Бабушка, у которой был танк
– Ты куда, сосед, так разогнался? На пожар, что ли? Под ноги смотреть надо, ты что, не видишь? – цветы, – мягко упрекнул меня Завицкий.
Я хотел оправдаться. Но язык не слушался. Вместо толкового ответа вырвалось несколько бессвязных слов.
– Ты посмотри, какая прелесть! Какая красота! Первый раз в жизни вижу такие красивые цветы! Интересно, откуда же они здесь взялись? А какой запах! – с этими словами он протянул мне букет… ромашек.
Я хотел было сказать, что это обыкновенные ромашки, которые часто попадаются, а местами их полно, но поддержал Ефимыча:
– Да, удивительно красивые цветы, – а сам разглядывал тайком его таинственную спутницу.
Завицкий по-прежнему сидел в траве, переводя взгляд то на букет, то на свою спутницу. От росы он вымок чуть ли не по пояс. Брюки вымазаны зелёным соком трав. Рукава пиджака настолько мокрые, что, когда Завицкий поднимал руки, то с них во все стороны летели брызги. Одежда таинственной незнакомки тоже была пропитана ночной росой, но ущерба понесла меньше – более приспособленная для леса: штормовка, из тонкого брезента брюки, заправленные в высокие берцы. Экологический значок и какая-то эмблема на рукаве ещё больше сбили меня с толку. Выдержав паузу, незнакомка представилась первая.
– Галина, – мягким, бархатным голосом произнесла она.
Для себя я отметил точёное, загорелое лицо, длинные чёрные ресницы, она просто икрилась энергией. Под штормовкой угадывалось сильное, упругое тело. От разглядывания незнакомки меня отвлёк Завицкий.
Он попросил меня понюхать цветы. Я наклонился. В лицо ударил запах бензина и масла, которым пропитался Ефимыч. Только когда я уткнулся в мокрый букет, то наконец почувствовал нежный аромат лесного разнотравья.
Трудно было выделить какой-то один запах. Казалось, что в этом букете собраны все запахи леса.
– Неповторимый запах, эти цветы пахнут лучше любых французских духов.
Мои слова ещё сильнее возбудили Завицкого. Его глаза загорелись радостным огнём, он опять перевёл взгляд на свою спутницу. Незнакомка тоже не сводила с него глаз. Я почувствовал себя лишним на этой поляне и сделал шаг назад.
– Ефимыч, а как же мотоцикл?
– Где-то там, – неопределённо, совсем в другую сторону, махнул рукой Завицкий.
– Смотри, а то уведут.
– Да кому он нужен! – не поворачивая головы, отмахнулся от меня Ефимыч.
Я пятился назад, на меня никто не обращал внимания. Пару минут я ещё стоял на краю поляны за деревьями, теперь они увлечённо разглядывали что-то в планшетнике, извлечённом женщиной из маленького рюкзака. Всю дорогу я терялся в догадках, что же такое произошло и что бы всё это значило, но ответа не находил. Жалел только об одном, что не было фотоаппарата заснять сладкую парочку в ромашковых венках. На слово мне никто не поверит.
Трудовая неделя захватила меня своими заботами, и я забыл о своём приключении. Старушка, у которой я квартировал, как-то вечером пришла с посиделок и среди прочих новостей объявила, что по посёлку пополз слух, будто на дальних вырубках появились осенние опята. Всё это выглядело вполне правдоподобно. Время было подходящее, и места там хорошие для опят – много старых дубов. Между прочим сообщила, что место Завицкого у железнодорожного переезда пустует уже неделю.
