Рождество может быть для нас только праздником разоблачения лжи и обмана, которыми буржуазное общество потчует трудящиеся массы. Пусть рождественские торжества станут праздником осмысления великой цели, способной объединить всех нас, – устранение лжи, эксплуатации и угнетения, освобождение пролетариата от оков капитала»[46].
В архиве Золингена сохранились документальные свидетельства того, что «Зонтер» вел не только журналистскую, но и специфическую преподавательскую работу в этом районе. В соседнем городке Олигс доктор Зорге читал курсы лекций «Философские основы общественных наук», «Курс экономики для фабричных советов» и «Что необходимо знать о законе о фабричных советах» в так называемом Народном университете Олигса. Судя по следующему сохранившемуся объявлению ректора университета, это было временное учебное заведение, ставящее целью образование небогатых слоев населения (посетителями первого курса лекций доктора Зорге были 59 человек, почти все – представители рабочих специальностей) фактически собственными средствами и силами: «Французские оккупационные власти предоставили в распоряжение Народного университета несколько помещений лицея. Поэтому прошу Вас возобновить лекции с пятницы, 3 июня 1921 года. Слушатели будут проинформированы через прессу. Прошу также обратить внимание Ваших слушателей на то, что им разрешается пользоваться только главным входом в лицей. Использование бокового входа строго воспрещается»[47].
Во время летних каникул деятельность преподавателей не прекращалась. Наш герой был единственным обладателем докторской степени на съезде компартии Германии в августе 1921 года. В партии тогда состояло 36 тысяч человек, а округ Северный Рейн – Вестфалия, от которого избирался Зорге, был вторым по числу коммунистов в Германии. На съезде в Йене, среди делегатов которого были Вильгельм Пик, Клара Цеткин и Эрнст Тельман, были представлены отчетные доклады о работе партийных ячеек и отмечена активная деятельность коммунистической прессы, в том числе изданий, с которыми сотрудничал Зорге: «В настоящее время в округе выходят четыре газеты, а именно: “Бергише арбайтерштимме” (Золинген), “Фрайхайт”» (Дюссельдорф), “Рур-эхо” (Эссен) и “Бергише фолькештимме” (Ремшейд). Кроме этого, в районах Хаген и Эльберфельд-Бармен ежедневно выпускается первая страница “Бергише арбайтерштимме” – “Роте трибюне”».
На том же съезде в отчете о репрессиях властей против компартии упоминалось, что «по всей Вестфалии происходили столкновения между агентами полиции безопасности и рабочими. Число погибших в Эссене достигло 21… В районе Мере арестовали всех подозреваемых в принадлежности к компартии, всего около 400 человек… В районе Хаген арестовано более 100 товарищей, в районе Бохум – 34. В Дюссельдорфе бастовало около трети всех рабочих. И здесь арестовано почти 20 товарищей. В районе Ремшейд в забастовках участвовало три четверти всех рабочих. 459 активистов понесли наказание, 10 товарищей предстали перед судом»[48]. Зорге репрессии не коснулись, но интерес у полиции он вызвал. Против него было возбуждено дело о незаконном получении ученой степени доктора, и ему несколько раз пришлось побывать на допросах в прокуратуре. После задержания в Берлине, ареста в Голландии и, возможно, еще во время службы в армии[49] это стало самым серьезным столкновением с правоохранительными органами. Оно неминуемо должно было оставить след в архивах прокуратуры и полиции Германии, и, думается, Зорге никогда не забывал об этом. Ему надо было принимать срочное решение относительно своего будущего, несмотря на то, что обвинения в незаконном ношении докторской степени развалились. Самым проверенным способом были отъезд и срочная смена места жительства. Вот только на этот раз ситуация осложнялась тем, что Зорге был уже не один.
В мае 1921 года в Золингене завершилась странная интрига его сосуществования с семьей Герлах. Мучившийся диабетом профессор Курт Альберт был уже совсем плох, а его супруга не стала скрывать от мужа чувств к Зорге, тем более что они уже имели довольно продолжительную историю. По воспоминаниям Кристины, Зорге впервые появился у них дома в Аахене задолго до его перевода туда – еще в начале 1919 года. Она открыла дверь позднему посетителю, и: «Снаружи стоял Ика. Меня как будто пробило молнией. В единое мгновение во мне пробудилось что-то до сих пор спавшее, что-то опасное, темное, неизбежное…»[50] Дальше вполне осязаемо возникает картина непростого семейного конфликта: «Мой муж с любовью и с большим вкусом обставил наш дом – теперь он вдруг заговорил о разводе… Ика никогда ни на чем не настаивал, люди сами тянулись к нему, и мужчины, и женщины… В разладе сама с собой, разрываясь от любви к обоим, я уехала к своей мачехе в Южную Германию… Он и мой муж продолжали оставаться друзьями даже после того, как муж узнал о наших отношениях».
