компания.

– Наоборот, – улыбнулся Альберт. – Моя Татьяна будет очень рада. Короче в 22.00 жду вас на Дворцовой набережной дом пять, – хлопнул он ладонью капитана 3 ранга по колену.

– Так там же квартира твоего отца? – озадачено сказал Майский.

– Ну да, – утвердительно кивнул Львов. – Только после смерти матушки он постоянно живет на даче, а квартиру уступил нам.

Ровно в назначенное время, в отутюженной форме и до блеска надраенных ботинках, прикупив несколько бутылок шампанского, коньяка и роскошный торт, все четверо шли по набережной вдоль Невы. Высоко в небе, над освещенной юпитерами Дворцовой площадью, грустно парил ангел, сверху, кружась, падали крупные хлопья снега.

– А красив все-таки Питер, – поймал снежинку рукой в перчатке Купрум. -Чувствуется, что это настоящая столица.

– Петр знал, что делал, – скользнул Майский взглядом по освещенным окнам тянущихся вдоль набережной особняков.

Подойдя к очередному, со львиными мордами на фасаде, и чугунного литья приоткрытыми воротами, приятели вошли в темную высокую арку и направились к одному из парадных.

– Вы к кому? – поинтересовалась в его гулкой тишине, сидящая в коморке рядом с лифтом, пожилая, интеллигентного вида консьержка, в теплой душегрейке и с вязальными спицами в руках.

– Ко Львовым, в двенадцатую квартиру, – наклонился к окошку Майский. – С наступающим вас мамаша, Новым Годом!

– Спасибо. И вас также, – привычно мелькали спицы. – Проходите, пожалуйста.

Вошедшие поднялись на три ступени вверх, зашли в пахнущую кошками кабину лифта, и он, поскрипывая, вознес их на четвертый этаж.

На просторную лестничную площадку, с большим запыленным окном и истертым временем мраморным полом, выходили три, обитых дерматином массивных двухстворчатых двери, и Туровер надавил на кнопку звонка средней.

– Тру-ля-ля, – послышалось в глубине квартиры, потом щелкнул запор, и в ярко освещенном проеме возник Львов. На нем красовалась белоснежная сорочка с черным галстуком и, сияющая золотом, парадная форма капитана 2 ранга.

– Ну вот, сразу видно, наш человек! – довольно пробасил Майский, первым ступая в залитую мягким светом прихожую.

– Дамы, встречайте гостей! – весело обернулся назад хозяин, и из анфилады комнат появились три молодые женщины.

– Витя, Саша, здравствуйте, – лучась доброй улыбкой, мягким контральто сказала первая и поочередно поцеловала Туровера с Майским в щеки.

– А ты, Танюша совсем не изменилась, все такая же красавица, – чуть приобнял ее помощник и шутливо подставил вторую.

– Легче, легче, – деланно рассердился Львов, и в воздухе прозвучал смех.

Потом он представляет Нечаева с Купрумом жене и ее подругам, одну из которых звали Викой, а вторую Леной, офицеры водрузили фуражки с шинелями и белыми шарфами на вешалку, и все веселой компанией проследовали в гостиную.

Она была просторной, с высоким лепным потолком, двумя стрельчатыми, выходящими на Неву окнами и полукруглым эркером за ними. На стенах висели несколько полотен Айвазовского, интерьер дополнялся добротной, пятидесятых годов мебелью, большими напольными часами в углу и персидским ковром на паркете.

– Да, сколько времени прошло, а тут все по старому, – переглянулись Туровер с Майским.

– Мы ничего не стали менять, в память о Надежде Николаевне, – ответила Татьяна. – Прошу вас, мальчики, располагайтесь, – и, прихватив пакеты, женщины упорхнули на кухню.

– М-да, давно я не праздновал Новый год в Питере, – усевшись в кожаное кресло, довольно обозрел накрытый стол Нечаев.

На нем, на белоснежной накрахмаленной скатерти, тускло отсвечивали столовое серебро и фаянс приборов, весело искрился хрусталь рюмок и бокалов, а в центре, в окружении всевозможных закусок и бутылок, на блюде аппетитно дремал зажаренный до золотистой корочки, молочный поросенок.

– Да и мы тоже, – задумчиво прошелся по ковру, заложив руки за спину Туровер.

– А это кто? – нерешительно спросил пристроившийся на кожаном угловом диване Купрум, показывая глазами на висящий в простенке портрет пожилого вице- адмирала, с многочисленными орденами и звездой Героя Советского Союза на груди.

– А это, Миша, отец Альберта и наш учитель, – остановился перед портретом капитан 3 ранга. – Так Павел Алексеевич что, и Новый год встречает на даче? – обернулся он ко Львову.

– На ней самой, – вычмокнул тот штопором пробку из бутылки. – У отца там целая компания ветеранов.

– А вот и мы! – появилась из двери Татьяна в сопровождении подруг. – Прошу всех к столу, – и на него водрузились душисто парящее блюдо вареных пельменей, а за ним соусницы с маслом, уксусом и сметаной.