В воскресенье я решил непременно сделать в лес вылазку, но вся загвоздка была в том, что добраться до этих вырубок не так-то просто. Отсюда и название – дальние. Тут-то наконец я вспомнил о Завицком, его мотоцикле и своём приключении. В субботу вечером зашёл к нему. Дверь открыл Иван Ефимыч. Собственной персоной. Я сразу прошёл на место наших чайных посиделок – в просторную кухню. Перешагнул порог – и обомлел. Такого я здесь никогда раньше не видел: всюду, где только можно, в вазах и банках с водой стояли букеты полевых цветов. Причём каждый был составлен с таким искусством и каждый цветок так оттенял другой, что все вместе они казались не здешними, а собранными в каких-то райских садах. Больше всего я обрадовался двум немного увядшим ромашковым венкам, свисавшим с лосиных рогов на стене кухни. Значит, это не сон – моё видение в прошлый выходной, я это видел на самом деле.
– Ну, что застрял в дверях? – подтолкнул меня в спину хозяин дома, – забыл, к кому пришёл? – он смеялся.
Завицкий умеет смеяться? Я мог часами выслушивать за шахматной партией его рассказы о том, как работает карбюратор его мотоцикла, как он всё усовершенствовал. Морально я уже был готов к любым сюрпризам в этом доме, но последующее меня просто впечатало в кресло у кухонного стола. «Болван! – корил я себя впоследствии. Шерлок Холмс из тебя явно не получится. Цветочных венков на стене висело два».
Завицкий сидел передо мной, а за моей спиной вдруг послышались шаги. Скрипнула дверь. Я обернулся, в кухню вошла лесная незнакомка.
Она загадочно улыбнулась, видя моё, вероятно, очень глупое выражение лица. Первая мысль, что пронзила мой мозг: «Наверное, вот так выглядели древние воительницы». Тонкий шёлковый халат подчёркивал её упругое и гибкое, как у змеи, тело, чёрные волосы струились по плечам.
– Знакомься, это Галина, – Иван Ефимович представил гостью.
– Здравствуйте, – пробормотал я, – мы уже знакомы.
– Это как? – насторожился Завицкий.
У меня просто не было слов. Он даже не помнил нашей встречи на лесной поляне неделю назад. Здесь что-то не то, в шахматных партиях он помнил десятки ходов.
– Олег, – представился я во второй раз, стараясь успокоить хозяина дома.
– Галина, – всё тем же бархатным голосом ещё раз представилась женщина.
Краем глаз я увидел её тонкую улыбку, предназначенную явно мне, и озорные искорки в зрачках. Я понял: в этот дом пришла хозяйка и у неё всё под контролем.
Изо всех сил я старался не смотреть на неё, чтобы не встречаться взглядом.
– Ефимыч, – я сразу перешёл к делу, чтобы разрядить обстановку, – ты куда завтра собираешься? Говорят, на дальних вырубках осенних опят тьма. Может, с утра на мотоцикле доскочим?
Завицкий смущённо заулыбался, замялся, словно решал тяжёлый вопрос, не сводя глаз со своей гостьи, хлопотавшей у плиты, наконец ответил:
– Ты уж извини, Олег, мы пешочком.
– Как это? А что мотоцикл, неисправен?.. Так ведь до дальних вырубок нужно чуть ли не полдня добираться, – я понимал, что начал нести околесицу, но его «мы» выбило меня из колеи, и я не мог остановиться. – Ефимыч, извини, день был тяжёлый, не сразу доходит, куда я третий на двухколёсном мотоцикле.
– Наверное, исправен.
– Как это «наверное», – я уже переставал понимать происходящее.
– Ну, я его ещё не забирал, – смущённо ответил Завицкий, каждое слово ему давалось с трудом. Стало ясно, что его голова забита совсем другим, а чем именно, выдавал его взгляд, пожирающий женщину у плиты.
– Откуда не забирал?
– Он где-то в лесу, я уже смутно помню. Нет времени поискать.
Я вновь поймал загадочную, еле заметную улыбку женщины. Становилось ясно – они так и пришли сюда из леса в ромашковых венках, которые теперь висели на лосиных рогах.
– Так я знаю, где мотоцикл, я его видел в лесу. Может, ещё цел, – восторженно сообщил я Завицкому, ожидая его бурной заинтересованности.
