– Тетя Маша, да мы никому… Отвали, рыжий, нечего дуть на… – раздался за стенкой сиплый голос, но белый вихрь не дал ему закончить.
Женщина тем временем только коснулась пальцем замка, как дверь тут же открылась. Никакого скрежета ключа, никаких пассов-шуганий чертей. Просто коснулась, просто открылась.
– Обычный «Гардиан» металлический, – пояснила тетя Маша, когда увидела мои глаза. – Ничего сложного, девонька. Я в свое время, когда из инквизиторских подвалов убегала, с такими замками справлялась, что о них даже страшно подумать, не то что увидеть или пощупать. Пойдем, красавица, или ты хочешь тут остаться и дождаться суда несправедливого?
– Да какого я здесь забыла? Чапаем, в натуре. А тебе, ржавый фраерок, придется передо мной ответку держать, – я от удивления даже забыла, что обещала кивать или качать головой.
– Ого, какие слова мы знаем, – улыбнулся Игорь, когда я выбралась из камеры. – Никак сериалов по НТВ насмотрелась?
Я хотела ответить ему, но ощутила на запястье пальцы тети Маши. Старушка подняла брови и покачала головой. Я понимающе кивнула, потом зашла в дежурку и забрала свою сумочку. Дежурный не протестовал. Он стоял окаменевшим столбиком и молчал, как еловая шишка темной ночью.
Когда троица вышла из отделения милиции, то за спиной осталось помещение, усыпанное гипсовой пылью. Замершие люди напоминали статуи из парка, которые только-только установили среди лип, и нахальные птицы ещё не успели облегчиться на их головы и плечи.
– Игорёк, Олеся может нормально разговаривать, но она сейчас находится под проклятьем. Попала под горячую руку Грюзельдины. Помнишь, я рассказывала тебе о сестренке, с которой уже много лет не разговариваем? Майор, у которого ты украл бумажник, упал как раз на неё.
Рыжеволосый парень присвистнул и почесал буйные кудри.
«Как только не обжегся?» – подумала я в тот миг. Да, думать-то я могла нормально, а вот говорить не получалось.
Игорь виновато шмыгнул:
– Ого, как же так получилось, что попалась именно она? Там была какая-то старушка, но я не ожидал…Извини, девушка, я же не знал, – обратился он ко мне, а потом снова перевел взгляд на Марию Дормидонтовну. – Кстати, бабуля, вот твоё удостоверение.
Рыжеволосый парень достал из потрепанного бумажника пластиковую карточку и отдал женщине. Та плюнула на удостоверение, потерла и что-то тихо пробормотала. Потом подула на пластик, и легкая блестящая струйка унеслась в сторону Москвы.
Я решила про себя, что ничему удивляться не буду, и терпеливо ждала дальнейшего развития событий. Как оказалось – с решением я поторопилась. Рыжеволосый парень выбросил бумажник в урну, из которой на свет выглядывали любопытные окурки. Потом он повернулся к старушке.
– Как уж ты умудрилась в небоскреб-то въехать? Хорошо ещё, что там рабочих не оказалось.
– Как-как, у Ситранатры Никодимовны перебрала шампанского немножечко. Но в своё оправдание могу сказать, что юбилейный тысячелетний день рождения всего лишь раз в жизни случается. Немножко не справилась с управлением, небоскреб и рухнул. Зато теперь застройщика привлекут по закону строгому, а то воровал стройматериалы, гад, и даже не морщился. Пусть оправдывается, почему «Копейка» маленькая снесла его творение огромное. А вот и она, моя милая ласточка, – подъехала желтая машина марки ВАЗ-2101.
За рулем блестящей кареты виднелся седовласый благообразный старичок, напоминающий профессора математики. Такие машины и таких старичков можно в огромном количестве увидеть пятничными вечерами, когда они выбираются из Москвы на дачи в Подмосковье и воскресными днями, когда едут обратно. На дверях, капоте и багажнике виднелись бледно-желтые полоски, какие наклеивают на штраф-стоянках.
Желтые полоски не задержались долго, так как после взмаха старушки поднялись с нагретого металла и полетели прочь бабочки-капустницы.
– Крутяк, это ведро с болтами ещё и катается? – непроизвольно вырвалось у меня. – Раритетина, ..я.
– Девушка, не выражайся, пожалуйста. Тут же престарелая женщина, – нахмурился Игорь.
Мария Дормидонтовна звонко расхохоталась. Мне на миг показалось, что это звонкие колокольчики поскакали по мраморным ступенькам.