– Никак сибирские? – вожделенно принюхался Майский и отодвинул один из стульев

– Именно, – белозубо рассмеялась Татьяна. – Ваши любимые, лепили под чутким руководством Альберта.

– Ну да, – сказал Львов, усаживаясь во главе стола. – Из трех сортов мяса. Итак, кавалеров прошу ухаживать за дамами, – значительно изрек он. – Проводим Старый год.

За столом возникло веселое оживление, послышались смех и звяк посуды, после чего, убедившись, что все готовы, Львов встал, держа в руке рюмку с коньяком.

– Друзья, я безмерно рад, что сегодня мы собрались вместе, – лучисто оглядел он присутствующих, – и пусть все наши заботы и печали останутся в уходящем году. За Него! – протянул руку к центру, и к потолку унесся тонкий звон хрусталя.

– Так, а теперь попробуем сибирских, – крякнув, прогудел помощник и навалился на пельмени.

– Однако! – издал спустя минуту он возглас восхищения, – могете!

– Не могем, а мОгем, – значительно поднял вверх вилку Львов, и в комнате возник хохот.

Затем последовал извечный морской тост, который офицеры выпили стоя и трижды прокричали «Ура!», а за ним третий – за присутствующих здесь дам. Обстановка стала праздничной, и под сводами то и дело гремел смех.

Без пяти двенадцать включили стоящий в углу «Панасоник», и на фоне Кремлевских башен, на экране возникло породистое лицо с безжизненными глазами.

– Ты смотри, вроде трезвый, – наклонился к Туроверу Майский.

– Так это ж запись и сделана накануне, – скептически хмыкнул тот.

В течение нескольких минут, значительно надувая щеки и издавая непрерывное «э», президент кратко излагал свои успехи в уходящем году, затем воздел кверху фужер с шампанским и поздравил россиян с Новым годом. После этого его лицо исчезло, и начали бить куранты.

– Бах-бах! – выпалили в потолок пробками Нечаев с Купрумом, и в подставленные бокалы полился искрящийся напиток.

– Ну, за Новый 1999-й! – поднялся со стула Туровер, и снова послышался звон хрусталя.

Спустя некоторое время Львов объявил перерыв и щелкнул кнопкой музыкального центра, Майский с Купрумом и Нечаевым пригласили дам на танец, а они с Туровером вышли на балкон. Там было морозно, небо усеяли колючие звезды, по набережной изредка пролетали одинокие автомобили.

– Вот и новый год начался, – щелкнул зажигалкой Альберт и дал прикурить Туроверу.

– Да, – глубоко затянулся тот беломориной. – Интересно, как он сложится?

– Если у нас все получится, нормально.

– Хотелось бы в это верить, – оперся капитан 3 ранга на перила.

Вдруг где-то раздался треск, над стоящей на Малой Невке «Авророй» вверх взлетела целая серия ракет и окрасила небо в причудливые цвета радуги.

– Красиво, – кивнул в ту сторону Туровер. – Это что, новая традиция?

– Вроде того, – саркастически произнес Львов. – Теперь отцы города устраивают на ней праздничные банкеты.

– ?!

– Ну да, для поднятия, так сказать, своего революционного порыва.

– Кощунство, – процедил сквозь зубы Туровер и погасил окурок в цветочной вазе.

– Мальчики, кончайте секретничать! – возникла в проеме двери стройная фигура Татьяны. – А ну – ка пойдемте танцевать! – и она потянула Туровера за собой.

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир зацветает миндаль,

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая, звонкая даль…

лились слова старого танго, и женщина положила руки Туроверу на плечи.

– А помнишь, Витя, как мы встречали Новый год в Западной Лице? – взглянула она на него карими глазами.

– Еще бы, – вздохнул капитан 3 ранга. – Мы тогда были молоды и полны надежд.

– Так ты расстался с Юлей окончательно?

– Да, Они с Ромкой теперь живут в Крыму, у родителей.

– А может стоит все обернуть назад? Ведь я знаю, что ты ее по прежнему любишь.

– Люблю, и ее и Ромку, – чуть улыбнулся Туровер. – А что будет дальше, покажет время.

«Милый, с тобой мы увидимся скоро»,-

Я замечтался над любимым письмом.

Пляшут метели в полярных просторах,

Северный ветер поет за окном…

уносила куда-то всех волшебная мелодия, и пары плавно скользили в танце.

– Хорошо то как, а Санек? Словно в старые добрые времена, – обратился Львов к сидящему рядом Майскому. – Ну что, давай дерябнем?

– Давай Альберт, – прогудел тот и набулькал коньяком рюмки.

В два часа ночи, когда веселье было в самом разгаре, кто-то из офицеров вспомнил старую, курсантских времен традицию, и все решили посетить Медного всадника.