Но ровным счётом ничего не произошло, меня словно никто не слышал. Хозяин дома не сводил глаз со своей пассии, а та, как на подиуме, крутилась у плиты.
– Олег, – не поворачивая головы начал Завицкий, – мы завтра раненько идём на Волково болото. Галина эколог, обследует его состояние… Я теперь у неё официальный помощник. – Женщина стояла к нам спиной, но я почувствовал её еле заметную улыбку. – Давай с нами.
Не раздумывая ни минуты, я согласился и, не допив чай, побежал домой собираться, мне не терпелось разгадать этот ребус. Встал ещё в сумерках, не дождавшись звонка будильника. Ночные фантастические сны, как продолжение вечерней встречи, не дали доспать. Гонимый любопытством, предвкушая события сегодняшнего дня, вышел из дома едва небо засветлело на востоке, но на полпути к дому Завицкого остановился. В памяти стояла тонкая улыбка лесной незнакомки и взгляд Ивана Ефимовича на свою обворожительницу. Развернулся и пошёл в обратную сторону – на дальние вырубки за осенними опятами. Я лишний на этом празднике жизни. Пусть загадка останется неразгаданной. Где-то раньше читал – не стоит срывать лепесток за лепестком ореол таинственности, окружающий человека. Наверное, это тот случай.
Через неделю жители посёлка по жребию заняли торговое место Завицкого у железнодорожного переезда. А ещё через год у четы Завицких родилась дочка, как две капли воды похожая на свою мать.
ЦВЕТЫ ДЛЯ ЛЮБИМОЙ
Автобус с трудом развернулся на крохотном пятачке конечной остановки и запылил обратно, в сторону города. Сергей проводил его глазами до поворота, отряхнул брюки, поднял сумку и напрямую через луг пошёл в деревню.
Теперь всё позади: шум и суета городских улиц, базарная толкотня, тряска в автобусе. Кругом привычные глазу луга, перелески, речка, вьющаяся в лощине.
Сергей остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. О городе теперь напоминала лишь пыль, скрипевшая на зубах, да букет тюльпанов. Он открыл сумку. Цветы поникли, лепестки сомкнулись. Вытащив букет, Сергей встряхнул его, любуясь нежными бутонами, и, спрятав цветы снова в сумку, заспешил домой.
Деревни со стороны луга не видно, её скрывали распустившиеся шапки лозин и метёлки берёз. Ни звука не доносилось оттуда. Не лаяли собаки, даже скворец прервал свою песню. Всё замерло в ожидании захода солнца, и лишь трактор, не подчиняясь законам природы, гудел у далёкого леса.
Вот и речка. Тропинка выводит к переходу. Стоит только пробежать по шатким доскам, взобраться на крутой берег, пройти перелесок – и уже дома. Сергей любил пробегать по мостику. Нравилось, как скрипят доски, шатаются тонкие столбики, вбитые в илистое дно. Пробежишь, аж дух захватывает.
Сейчас он прошёл осторожно, бережно неся сумку с цветами. Смотрел не под ноги, как обычно, а на сумку, стараясь не задеть жердей перил. Прошёл, оглянулся, вытащил цветы и опустил стебельки в воду.
В прозрачной воде было видно, как подплыл крошечный пескарик, тыкаясь носом в пальцы. Свободной рукой Сергей попробовал его поймать, но пескарик удрал, скрывшись в буйных зарослях осоки. Побрызгав тюльпаны водой, Сергей зашагал в деревню.
Первым его встретил братишка Владик.
– Серёжка с городу приехал! – закричал он, спускаясь со своего наблюдательного пункта – ветвистого дуба.
На ходу подтягивая спадавшие штаны, Владик побежал в дом. Сергей усмехнулся: «Сейчас всем сообщит». Когда он подходил к калитке, Владик уже выскочил во двор.
– Серёж, что привёз? – он повис на свободной руке брата, стараясь заглянуть в сумку.
– Пошли, – потрепав его по вечно лохматым рыжим волосам, сказал Сергей, – мать дома?