Жившие в близком соседстве и работавшие вместе в Киле, Ахене и теперь в Золингене, Герлахи и Зорге должны были определиться с тем, как быть дальше. Отношения Кристины и Рихарда стали еще теснее после того, как она решила защитить диссертацию. Это был не только (а возможно, и не столько) брачный союз, сколько характерный для определенной группы молодых людей того времени – настоящих революционеров абсолютно во всем – союз товарищей по взглядам, убеждениям, отношению к миру. Во всяком случае, со стороны Зорге. В октябре 1919 года, когда фактически началась его семейная жизнь с Кристиной, он в письме своему старому фронтовому другу Эриху Корренсу сделал шокирующее, по сегодняшним понятиям, признание: «Никоим образом, даже внутренне, я не испытываю нужды в другом человеке, чтобы быть способным жить; я имею в виду действительно жить, а не произрастать. У меня более нет никаких привязанностей. Я настолько лишен корней, что чувствую себя по-настоящему дома лишь в пути»[51].
Для отказавшегося от «корней и привязанностей» Зорге с Кристиной его теперь сближала диссертация. Тема была выбрана необычная, даже провокационная: «Лев Толстой как социолог», и случилось это, вероятно, не без влияния друга из «Баку, Россия». «Дважды в неделю, – вспоминала Кристина, – я ездила в Кёльн на занятия семинара по социологии, а дома работала над диссертацией. Когда подошло время сдавать устный экзамен, Ика стал меня натаскивать. Просто удивительно, как его острый ум мгновенно схватывал самую суть. С его помощью летом 1922 года я выдержала кандидатский экзамен»[52].
Нет никаких сомнений в том, что Рихард действительно очень серьезно помогал Кристине, библиотекарю по образованию, в написании диссертации[53]. Сам Зорге в это время работал над своей первой монографией: «“Накопление капитала и Роза Люксембург”. С пояснениями для рабочих». Она вышла в свет годом позже – в 1922 году, когда он еще оставался в Золингене и когда Кристина защищала свою диссертацию. Тогда же, в октябре 1922-го, Зорге снова загадочным образом сменил место жительства. Сам он писал, что его вызвали в столицу. «Я уехал в Берлин, и там в Центральном комитете обсудили вопрос о моей будущей партийной деятельности. В ЦК предложили мне оплачиваемую работу в руководящих органах партии, однако я отказался, поскольку предпочитал набрать побольше практического опыта и в то же время хотел закончить образование. Друзья предложили мне должность ассистента на социологическом факультете Франкфуртского университета и одновременно быть там внештатным преподавателем. Руководство партии одобрило эту идею и поручило мне активную работу в парторганизации Франкфурта».
На первый взгляд все в этом объяснении просто и логично: товарищ по партии проявил выдающиеся способности в деле организации рабочего движения и коммунистической прессы. Это было отмечено на Йенском съезде КПГ, и теперь этому товарищу предложили повышение. Он отказался («пока не достоин»), и ему через знакомых подыскали место в Университете имени И. В. Гёте во Франкфурте-на-Майне – на социологическом факультете. Но именно в это время назначение на должность директора Франкфуртского института изучения социальных исследований получил… Курт Альберт Герлах, все еще юридический муж фактической жены Зорге[54]. Поверить в то, что предложение ЦК и одновременное назначение в этот же город Герлаха – снова лишь случайное совпадение, вряд ли у кого-то получится. Тем более что этот самый институт, директором которого был назначен Герлах, вскоре оказался ассоциирован с Университетом имени Гёте, где преподавал Зорге. Правда, на этот раз переехать втроем им не удалось. Неясно даже, успел ли сам Герлах узнать о своем назначении: старый товарищ, ставший теперь «родственником» Зорге, умер в Золингене осенью 1922 года.
