Перекур заканчивался, и Витька Шило, встав со шпал, пошёл к своей кувалде, на ходу перекидывая заточку из руки в руку. Встать на путь истинный у него так и не получилось. В смоленских подворотнях поймал он под рёбра примерно такую же заточку от кого-то более ловкого или коварного.
Боевая сталь холодила руку, но успокаивала душу и грела сердце, придавая уверенности. Павел Степанович часто спрашивал себя, вернее бывший штык с трёхлинейки, есть ли на нём человеческая кровь, по идее – вражеская. Впрочем, вряд ли. Штык он нашёл случайно, споткнувшись обо что-то в высокой траве выше пояса. Оказалось, русская трёхлинейка. Приклад сгнил, затвор сильно заржавел, а штык хорошо сохранился. Красноармеец, вернее то, что от него осталось, лежал рядышком, на поверхности, возле своей винтовки. Нашлись и кое-какие кости, вросшие в дерновину, и полусопревшие солдатские ботинки, и другие предметы амуниции. Магазин винтовки был пуст, в стволе патрона не было. Похоже, шёл в штыковую, упал с лёта вперёд, вогнав под углом штык в песок…
После его сообщения поисковики отыскали вокруг ещё сорок семь человек. Оказалось, это москвичи-ополченцы, до последнего державшие Варшавское шоссе. Отходили просёлками, после того, как немцы уже неделю назад взяли Юхнов и сомкнулись под Вязьмой. Здесь они прорывались через немецкие засады из окружения. Шли в штыки, винтовок подняли сорок восемь – почти все магазины пусты, лишь у десяти по патрону в стволе. Немцы же перекрыли просёлок бронетранспортёрами, расставив их через равные промежутки в пределах видимости. Немецкие «МГ» – штука серьёзная, из-за скорострельности, дальности боя, надёжности, они до сих пор, слегка модернизированные, на вооружении многих стран стоят. А тогда – по три пулемёта с каждого борта, закреплённые в специальных вертлюгах, косили волны ополченцев. Четвёртый пулемёт с противоположного борта добивал прорвавшихся в спину. Но костяк дивизии ополченцев всё равно проломил немецкие заслоны и ушёл к своим, став со временем хребтом гвардии. Вчерашние рабочие, недавно одетые в солдатские шинели, каждый завод дал роту, а то и батальон, сумев добежать, забрасывали немецкие бронированные гробы с открытым верхом лимонками. После удачного броска бронетранспортёр всем, кто сидел в боевом отделении, становился действительно гробом. Шансы выскочить были только у водителя и сидящего справа, но тут их достигал штыковой удар. Пленных не брали, подвернувшихся добивали с хода. По деталям в земле от сгоревших бронетранспортёров, по лимонкам в дёрне возле бойцов, не добежавших до броска, картина боя полностью была восстановлена. Наткнулись поисковики и на оловянные пуговицы. Как оказалось, одна из молодёжных рот, наполовину укомплектованная выпускниками ремесленных училищ, не успев обмундироваться, так и шла в эту атаку в промасленных спецовках.
За этот прорыв немецкие полевые командиры батальонного уровня, оправдываясь перед вышестоящим начальством, всю вину валили на отборную спецчасть русских, для наглядности фотографируя молоденьких пареньков в чёрных спецовках. Такой формы в справочниках вермахта не значилось. Вероятно, это красивая легенда, но как в неё не поверить.
Несколько кадровых армий сгинули в этом котле, а дивизия ополченцев, одна из немногих, вырвалась, сметя все заслоны на своём пути. Не помогли немцам их новомодные штучки вроде параллельного преследования из теории блицкрига. Дивизия уходила на восток пешим ходом, а немцы моторизованными колоннами преследовали её боковыми дорогами, каждый раз опережая, выставляли броневой заслон. Но ничто не могло остановить ополченцев-москвичей, рвавшихся на защиту родного города. Теряя бойцов в прорывах, рабочая дивизия, придя когда-то под Спас-Деменск необученным, необстрелянным составом, вырвалась из окружения слаженным, боеспособным подразделением. Две оловянные пуговицы Павел Степанович хранил в самом священном месте, рядом с фотографиями родителей, остальные разошлись по поисковикам как память.