– Мамка на огороде, а папка дома, – ответил Владик, не сводя глаз с сумки.
Он забыл даже про петуха, охотившегося за ним. Лишь на крыльце вспомнил о своём злейшем враге, обернулся, показал петуху язык и побежал в дом вслед за братом.
Пока Сергей раздевался, Владик успел сбегать на огород к матери.
– Ну как, купил ботинки? – прямо с порога, таща за руку Владика, спросила она.
– Нет, – тихо ответил Сергей.
– Что? – не расслышала она. – Серёж, погоди плескаться. Не купил, что ли?
– Нет, не нашёл.
– А я так и знала. Ведь говорила же. На что уж хорошие в нашем магазине, и на каблуке, а тебе незнамо какие надобны. Деньги положи на приёмник. В печке гречка стоит. Владика покорми. Я на огороде.
– Нет денег.
– Как нет? – замерла в открытой двери мать. В соседней комнате, прислушиваясь к разговору, оторвался от газеты отец.
В это время, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, Владик боролся с замком сумки. Наконец замок поддался.
– Мам, Серёжка цветов нарвал! – закричал он, запуская руку в сумку.
– Владик, не лезь! – подскочил Сергей, оттаскивая брата мыльными руками.
Подошла мать и заглянула в сумку.
– Всё ясно, куда деньги делись. Глаза бы мои не смотрели. Тут стараешься каждую копейку в дело определить, а он охапку цветов девке купил. Расщедрился. Было бы хоть на что глянуть, а то.
– Мам, перестань! – оборвал её Сергей.
Он подошёл к умывальнику и принялся смывать мыло с лица. Умывался молча, не отвечая матери.
– Вот теперь носи свои цветы вместо ботинок. – Мать вышла, хлопнув дверью. Отец только усмехнулся и вновь углубился в чтение.
Сергею было обидно, что мать не может его понять.
«Интересно, носил ли ей отец цветы? Разве не хотелось в молодости, чтобы тебе дарили цветы? Не всегда же отец был таким занятым и серьёзным. Наверно, не дарил, поэтому она такая. А может, и правда – лишнее это?» – Сергей вспомнил что-то и улыбнулся.
Однажды в клубе шёл нудный, скучный фильм. Зрители потихоньку уходили. Сергей больше смотрел на Ленку, чем на экран.
– Пижонство, – прошептал он, когда герой фильма, молодой парень, подарил своей девушке цветы.
Ленка оторвалась от экрана и мельком взглянула на Сергея. Её маленькая ладошка сжала его руку.
– Если бы мне кто подарил цветы, я бы… – девушка вздохнула.
В памяти остался её доверчивый, какой-то особенный взгляд в это мгновение, что-то новое и непонятное было в нём. Он решил непременно подарить ей цветы. Пусть сделает то, о чём не договорила.
Закончив умываться, Сергей переоделся, причесался, обернул букет целлофаном и вышел из дома. У калитки его догнал голос матери:
– Приходи пораньше!
– Хорошо, – ответил он. Обиды на мать уже не было.
Над лесом догорал последний всплеск зари. Слоистые тучи съедали остатки дня. Сумерки быстро сменяла тёмная, безлунная ночь – это к дождю. Освободившись от дневных дел, приветствовали ночь соловьи. Просёлок то разбегался на множество едва заметных тропинок, то вновь становился широким и утоптанным. Сергей спешил, поглядывая на часы. Ленка, наверно, уже ждёт, приютившись на маленькой лавочке, спрятанной в кустах. Где можно было, он срезал зигзаги тропинки. В одном месте она огибала хоровод берёз, окруживших маленький обелиск погибшим здесь сапёрам. Пошёл напрямую.
Голос в темноте заставил вздрогнуть. Сергей остановился, прислушался. Говорили у памятника. Осторожно подошёл ближе, чтоб разобрать слова.
– Браточки, дружочки… Ну зачем же вас так вот… Вам бы вместе со мной сейчас. На войну рвались, боялись, что стороной пройдёт. Не прошла. Зацепила.