Существует и другая версия случившегося. Если до сих пор профессор Герлах помогал молодому другу в продвижении по служебной лестнице, то, возможно, теперь ситуация повторилась с точностью до наоборот. Во всяком случае, Юрий Георгиев считал, что в 1922 году именно Зорге стал одним из создателей-учредителей Института социальных проблем во Франкфурте, официально открытого двумя годами позже, а это может означать, что он, а не тяжелобольной к тому времени Герлах, выступал организатором служебных перемещений их обоих[55]. Рихард стал участником «первой марксистской недели» в Ильменау, неподалеку от Франкфурта, на которой и было решено создать единый центр исследований марксизма (Зорге и Герлах числились среди соучредителей). Им в итоге стал Франкфуртский институт социальных исследований, а что касается встречи в Ильменау, то тут есть интересная деталь: на сохранившемся фото участников того «форума молодых коммунистов» присутствует и делегат из Японии, выпускник юридического факультета Токийского императорского университета Кадзуо Фукумото, который находился в то время в Германии в научной командировке. Юрий Георгиев установил, что «Фукумото заинтересовался здесь трудами Розы Люксембург и взглядами левых марксистов… Вернувшись в Японию, он примкнул к КПЯ [Коммунистической партии Японии] и вошел в ее руководство. Под его влиянием в рядах японских коммунистов возникло левацкое течение, характеризовавшееся приоритетом идеологической борьбы и получившее название “фукумотоизма”. В 1927 году левацкие идеи Фукумото были раскритикованы Н. И. Бухариным… Фукумото вместе с другими руководителями КПЯ был вызван в Москву, где вынужден был выступить в Коминтерне с покаянной самокритикой»[56].
Весьма странно, что Георгиев выразил сомнения в самом факте знакомства Зорге и Фукумото, учитывая, что на фото всего 19 человек, из которых один ребенок, и все они – учредители франкфуртской марксистской школы и участники первой «марксистской недели» – попали в кадр явно не случайным образом. Кроме того, упоминание о том, что Фукумото заинтересовался в Германии работами Розы Люксембург, тоже очень важно. Именно этим и именно в это время самым непосредственным образом занимался Зорге: «В 1922 году я написал памфлет под названием “Накопление капитала и Роза Люксембург”, в котором критиковал ее теорию. Я выполнил это теоретическое исследование, но мои методы обращения с трудными вопросами были слишком грубыми и незрелыми. Этот памфлет был полностью сожжен нацистами, и сейчас я рад, что не осталось ни одного его экземпляра».
Зорге ошибался: экземпляр «Концентрации капитала…»[57] сохранился, и далеко не один. В 1924 году книга Зорге была переведена и издана в Советском Союзе, в Харькове, с подзаголовком «Популярное изложение Р. И. Зорге»[58]. Не вдаваясь в детальный анализ, несколько слов о первой книге Зорге стоит сказать. Прежде всего следует помнить, что «Р. И. Зорге» все же не имел общего высшего образования, а что касается марксистской теории, то его знания на момент написания книги можно считать обрывочными, неточными и довольно поверхностными – несмотря на то, что он сам ту же теорию в это же время и преподавал. Сам доктор это признал в «Тюремных записках», но и в 1921 году он достаточно хорошо осознавал, что ему не хватит знаний, чтобы рассмотреть теорию Розы Люксембург с научной точки зрения. Поэтому он и избрал ту форму подачи материала, которая в советском издании книги Зорге была названа «популярным изложением». На практике это означало, что он «с немецкой пунктуальностью» пересказал основные положения работы Розы Люксембург о необходимости преобразования капитализма в социализм революционным путем, не зная о ее серьезной критике со стороны В. И. Ленина. Оговорка самого Зорге о том, что он якобы критиковал теорию Люксембург, скорее выражает его отношение к ее книге 20 лет спустя, а не в «режиме реального времени». Он действительно не был полностью согласен с немецкой гранд-дамой марксизма, но, безусловно, признавал важность ее работы даже с теми недостатками, который мог заметить благодаря своему опыту практической работы и первым своим попыткам аналитической оценки развития капитализма в Германии. Сознавал Зорге и разницу в своем положении «молодого товарища по партии» с неколебимыми позициями одного из вождей КПГ, а потому воздержался в своей книге от дискуссий с Люксембург, лишь намекая на то, что у него есть вопросы: «Там, где критическое исследование вопроса привело бы к постановке целого ряда вопросительных знаков даже в изложении самой Розы Люксембург, автор, чтобы избежать дальнейших трудностей для читателя, поставил, фигурально выражаясь, ряд восклицательных знаков»[59].