Ополченец, чью винтовку нашёл Павел Степанович, не добежал метров двести до просёлка с немецким заслоном, и хотя на штыке скорей всего не было вражеской крови, боевой путь он проделал славный. Послужил верой и правдой всей округе, да и новому хозяину тоже. Проблема-то, вырисовывалась самая житейская, хотя дело всегда заканчивалось кровью. Что ведь получалось: вырастит вдовушка или бабка какая порося, куда же без него в деревне, подымится из забавного малыша на картошке с обратом с фермы да на яблоках с зерном этакий боров – к осени в закуту уже не вмещается. К нему и подходить страшно, не то что ножом пырять, того гляди и сараюшку разнесёт. Позовёт она горе-специалистов, а им лишь бы выпить. Потом носится боров по двору с ножиком в боку, гоняя хозяев, а те бегут звать кого-нибудь с ружьём. Сходил на такую «охоту» в соседние дворы Павел Степанович пару раз и нашёл своей находке новое применение. Так что штык видел море крови, правда, свинячьей.
Слава и молва побежала впереди него. Один удар с тайным доворотом кистью, как учил покойничек Витька-Шило, – и огромный, за полтора десятка пудов боров, как говорится, даже не вякнув, валился как подкошенный. Ходоки с просьбами пошли из самых дальних деревень. Павлу Степановичу только это и надо. Денег ни с кого не брал, опрокинет стопку-другую да ковырнёт вилкой печёнку, тут же приготовленную хозяевами. Самое же главное – чтоб и хозяин пригубил за столом, ох и пойдут же тут разговоры. Самые суровые, из кого слова порой не вытащить, после важного дела под водочку да самогоночку все деревенские истории да случаи выложат. Вдовушки да старушки и без принятия на грудь не могли наговориться. Степаныч их никогда не торопил, пусть выскажутся. Ох и наслушался он историй! Таких весёлых, что хохотал до слёз за столом вместе с хозяевами, и суровых, после которых молча выпивали, не чокаясь, за героев, леденящих душу, аж передёргивающих всего при невольном воспоминании.
Придя домой, тщательно записывал услышанное, чтоб использовать в дальнейшем. В своих рассказах о родных местах взял за правило: никакой лжи, никакой отсебятины и приукрас, только правда. Только она пробьётся через годы. Хотя была и такая правда, что и записывать-то противно, например, как сдала одна из жительниц семь окруженцев, шедших полями на восток от речки Демины в районе села Павлиново, получив за это два мешка муки. Немцы примчались на мотоциклетках, посекли их пулемётами с люлек, а потом штыками на винтовках, не нагибаясь, повспарывали им животы – посмотреть, чем питаются, не помогают ли им местные. В желудках был только щавель… Тётка же эта дожила до глубокой старости.
Хороших историй было гораздо больше – смешных, героических и просто житейских. Один раз на печёнку в одну из деревень попал старый фронтовик, танкист. Приехал за тысячи километров из Сибири. Решил на закате лет пройтись фронтовыми стёжками-дорожками. Хранил с войны страшную тайну и не хотел унести её с собой. Рассказал, как летом сорок третьего в этих местах перед большим наступлением дважды ходили они в танковую разведку боем – пощупать немецкий передний край, оба раза всё кончалось печально: сожгут немцы головные машины, и атаки захлёбываются. Оказалось, среди немцев тоже есть отчаянные. На трофейной тридцатьчетвёрке сидел их экипаж в засаде на нейтралке. Наши только сунутся, они сзади в хвост атакующим пристроятся и расстреливают головные машины с тыла. Сообщил об этом прибежавший из соседней деревни паренёк. Он видел, как свои бьют по своим. Послали разведку. Всё подтвердилось – машины расстреляны в заднюю проекцию.
Тут уж наши устроили охоту на охотников. Кто имитировал атаку, кто стоял в засаде. Сожгли их так же, как они наших, – с тыла, чтоб неповадно было. Никто не ушёл. Так и стояла эта тридцатьчетвёрка на нейтралке, немцы не могли забрать своих, а нашим они и вовсе были не нужны. Фронтовой эпизод как эпизод, чего на войне не бывает. Главное другое: когда фронт в августе двинулся вперёд, идущая следом похоронная команда, ничего не зная об этом, похоронила немчуков из тридцатьчетвёрки в одной братской могиле с нашими – как их, обугленных, различишь.
Закончив свой рассказ, старый танкист выдохнул с облегчением, словно избавился от тяжкого груза, гнетущего его годами. За столом воцарилась мёртвая тишина. Трудно доходило до сознания, что под одним из знакомых обелисков, под красными звёздами, лежат враги.