Сергей выглянул из кустов. У памятника стоял человек. Тёмная фигура вздрагивала. Приглядевшись, узнал старика, что сторожил теплицы. «Наверное, пьян», – подумал Сергей и хотел тихонько уйти. Сделал шаг и замер – тепличный сторож опять заговорил:
– Браточки, браточки, простите меня и жизнь мою никудышную. Санька, ты ведь как жить хотел. Такие планы с тобой строили. И двадцати никому не было.
Содрогались узкие плечи, стянутые старым офицерским кителем, дрожали руки на стальном венке. В темноте не видно, но Сергей помнил их – сухие, жилистые, на левой нет трёх пальцев.
Сергей догадался, что этот молчаливый сторож и есть оставшийся в живых сапёр. Кто бы мог подумать! Так вот кто тайком от всех всегда наводил здесь порядок! Бывало, придут, а делать уже нечего – всё уже выбелено, покрашено, подметено.
– Пока жив, в обиду вас не дам. Что придумали: ты, ты, ты венки отнесёте. Придут, побросают – от профкома, от завкома. От сердца надо. Музыку приволокут. Марши гоняют. Зачем они вам? В тишине спите, ради неё вы здесь.
В руке сторожа мелькнула чекушка водки. Но он не пил из неё, а разливал по четырём пластиковым стаканчикам, стоявшим на бетонном постаменте. Три из них он накрыл кусочками чёрного хлеба, а четвёртый взял сам.
– Простите, ребятки. Вот и ещё год пролетел. В этот день я всегда с вами. Не держите на меня зла, что жив остался.
Сергей сделав шаг, остановился – перед глазами всплыли три фамилии на сером граните: Петров, Иванов, Овазов. Первые две обычные, русские, третья, кажется, узбекская или таджикская. Вспомнил, как однажды на возложении венков подошёл этот старик и тихо, но твёрдо сказал выступающему, чтоб тот спрятал бумажку с текстом.
– Помолчите лучше, не надо здесь шуметь, – сказал он и ушёл. Потом говорили тихо, вполголоса.
Сергей взглянул на часы. Спохватился – его давно ждёт Ленка. Решил выйти на тропинку. У самых кустов остановился. Замер. Повернулся. На светлом фоне обелиска чернела сгорбленная фигура. «Ведь им и двадцати не было, – мелькнула мысль. – Ровесники. С девчатами дружили. А может, не успели?»
Сергей посмотрел на цветы, затем на сторожа. Подошёл к обелиску и положил букет рядом с венком. Сторож повернулся, вопросительно посмотрел и молча проводил взглядом парня – так и не узнал. Опомнился, когда стихли шаги.
– Спасибо, сынок, – донеслось до Сергея из темноты в паузе соловьиной песни.
Тропинки почти не видно, но Сергей, помня каждый поворот, шёл быстро, нагибаясь под выплывавшие в сумраке ветки. Вот и заросли сирени. Он замедлил шаг, спрятав за спину сорванные по пути веточки цветущей черёмухи.
Улыбнулся – в темноте мелькнуло белое платье.
ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМОВКА
О том, что заканчивалась спокойная, размеренная жизнь, которую он вёл последние два с лишним месяца, и начинаются проблемы, Иван Сергеевич понял, когда до его маленького зимовья осталось буквально десять минут ходу. Сердце заколотилось, чувствуя неприятности. Откуда-то слева, из-под низко нависших под тяжестью снега еловых ветвей, вывернулся свежий след росомахи. По его укатанной лыжне, немного припорошённой вчерашним снегом, след уходил в сторону избушки.