Фактически Зорге в своей первой книге выступил не теоретиком марксизма и даже не его начинающим критиком. Он стал как бы передаточным звеном между опытными теоретиками, чьи труды, однако, было сложно разобрать и понять недостаточно образованным массам пролетариев, и этими самыми массами, для которых и «растолковывались» работы классиков научного коммунизма в еще не существовавшем тогда (по крайней мере формально) стиле «научпоп». Зорге на бумаге продолжил заниматься тем, чем он занимался в аудиториях Киля, Гамбурга, Ахена и Золингена, но, очевидно, с немалым удивлением узнал, что слово печатное резко отличается от слова, высказанного в устном общении, пусть и перед большим количеством собравшихся. Вот почему его не устроила собственная первая книга и почему он вспоминал о ней два десятилетия спустя не без некоторого стыда: она была очевидно несовершенна.
Он догадывался (не зная еще точно, ибо не читал критики Ленина), что книга Люксембург недостаточно исчерпывающе и актуально освещает проблемы борьбы капитализма и коммунизма. Но точно так же Зорге знал и то, что в его изложении теория Люксембург становится понятна его менее подкованным товарищам по партии. Кроме того, мимо его взгляда не прошли некоторые особенности идей Розы Люксембург, выгодно выделяющие их для современного читателя в сравнении с более классическими работами Маркса и Энгельса. Например, в соответствии с теорией Люксембург, империализм уже якобы находился в такой стадии «загнивания», когда требовалась лишь решительность, чтобы подтолкнуть его и ускорить гибель «мировой буржуазии». В деятельных и боевитых коммунистов, с которыми много работал Зорге, подобная трактовка не могла не вселять оптимизма, им было приятно верить в то, что торжество их усилий, победа – не за горами. И только самые проницательные из них, и наш герой в том числе, вплотную подошли к тому, чтобы начать понимать разницу между надеждой на скорый крах капитализма и значительно более сложной реальностью.
У Рихарда Зорге хватило ума и такта, чтобы заметить недостатки работы вождя рабочего класса, но обратить внимание на них лишь того читателя, кто был готов эти недостатки правильно осмыслить. Он дистанцировался от «тех крайностей ее теории, которые получили название “люксембургианства”, т. е. прежде всего от прогнозов о быстром и “автоматическом” крахе капитализма из-за его трудноразрешимых экономических противоречий. Однако это стремление носило пока еще очень робкий и в значительной степени “интуитивный” характер»[60]. Автор не хуже других видел недостатки своей первой научной работы, а с годами понимал их все лучше и лучше. Но все же он сделал этот первый шаг, и с 1922 года его жизнь в очередной раз изменилась. Он вошел в число не только практиков-подпольщиков компартии Германии, но и стал известен в определенных кругах как один из молодых теоретиков марксизма. Легко заметить, что на этом этапе он пошел практически по следам своего знаменитого двоюродного деда, тоже когда-то перешедшего от практики к теории. Вот только в отличие от Адольфа Зорге, уехавшего в Америку, путь Рихарда лежал в прямо противоположном направлении. Мистики сказали бы, что его встречей в Ильменау с Фукумото этот путь был предопределен (а возможно, этот путь был предопределен еще раньше, ведь ректор университета, где наш герой защищал диссертацию, профессор Карл Ратген, также занимался проблемами японской экономики и даже преподавал в Токийском университете)[61], но Зорге в мистику не верил. Для начала он вместе с молодой женой отправился во Франкфурт-на-Майне.