– Да пёс с ими! – фразой Ивана Грозного из любимого фильма Павел Степанович разрядил обстановку за столом. Взял бутылку, разлил по полной. Встал. За ним встали все.
– Давайте за победу. Спасибо тебе, танкист. Да, чем больше узнаём, тем весомее и ценнее становится наша победа. Такого коварного и отчаянного врага сумели перебороть!..
Исходя из личного опыта, Степаныч готовился к самым неожиданным ситуациям. В литературе медведь описывается как заправский боец, боксёр, реагирующий на любое движение, любитель снять скальп хуком справа или слева, хотя если топтыгин нападал, встав на дыбы, в этой позе был наиболее уязвим. Даже смысл старинной охоты на него с рогатиной заключался в умении поднять зверя на дыбы, не дать напасть на четырёх лапах. Пошёл зверь низом, пиши, пропало.
Литература литературой, а опыт опытом. Вместо лёгкой вязаной шапочки отыскал плотную солдатскую ушанку. Когда-то на армейской службе, натянув такую шапку на уши, завязав тесёмками на подбородке, с обмотанным солдатским ремнём вокруг ладони пряжкой вперёд, врубался в солдатскую махаловку. Чего греха таить, иногда дрались то с соседней ротой, то со стройбатовцами, то между землячествами, да и перед своими старослужащими на второй половине срока службы пришлось отстаивать место под солнцем. Ушанка хорошо держала даже удар ноги. Пряжка от солдатского ремня её тоже не секла.
В лесу важен каждый звук, каждый шорох, треск сучка под лапой зверя, крик испуганных им птиц. Чтобы не лишить себя этого, пробил высечкой для пыжей слуховые дырки в отворачиваемых ушах шапки. Поверх зимней куртки решил натянуть спецовку из толстого, прочного брезента – то ли сталевара, то ли сварщика. Греметь и шуршать она будет, конечно, на весь лес, но в данном случае, как рассудил Степаныч, не имело никакого значения. Шорох лыж по насту этот зверь всё равно услышит издалека. Порвать же куртку было непросто.
В этом космическом облачении – в ушанке, завязанной на подбородке, брезентовой спецовке, перетянутой ремнём с заткнутым за него стилетом двинулся в полдень, как планировал, следом подстреленного вчера медведя. Ещё летом за глаза называл его здоровяком, а вчера убедился: след соответствует размерам. Правда, вид его вчера был не совсем презентабельным. Даже на ходу были заметны торчащие острые лопатки, выделялся горбом хребет. Пустой тряпкой болтался живот. Да и шерсть, свалявшись, висела клочьями. Явно изголодавшись, этот способен на всё. С собой прихватил и мобильник, забив первыми три нужных номера, чтоб долго не копаясь, в случае чего позвонить знакомым в район. Минут тридцать-сорок аккумулятор должен выдержать.
Находились силы даже улыбаться, представив свой вид со стороны. От следа держался в двух десятках метров, стараясь, чтоб солнце светило в спину. Подойдя к лесу, внимательно прислушивался к каждому звуку. Полуденную тишину ничего подозрительного не нарушало, только по-весеннему тренькавшие синицы под ярким мартовским солнцем составляли ему компанию.
Здоровяк сильно кровенил правым боком. Кровь вылетала с него этакими пульсирующими фонтанчиками и вдоль следа тянулась алая волнисто-прерывистая «кардиограмма». Уже возле леса его размашистые прыжки заметно сократились. Было всё равно непонятно – то ли это от усталости и потери крови, то ли что-то задумал. Не спеша двигая лыжами, внимательно сквозь мушку вертикалки осматривал каждое подозрительное место. Куртина маленьких, почти новогодних ёлочек, плотно сомкнувшись между собой, вначале вызвала подозрение. Минут пять Павел Степанович держал её на прицеле, шестым чувством чуя угрозу, исходившую оттуда. До ёлочек от него было полсотни шагов, медвежий след вёл в противоположную сторону, повода для беспокойства не было. Вспомнилась поговорка про пуганую ворону, что боится каждого куста. Расслабившись, двинулся дальше, но через десяток шагов вдруг дошло, что его беспокоило в куртине ёлок. Снег! Да, снег! На некоторых ёлках снежные шапки были немного нарушены, словно кто-то потревожил ствол. Сердце зашлось от догадки. Павел Степанович резко разворачивался, ведя стволы по горизонту, одновременно вытаскивая из ремешков лыж ноги, а из еловых зарослей сквозь снежный взрыв летел ему навстречу раненый медведь. Здоровяк никуда и не ходил, получив смертельную рану, не стал тратить силы на далёкий переход, а как только отвязались сороки, сделав небольшой круг, лёг недалеко от своего следа, укрывшись в еловом молодняке. Здесь он терпеливо, истекая кровью, почти сутки ждал. В рывок к своему преследователю он вложил последние силы.