В пару полиэтиленовых пакетов уложили несколько бутылок шампанского и водки, туда же поместили десяток оранжевых апельсинов, шоколад и пластиковые стаканчики, после чего все оделись и на лифте спустились вниз.

Между тем, город не спал. В разных его концах, вверх с треском взлетали шутихи* и петарды, на ярко освещенной набережной и Дворцовой площади бродили толпы гуляющих, и оттуда доносилась музыка.

– Так, щас дадим шапку дыма! – сдвинул на затылок фуражку Майский и, подхватив под руку хохочущую Вику, первым направился в сторону Сенатской площади. За ними, весело переговариваясь и радуясь погожей ночи, направилась вся компания.

На площади тоже было немало народу. Установленные на ее контрфорсах «юпитеры» причудливо выхватывали из темноты вздыбленный монолит Императора, простершего длань в сторону Европы.

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный чёлн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел!

остановившись рядом с памятником и обернувшись к подходящим друзьям, громко продекламировал Майский, и женщины с воодушевлением захлопали.

– Давай, Санек, давай дальше! – видя, что к декламации прислушивается группа стоящих неподалеку туристов, судя по виду, скандинавов, потребовал Альберт, а те подошли ближе.

И думал он! – энергично взмахнул громадным кулаком помощник

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложён

На зло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твёрдой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе!

Теперь аплодировали скандинавы, а один, столь же монолитный как и помощник, выдал несколько ярких вспышек из висящего у него на шее «кодака».

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознёсся пышно, горделиво!

Где прежде финский рыболов,

Печальный пасынок природы,

Один у низких берегов

Бросал в неведомые воды

Свой ветхий невод, ныне там

По оживлённым берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелёными садами

Её покрылись острова,

И перед младшею столицей

Померкла старая Москва,

Как перед новою царицей

Порфироносная вдова!

– О, Пускин, ериномесен хайвин! – экспрессивно воскликнула моложавая, в мехах дама из компании иностранцев, а помощник, войдя в раж, продолжал рубить нетленные строки великого пиита

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой её гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса.

Люблю зимы твоей жестокой

Недвижный воздух и мороз,

Бег санок вдоль Невы широкой,

Девичьи лица ярче роз,

И блеск, и шум, и говор балов,

А в час пирушки холостой

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой.

Люблю воинственную живость

Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней

Однообразную красивость,

В их стройно зыблемом строю

Лоскутья сих знамён победных,

Сиянье шапок этих медных,

Насквозь простреленных в бою.

Люблю, военная столица,

Твоей твердыни дым и гром,

Когда полнощная царица

Дарует сына в царской дом,

Или победу над врагом

Россия снова торжествует,

Или, взломав свой синий лёд,

Нева к морям его несёт

И, чуя вешни дни, ликует!

– Да Виктор у вас прирожденный декламатор, – блестя глазами, прошептала на ухо Купруму Лена. – Я по роду деятельности театральный критик и кое-что в этом понимаю.

– А почему нет? – искренне удивился химик. – Если бы ты слышала, как он орет в море на швартовках или на берегу, на строевых смотрах.

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо как Россия,

Да умирится же с тобой

И побеждённая стихия;

Вражду и плен старинный свой

Пусть волны финские забудут

И тщетной злобою не будут

Тревожить вечный сон Петра!

отчеканил последние строки Майский, за что был награжден бурными овациями восторженных слушателей.

– С Нов-вым хот-том! – дружески протянул ему руку рыжеволосый здоровяк с фотоаппаратом – Хаиска тавата, олен Пекка!

– Чего он бормочет? – пожимая ее, покосился Майский на Львова.

– Поздравляет тебя с праздником и сообщает, что его зовут Пекка.

– Ах, вон оно что! – довольно пробасил помощник. – И тебя с Новым годом Пека, – похлопал того по плечу. – Ну, а я Виктор, хочешь водки? – и кивнул на пакет в руке минера.

– О, рус-ккий ви-иина! – широко раскрыл светлые глаза финн и с готовностью закивал головой.

– Ну что, айда в наш садик? – обратился к друзьям помощник и вся компания, оживленно переговариваясь, направилась к расположенному неподалеку от монумента, искрящемуся инеем скверу.

– Вот тут и расположимся, – кивнул Майский на одну из длинных, стоящих под старыми липами, заснеженных скамеек, минер с химиком поставили на нее свои пакеты, и женщины быстро накрыли импровизированный стол.

– О, чут-тесно! – заразительно рассмеялась финка, а два ее спутника что-то оживленно залопотали.

Оранжевые, на первозданной белизне снега апельсины, смотрелись маленькими солнцами, и в сочетании с бутылками и плитками шоколада, являли собой красочный натюрморт

– Ну, друзья, с наступившим всех Новым годом! – поднял стаканчик с водкой Туровер, после чего все выпили и натюрморт нарушился

– Между первой и второй, промежуток небольшой! – подмигнул Пекке раскрасневшийся помощник и набулькал мужчинам по второму.