Глава шестая
Русские с орешками
Необыкновенно насыщенная жизнь Зорге в 1917–1924 годах в Германии, как правило, уходит от внимания исследователей, оттесненная в сторону восьмилетней эпопеей резидентуры «Рамзай» в Токио. Да, в историю наш герой действительно вошел как выдающийся разведчик, резидент штаба советской Красной армии в Японии – это справедливо, и ничего с этим не поделаешь. И в этой книге нам не избежать того же повышенного внимания к финальной части биографии доктора Зорге, а не к его, надо признать, очень эффектному старту в германском рабочем движении. Но даже в связи с успехами Зорге в Японии нельзя не отметить, что его бурная деятельность на второй родине в начале 1920-х годов прошла в стороне от внимания местной полиции, почти не оставив следов в городских архивах. А приглядеться полиции было к чему. День за днем, год за годом доктор Зорге становился все более заметной фигурой среди немецких марксистов. Происходили столкновения с властями, он не раз задерживался стражами порядка, но не прекращал работу, а лишь становился опытнее в конспирации. «Засветившись» в одном городе, с легкостью менял места проживания, благодаря отсутствию единой базы данных, оставаясь незаметным для германских правоохранительных органов в целом, начиная все заново и действуя со все большей изощренностью. В очередной раз его активность возросла с переездом во Франкфурт-на-Майне в октябре 1922 года.
Той осенью Германия вновь балансировала на пороге революции, компартия подталкивала страну к гражданской войне, ответные репрессии становились все жестче, и подпольщикам типа Зорге приходилось брать на себя все новые и новые обязанности. Рихард, имевший репутацию опытного и проверенного «товарища», во Франкфурте сразу вошел в состав городского комитета Коммунистической партии. Зоной его ответственности были выбраны, как и прежде, образование молодых партийцев, консультирование и редактирование местной коммунистической прессы. Судя по его воспоминаниям, этим, хорошо знакомым ему делом доктор занимался около года. В этот же период, в конце мая 1923 года, состоялась вторая по счету «марксистская неделя» в Ильменау, в которой участвовали и Рихард, и Кристина. Причем Зорге выступил с отдельным докладом, в котором критиковал взгляды своего однопартийца Карла Корша[62]. Последовавшее вскоре осложнение экономической и внутриполитической обстановки в Германии было на руку коммунистам. Число их приверженцев росло, и сама численность КПГ чуть больше чем за полгода взлетела почти вдвое: с 225 тысяч человек в январе до 400 тысяч осенью. Партия располагала информационным ресурсом в виде сорока двух газет, с некоторыми из которых был связан Зорге, двадцатью типографиями и распространяла свою продукцию через 20 собственных книжных магазинов[63].
Коммунисты были готовы к восстанию, но так и не решились на слаженные действия по всей стране, несмотря на то, что в некоторых регионах, в том числе в Гамбурге, все же произошли выступления. Через три дня мятеж был подавлен, а еще через две недели впервые во весь голос заявили о себе нацисты во главе с Гитлером. Важное замечание: коллега Зорге по разведывательной работе Рут Фишер вспоминала, очевидно на основе рассказов самого Рихарда, что уже в то время он очень интересовался различными аспектами национализма, одновременно дрейфуя от теоретических штудий к анализу полученных знаний на практике: «Он стал уделять очень мало внимания марксистской теории и все свое время посвящал изучению современной политики. Он удивлял своих товарищей-марксистов тем, что особенно интересовался нацизмом, фашизмом и антисемитизмом. Он изучал эти вопросы в архивах и стал одним из самых информированных экспертов по нацизму, который еще не был правящей идеологией в Германии, и ученые-марксисты не видели необходимости подробно его изучать»[64].
В ноябре 1923 года компартия Германии была запрещена и ушла в подполье. Зорге, умудрившийся за год, прошедший после переезда во Франкфурт, не «засветиться» перед местной полицией, оказался в такой ситуации одним из немногих людей, которым подпольщики могли доверить самое ценное: информацию и деньги. Сам доктор вспоминал: «Благодаря тому, что мое имя не было хорошо известно властям во Франкфурте, я имел возможность с большой пользой трудиться для партии. Я вел секретное делопроизводство и регистрацию членов партии, а также обеспечивал тайную связь между ЦК в Берлине и организацией во Франкфурте. Партийные средства и пропагандистские материалы посылались на мой адрес. Крупные посылки я скрывал в учебных аудиториях в ящиках для угля или прятал в моем кабинете и библиотеке социологического факультета университета. Кроме меня там же работали два-три члена партии, поэтому не было нужды бояться разоблачения. Таким образом, мы сохраняли деньги и материалы, поэтому в случае необходимости в них руководящих органов их можно было быстро изъять и использовать. Несмотря на то, что компартия была запрещена, благодаря такой системе во Франкфурте деятельность партии ничуть не сократилась. Когда в Саксонии в результате вооруженного восстания была установлена рабочая республика, я по решению партии постоянно поддерживал с ней тайную связь. Выполняя специальные задания, я часто посещал Саксонию и доставлял важные указания и распоряжения по политическим и организационным вопросам, которые партия направляла через нас во Франкфурт»[65].