Стрелять вновь пришлось навскидку. С первого выстрела его не остановил, но промаха не было, зверя всего передёрнуло, в прыжках появилась вялость. Вторым бил почти в упор, шагов на пятнадцать. Здоровяка вновь передёрнуло. Перезарядиться не успевал и с двух рук кинул ружьё навстречу идущему низом зверю. Тот принял пас, мгновенно встав на дыбы, перебил вертикалку надвое, и она, вращаясь, как праща на ремне, улетела в снег метров на пятнадцать. Это и было нужно. Степаныч, пригнувшись, кинулся вперёд. Уходя вправо с линии атаки зверя, сунул с правой ему в бочину проверенный годами штыковой стилет. Нужное место он знал. Теряя равновесие, рвал движением кисти рукоять стилета вниз, вкладывая в это движение всю инерцию тела.
Мишка, показав чудеса реакции на движение, влепил по касательной, зацепив левое плечо и затылок охотника, но это было его последнее осознанное движение. Здоровяк на мгновение замер в стойке и, медленно осев назад, стал заваливаться на бок, впечатывая своей тушей в снег оглушённого Павла Степановича. Досталось ногам, медведь грохнулся поперёк их, и не было шансов пошевелиться. Последние конвульсии и предсмертная дрожь зверя через ноги передавалась всему телу Степаныча. Левая рука не двигалась в плече. Перед глазами плыли блестящие звёздочки и розовые круги, онемел от удара и затылок. Брезентуха и солдатская ушанка немного смягчили удар.
Постепенно приходя в себя, Павел Степанович начал правой рукой откапываться, ища телефон под снегом в кармане куртки. Найдя, нажал первый забитый номер. Связи не было. Решётка антенны то появлялась на одну чёрточку, то исчезала. Через пару минут он повторил вызов. На этот раз телефон вышел на связь сам. Его приветствовал сотовый оператор соседней Смоленской области. Напомнив о недостаточности средств для совершения вызова и предложив пополнить счёт, он отключился. В этих местах связь двух областей частенько перебивала друг друга. Запищал сигнал, показывая, что аккумулятор почти разряжен.
Павел Степанович, лёжа на спине, смотрел в безоблачное, уже по весеннему синее небо, обдумывая план своих дальнейших действий. Почему-то вспомнилось, как попала ему в руки та книга. Теперь вот сам на седьмом десятке сделал то, чем восхищался всю жизнь, и никто не сможет упрекнуть его во лжи. «В островах охотник, – затянул он вполголоса, – целый день гу…»
Пробившийся звонок телефона оборвал его на полуслове.
– Павел Степанович, – сообщил молодой женский голос, – вас информирует «Приокское книжное издательство». Ваш сборник «На родной земле» отпечатан. Тираж можете получить по адр.
Экран погас, телефон запикал и отключился, исчерпав резерв аккумулятора.
БАЛТФЛОТ
Борьбу за живучесть корабля спасательная команда явно проигрывала. Вода прибывала, а учебную пробоину никак не удавалось заделать. Домкраты срывались, а заводимый пластырь соскальзывал, и забортная вода с новой силой врывалась внутрь задраенного отсека. С третьей попытки, когда до критической отметки, нанесённой красной краской по левому борту на белой шкале уровня забортной воды оставалось всего два деления, удалось наконец завести пластырь. Все пять членов аварийной команды работали как одно целое, и с последней струйкой забортной воды из-под пластыря все одновременно облегчённо вздохнули. Хотя тревога была учебной и внезапной, но забортная вода была реальной – мутной и ледяной.
Первый вздох облегчения у четверых сменила нервная ржачка, им воды в отсеке было по грудь, а низкорослому старшему матросу Бодрякову, стоявшему уже на носочках, державшемуся двумя руками за трубопровод, мутная вода уже захлёстывала подбородок.
– Сработано! – подвёл итог борьбы старшина 1-й статьи Рябов Николай, – зафиксировать домкраты!