Плетущаяся следом по лыжне Шельма, помесь деревенской дворняги с какой-то лайкой, иногда наступавшая сзади на пятки лыж, наткнувшись на след, взвизгнула и с лаем кинулась по лыжне к зимовью. Шельма уже скрылась за поворотом, оглашая тайгу лаем, а Иван Сергеевич ещё несколько секунд оторопело смотрел на след, не веря своим глазам. Сказались два спокойных месяца охоты, когда шло всё как надо. Вот теперь это всё поставлено на кон, словно в карточной партии с шулером. Сделан ход, и этот ход не его. Тех самых секунд и не хватило ему, корил себя впоследствии.
Кинулся вслед за собакой к зимовью, на ходу выкидывал из патронника «тулки» дробовые, загоняя картечь. Сердце буквально выпрыгивало из груди, от волнения патроны не хотели попадать в стволы. Пройти несколько километров быстрым шагом на широких лыжах в его шестьдесят не составляло особого труда, тем более по утоптанной лыжне.
Волновало другое – в избушке и лабазе всё его богатство, несколько десятков шкурок соболя и ещё кое-что. От этих шкурок для его семьи зависело многое, можно сказать, всё. Это был пропуск в мир весёлого, здорового детства для его внука. Молодые много мыкались с ним по врачам и больницам. Когда, казалось, прошли все семь кругов ада, установлен диагноз и ребёнка поставили в очередь на операцию. Слова врачей: «Всё будет хорошо, успех гарантирован на девяносто процентов, у вас четыре месяца, собирайте деньги», – казались издёвкой, а вернее, смертным приговором. Для их семьи названная сумма оказалась непомерно большой. Весь вечер тихо плакала в углу дивана дочь.
На семейном совете на следующий день искали варианты. Вариантов не было. Даже с учётом помощи со стороны близких родственников просматривалась только треть необходимой суммы, да и то теоретически. У Ивана Сергеевича была только пенсия. Прошлую зиму он уже не охотился, дети не разрешили, хватит уже, года не те. Все накопления, что были, потратил, помогая молодым с ремонтом квартиры, которую тоже помог купить, обнулив свою сберкнижку. К концу семейного совета, увидев, как наливаются слезами глаза дочери, твёрдо встал и сказал как отрезал: «Закупай черняшку, делай сухари, ты знаешь как, я в тайгу… Три месяца у меня есть». Дочь молча кивнула, в её глазах мелькнула искра надежды. А теперь вот всё висело на волоске.
Избушка встретила проломленным окном. Маленькое – чтобы не пролез ненароком медведь в отсутствие хозяина, оно издалека зияло пустой глазницей. Из окна вдруг вывалился белый клубок. По визгу из двух дерущихся зверей угадывалась Шельма. Клубок покатился вниз к речке. Сергеич отдуплетил в воздух. Двойной резкий выстрел разорвал морозную тишину, отозвавшись двойным эхом в распадке ниже по течению реки. Клубок сразу распался. Вдоль речки на махах уходила росомаха. Шельма так и осталась лежать на снегу. Напоследок росомаха сумела подцепить заставшую её врасплох собаку. Стрелять было далеко, и она спокойно скрылась за деревьями. Сергеич бежал к собаке, проклиная себя за те секунды, что стоял столбом, рассматривая след. Полсотни метров – и эта тварь бы не ушла.
Шельма тихо повизгивала, лёжа на боку. Вся белая, в муке, как и росомаха, мокрыми глазами то смотрела на хозяина, то отводила взгляд, словно извинялась, что не смогла защитить их жилище, что теперь ему не помощница – от последнего ребра и до паха кожа висела клочьями. По мелкому, зернистому снегу под собакой расплывалось кровавое пятно. Подымая Шельму, Сергеич заметил, что правая передняя лапа почти перекушена ниже сустава. Пока нёс её к избушке, она всё крутила головой, стараясь заглянуть ему в глаза. Им не нужны были слова, они понимали друг друга. В лесу она так бы не подставилась, её работа указать хозяину, где соболь, что не попал в капкан на путике, предостеречь от хищного зверя. Винить собаку было не в чем, она билась за свою и его дальнейшую судьбу.