Моя бабушка, если можно так назвать маму мачехи, кашляла простуженной вороной, когда видела, что какому-нибудь человеку плохо или больно. Наиболее невыносим её смех бывал в те моменты, когда сестры устраивали мне очередную пакость. Когда портили все колготки зацепами или накладывали овсяную кашу в туфли.
«– Томас, что хлюпает в моих ботинках?
– Овсянка, сэр.
– А что она там делает?
– Хлюпает, сэр!»
Именно такой анекдот мама мачехи рассказывала при моем появлении. Её это страшно забавляло…
– Надо же, какие мы вежливые стали, а кто недавно занудой необыкновенной меня обзывал? – спросила старушка.
– Дормидонтовна, так я это… – Игорь потупился, но я видела, что углы его губ подрагивают, чтобы не разъехаться в улыбке. – Я же в сердцах, и вообще шепотом.
– Ладно, потом разберемся, друг разлюбезнейший. Сейчас нужно умчаться нам быстренько. Пойдемте, детишечки.
Я никогда раньше не спотыкалась на туфлях, хотя носились они уже не первый месяц. Что послужило падением, я вряд ли могла сказать. Шагнула вслед за парой, оступилась и тут же острая боль шарахнула по лодыжке крапивной плетью.
– От же …ный в рот! – вырвалось у меня, когда приземлилась на живот и больно ударилась локтем об асфальт. Похоже, что второе проклятие тоже вступило в силу.
– Ты чего разлеглась? Устала и захотела спать? – наигранно удивился Игорек.
Я с трудом сдержала все слова, которые пытались сорваться с языка, и лишь покачала головой. Он попытался помочь мне подняться, но боль снова полоснула по лодыжке. Я вскрикнула от боли и ударила асфальт пятой точкой. Серый асфальт тактично промолчал.
– Ох ты ж, девонька, покажи-ка ноженьку, – подскочила старушка, шелестя многочисленными юбками.
Я честно попыталась вытянуть носок, но лишь застонала и прикусила губу, чтобы на свет не выплеснулись матерные ругательства. Старушка потерла ладонь об ладонь и положила на лодыжку. Мне показалось, что по ноге расплылось тепло, будто Мария Дормидонтовна поливала её из горячего чайника. Резкая боль сменилась легким пощипыванием, и в этот раз стопа обрела подвижность без малейшего намека на боль.
– Ну, вот и хорошо, милая. Теперь попытайся встать.
Я попыталась, и на этот раз асфальт остался нешлепнутым. Боли как не бывало, словно в ногу вкололи слоновью дозу анестетика. Игорь показал бабушке большой палец, но старушка всё равно нахмурилась.
– Игорёк, я уже сказала, что это частично твоя вина. Грюзельдина два проклятия сразу наложила. Второе заговорено на неудачи, поэтому доставай свой эликсир счастья…
– Но он у меня последний. А следующую партию удастся только через неделю получить, – проныл молодой человек.
– Отдай девочке, – безапелляционным тоном заявила старушка, – иначе мы рискуем не доехать до сестренки.
– Бабушка, так давай сиганем? Тут же недалеко.
– Молодой человек, ты уже успел забыть, за что я тебя черепахой медленной оборачивала? Могу напомнить! Ты прыгать так толком и не научился, – Мария Дормидонтовна кивнула на вмятину в стальной двери отделения. – А если мы с девочкой сиганем, то рискуем оказаться вмурованными в стену. Тебе ли рассказывать о проклятии неудачи?
Игорь набрал в грудь воздух, но старушка уже не обращала на него внимания. Она хлопнула в ладоши и благообразный старичок-профессор, который сидел за рулем, сдулся, как большая резиновая игрушка. Такого шофера можно было увидеть в фильме «Люди в черном». Он тоже то сдувался, то появлялся. Я помнила о своем решении не удивляться, но не могла сдержаться.
– Охренеть!
– Держи, выпей и перестань такие слова употреблять, это некультурно, – Игорь сунул в руку пузырек размером с бутылочку йода.
Пузырек больше всего напоминал склянку из фильма про властелина колец. По форме походил на маленький кувшин, внутри переливалась всеми цветами радуги непонятная маслянистая жидкость. По краям пузырька вилась тончайшая серебряная вязь.
– Пей, деточка, так нужно, – кивнула старушка.
Я откупорила пробку, принюхалась. Пахло чем-то мандариново-еловым. Если так пахнет счастье, то каждый Новый год этот аромат вдыхают миллионы людей. Я с опаской поднесла пузырек к губам, но отхлебнуть не успела.
– Эй, что тут происходит? – раздался позади троицы громкий голос. – Кто наставил статуй в приемной?