Он уже собирался доложить на мостик о выполнении учебной боевой задачи, а двое завершали натяжку домкратов, когда шедший малым ходом сторожевик, как неваляшку, положило с борта на борт. Десятки тон забортной воды в наглухо задраенном отсеке от бокового импульса из полного штиля превратились в девятый вал. Ударом отбойной волны натянуло металл левого борта, выбило домкраты и сорвало пластырь с пробоины. Забортная вода с новой силой хлынула в отсек. Погасло освещение. Через тридцать секунд включилась тусклая аварийная подсветка. Рябов осмотрелся в отсеке. Трое членов его аварийной команды с перекошенными от испуга лицами стояли уже по шею в воде, четвёртый, старший матрос Бодряков, плавал в спасательном жилете лицом вниз, не подавая признаков жизни. Кинулись к нему, перевернули на спину. Помощь ему уже была не нужна – от лба до затылка голова была проломлена от удара о вертикальное ребро жёсткости. У всех сразу опустились руки. Вода прибывала, но никто на это уже не обращал внимания. Красная отметка критического уровня уже скрывалась под водой. Всем было плевать. Команда не выполнила учебно-боевую задачу, ждали отбоя. Нелепая гибель Бодрякова шокировала всех. Но ничего не происходило. Основное освещение не включалось, связь не работала, насосы аварийной откачки воды молчали. Отсек погрузился в тишину, нарушаемую только беспорядочной капелью сверху. Пробоина скрылась под прибывающей водой, о том, что она всё-таки есть, в сумеречно-красноватой тишине говорили только медленно тонущие белые деления уровня. Все напряжённо вслушивались. После наполнения отсека до критического уровня, отмеченного на шкале красным, должны были включиться два мощных насоса откачки забортной воды. Гул и вибрация от них чувствовались на три переборки в каждую сторону. Сейчас тишина нарушалась только капелью сверху и редкими всплесками держащихся за трубопроводы матросов срочной службы.
– Полундра! – командир отделения Рябов первым понял, что-то наверху пошло не так, и надеяться приходится только на самих себя, – пробоина по левому борту! Отделению приступить к ликвидации!
Объяснять больше ничего не требовалось. По интонации старшины все поняли: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. За домкратами и пластырями пришлось нырять на ощупь. Работали в темноте, молча, на автомате. Глоток воздуха – и вновь в ледяную, мутную темноту. Отсек заполнился более чем на две трети, и хотя уровень воды внутри ещё не достиг наружной ватерлинии, давление немного выровнялось. Со второй попытки удалось закрепить пластырь. Старшина Рябов дважды нырял, на ощупь проверяя натяжку домкратов. Свободного от воды пространства оставалось не более метра – под самым потолком отсека. Вновь надели спасательные жилеты, которые снимали, ныряя для заделки пробоины. Тишина и полумрак окутали отсек. Два плафона аварийного освещения тусклыми светлячками мерцали под полуметровым слоем воды.
Пока заделывали пробоину, пока опять ныряли, вновь заводя пластырь, на адреналине собственного спасения никто не чувствовал холода. Когда всё было позади и оставалось только ждать помощи снаружи, ледяная балтийская вода начала брать своё. Николай понял это сразу, все стали говорить как-то вяло, медленно, нараспев, проглатывая последние буквы. У него и у самого еле ворочался язык, деревенели ноги. Перестали гнуться руки. Держаться за трубопроводы уже не было сил. Все просто плавали лежа на спине в спасательных жилетах. Слушали тишину. Ждали. Вот-вот должны были врубиться аварийные насосы. Вот-вот. Тишину нарушала только беспорядочная капель с потолка отсека.