По пути к избушке с Шельмой на руках первым делом подошёл к лабазу. Сразу стало спокойней на сердце. Лабаз устоял перед яростным натиском росомахи. Были бы живы дед с отцом, отвесил бы им сейчас низкий поклон. Даже не нашлось тех слов, какими выразил бы им свою благодарность. В молодости, быстрый и резкий, он часто спешил, мог, не выполнив одну работу, заняться другой, многое считал вообще ненужным – зачем лишние движения и труды, если без них можно прожить. Они же строго осекали его, заставляли всё доделать как надо. В тайге нет лишней работы, когда-нибудь сыграет свою роль любая мелочь, которую ты сделал либо не сделал. Тайга ошибок не прощает. То, что ранее считал анахронизмом и предрассудками, впоследствии много раз выручало его в самых неожиданных случаях.
Более пятнадцати лет назад весь август возились с отцом с этим лабазом. Стояла тёплая, сухая погода, но вместо купания и загорания на песочке у речки таскали брёвна. Срубик получился крохотный, всего два на два метра, но крепкий, как маленькая крепость. Затем, разобрав его, собирали, но уже высоко над землёй – на четырёх вкопанных семиметровых столбах. Каждое бревно затаскивали верёвками, намучались вдоволь. Вспомнилось, как подшучивал над отцом, предлагая притащить в тайгу моток колючей проволоки и обмотать столбы. И вот через полтора десятка лет, с истерзанной Шельмой на руках, болью в сердце за судьбу внука, проступившими на глазах слезами, поклонился старому лабазу. Вернее, деду с батькой в его образе.
Лабаз впрямь был, как крошечная крепость. Чувствуя, что там что-то есть, штурмовала его росомаха с остервенением. Снег вокруг столбов лабаза был утоптан её прыжками и падениями. На всех столбах следы её когтей. Особенно досталось нижнему бревну сруба. Понятно, что, пытаясь за него зацепиться в прыжке, росомаха срывалась в снег, оставляя глубокие борозды на немного подгнившей древесине.
Приставная лестница всегда хранилась отдельно. Правда, Иван Сергеевич частенько её забывал убирать, точнее, ленился. Сегодня бог отвёл – лестницы не было.
В избушке был полный разгром. Росомаха выплеснула всю ярость за свою неудачу с лабазом. В доме было чем поживиться. Зимовье было совсем крохотным, но уютным: высокие нары с лесенкой, железная печка из бочки и стол у окна. Вдоль всех стен, до самого потолка, стеллажи из жердей для припасов и снаряжения. С этим у Сергеича всегда был порядок, он знал, где что лежит на забитых до отказа самым необходимым полках. Искать долго не приходилось. Теперь всё было перевёрнуто вверх дном, содержимое полок, словно пропущенное через огромную мясорубку, валялось на земляном полу, четыре недосохшие шкурки соболя и одна норки, добытые за последние два дня охоты, были разорваны на мелкие части. Всюду соболиная шерсть, в воздухе ещё плавали мельчайшие шерстинки из мягкого подбрюшья соболя. Две шкуры рыси, растянутые на жердях, тоже были разорваны. Бумажный мешок с остатками запаса сухарей, что сушила дочь, изорван в клочья. Вдобавок ко всему, всё было в пшеничной муке из разбитых трёхлитровых банок.
Первый ступор прошёл. Урон был тяжёлым, но не критичным. Поняв, что наступил тот момент, когда всё зависело только от него, Иван Сергеевич остаток дня работал на автомате. Положив Шельму на нары, первым делом растопил печь, затянул окно куском толстой плёнки от мешка. Затем занялся собакой. Нитью, пропитанной водкой, сшил края рваной раны. Шельма тяжело дышала, но позволяла делать всё. Присыпал швы и открытые места без кожи стрептоцидом, размяв пару таблеток. На переднюю лапу наложил лёгкую шину из двух выструганных щепок. Заметив, что Шельма после всех процедур принялась зализывать рану и с этим поделать ничего нельзя, воспользовался моментом – растолок пару таблеток антибиотика и присыпал раны.