Восстание в Гамбурге возглавил местный уроженец, в прошлом моряк и кочегар, артиллерист (как и Рихард) во время Первой мировой Эрнст Тельман. Он был знаком с Зорге с 1919 года по совместной работе. Теперь Тельман стал членом ЦК партии, а Зорге – курьером, обеспечивающим его связь с Берлином и Франкфуртом. Зорге в то время работал под псевдонимом «Роберт» (Тельман – «Тэдди»)[66]. Советский профессор Д. С. Давидович в годы, когда все новые и новые публикации о Зорге появлялись с завидной регулярностью, писал: «Как установлено по неопубликованным архивным документам, в бурном 1923 году Рихард Зорге, ставший впоследствии замечательным советским разведчиком, являлся связным между Тельманом и ЦК КПГ. В письме в ЦК КПГ от конца октября 1923 года Тельман сообщает, что партийная организация Гамбурга после прекращения восстания перешла на нелегальное положение, и указывает гамбургский адрес Рихарда Зорге в качестве явочной квартиры курьеров ЦК КПГ, куда следует в дальнейшем направлять партийные материалы для Приморья»[67]. Однако что это за «неопубликованные архивные документы», мы до сих пор не знаем.
Большевистский накал, неизбежный в повествовании о тех днях, несколько сбивает, а может быть, наоборот, дополнительно оттеняет рассказ другого доктора Зорге – Кристины (так как она успешно защитила диссертацию «по Льву Толстому», то и ее теперь так называли): «Я тоже работала в институте социологии (Рихард по-прежнему был его штатным преподавателем и, вероятно, рекомендовал на работу жену. – А. К.). В парке возле особняка какого-то франкфуртского патриция нам, несмотря на инфляцию и трудности с жильем, удалось отыскать пустующую конюшню с жилыми помещениями для конюхов. Мы переделали все это в оригинальный летний домик; один из друзей, художник, выкрасил в нем комнаты: одну в красный, другую в желтый, а третью в голубой цвет.
Марксизм Ики, к счастью, не исповедовал аскетизм и бедность, хотя у него никогда не было стремления ни к деньгам, ни к имуществу… Он любил глубокую русскую печаль, был отзывчивым, но без сентиментальности, помогал коллегам в трудные дни и с жаром писал о пролетариях. Разумеется, он приводил с собой гостей из числа коллег по работе в редакции: они выпивали, много курили… Он любил кошек и собак и играл с ними, как мальчишка… Не будучи особо разборчивым в еде он, тем не менее, с удовольствием готовил. Его меню было не очень обширным, однако определенно больше моего… Если блин разваливался, он мрачнел, его не утешало даже, если я называла бесформенное произведение его кулинарного искусства королевским блюдом».
Весьма любопытны в связи с этим и воспоминания Хеде Массинг, австрийской актрисы и агента советской разведки, скорее всего именно в это время вхожей в дом Зорге: «В их квартире была сосредоточена жизнь их друзей и единомышленников. Я помню, что кругом была старинная, антикварная мебель, которая досталась Кристине от ее первого мужа, солидного ученого. Здесь была чудесная коллекция современных картин и редких гравюр. Меня потрясала легкость, с которой проходила жизнь в этом доме. Мне нравилось сочетание серьезных бесед и дружелюбной атмосферы». Хеде одной из первых обратила внимание еще на одно из главных качеств будущего разведчика, о котором будут писать многие введенные в заблуждение «некоммунистическим обликом» Зорге: «Ика предпочитал простую, неофициальную одежду, был гурманом и знатоком вин, любил рассказывать забавные истории о животных. Он, еще меньше, чем Кристина, был похож на типичного коммуниста. Из всего их круга у супругов Зорге были самые развитые такт и вкус. Они оба мне очень нравились» [68]. Ничего пролетарского, ничего фанатичного – во всяком случае, в коммунистическом духе, наоборот, легкий налет аристократизма германского буржуа, наслаждавшегося собой и жизнью. Разве можно этому не симпатизировать?