Рябов чувствовал, как тяжестью налились веки, и никаких сил не было их открыть. Ему казалось, он дремал вечность, каменеющим языком окликнул в темноте остальных, но никто не отозвался. Позвал ещё, в ответ только капель. Не верилось, что это всё. Так не должно быть. Усилием воли, считая удары, заставлял ускоряться вялое сердце. Скрипя зубами, кусая язык, заставлял сокращаться мышцы ног и рук, напрягал пресс. Он ждал насосы. Они должны были включиться. Должны. Не хотелось верить, что всё так заканчивается. Сдаваться он не собирался, пока брезжило сознание. Попав из лесных чащоб на флот, заболел морем. Служил с удовольствием, став на третий год службы старшиной 1-й статьи, командиром отделения обеспечения живучести корабля. Боевая задача была выполнена, теперь боролся за свою жизнь. Угнетала темнота. Плавал на спине, упёршись взглядом в чёрный металл верхней стальной переборки. Аварийные фонари мерцали под водой где-то за спиной. Их бледный розовый свет не пробивался сквозь мутную балтийскую воду. Рябов чувствовал, как замедляются удары сердца. Тёмно-бордовое пятно прямо перед лицом в металле потолочной переборки принял за собственные глюки. Зажмурил глаза. Вновь открыл. Пятно никуда не исчезло, а начало расширяться, становясь из тёмно-бордового ярко-малиновым. Затем вдруг стало в центре ярко-белым, почти прозрачным, и в темноту отсека прорвалось пламя газового резака. Пробив дыру в толстом металле, жало языка пламени пошло по кругу, вырезая люк по часовой стрелке. Поняв, что спасён, к нему пробились сверху, расслабился. Куда-то поплыло сознание. Картинки родных мест Брянщины сменяли одна другую перед глазами. Задержалась одна – летний восход солнца над лесным озером. Слепящий диск оторвался от макушек сосен и медленно поплыл по дуге, описывая круг по часовой стрелке. Солнце, продолжая двигаться по кругу, вдруг стало уменьшаться в размерах, а небосвод – темнеть, становясь из светло-голубого почти чёрным… Солнце уменьшалось в размерах, пока не превратилось в ярко-белую плазму газового резака, вырезающего люк в металле. Старшина с ужасом видел, как резак двигался круг за кругом, а за ним металл, остывая, становился сначала тёмно-бордовым, затем чёрным. Спасательная прорезь буквально испарялась на глазах, не оставляя никого следа на металле, да и само жало пламени стало темнеть и исчезать в темноте. Усилием воли заставил себя выйти из прострации. Резак замыкал круг. В проделанную щель люка протиснулась узкая монтажка, вслед за ней – лом. Люк сдвинулся в сторону. Яркий дневной свет ворвался в темноту отсека. Свежий морской воздух наполнил лёгкие. Странной была только тишина, никто не звал его, никто его не вытаскивал через прорезанный люк.
Морской воздух вдруг наполнился запахами лекарств, сине-голубое небо люка плавно превратилось в метровую светодиодную люстру реанимационного отделения.
– Динозавр очнулся! – практикантка из местного медучилища, только принявшая ночное дежурство помчалась в ординаторскую. Ночью медсёстры дежурили по двое. Вторая практикантка валялась на диване в ординаторской, увлечённо путешествуя по бесконечности Интернета в своём смартфоне.
– Динозавр очнулся! – с порога крикнула практикантка, ходившая проверить, как там обстановка в реанимации.
– Да ладно, – не отрываясь от телефона и даже не повернув головы, отмахнулась вторая.
– Стопудово. Захожу, а у него глаза открыты, на люстру пялится…Что будем делать?
– Ну, припёрло деда!.. Вот невезуха, всю ночь, что ли, будем с ним возиться. Говорила тебе позавчера: гаси его. Валяется тут месяц, его давно уже черти ждут…Тело ей понравилось!..
– Что, я не права, что ли! Не у каждого молодого такое телосложение. Такой сбитенький, как негр с порносайта! – прыснула смехом от собственного сравнения. – Вот врач из терапии, что за тобой таскается. ему тридцатник, а пузо, как рюкзак альпиниста, через ремень переваливается. Да и подозрительно, как наше дежурство, так кто-то на вынос.
– Ну-ну, посмотрим. Как до отзыва по практике дело дойдёт, будешь перед терапевтом задом крутить. Быстрей сюда, смотри, что нашла…
Теперь обе практикантки, валяясь на диване, листали сенсорный экран смартфона. Через пару часов пошли на разведку в реанимацию. Тот, кого они называли динозавром за приличный возраст, уже сидел на кушетке, оборвав все опутывающие провода и датчики. Девицы так и замерли в дверях с открытыми ртами. Сейчас их больше всего волновало, слышал ли пациент, как они в прошлое дежурство хотели отключить его от аппаратуры.
Рябову было вовсе не до них. Он всё ещё не мог освободится от воспоминаний из той далёкой флотской службы. Учебная тревога тогда превратилась вдруг в боевую. Из всего отделения выжить посчастливилось только ему. С этими же видениями он и отключился, теряя сознание в битком набитом городском автобусе около месяца назад. Правда тогда люк так и не открылся, а резак, двигаясь по кругу, медленно потух вместе с сознанием.