– Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? – говорит грек. – Разве отец не властен заставить дочь молчать?
Харальд говорит:
– Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.
– Тебе ли не известна скупость русского архонта, – говорит грек. – Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.
Харальд соглашается:
– Это верно.
– А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, – говорит грек. – Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! – сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нем речи в нашей саге.
В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.
Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:
– Чудин, я тебе рассола принес.
Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:
– Где я?
Человек отвечает:
– Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме Святой Софии, а меня зовут Феодор – живописец.
Тогда Чудин оглядывается еще раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
– Как же ты меня донес? – спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
– С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
– Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
– Был таков, – отвечает человек. – Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
– Что же ты здесь делаешь?
– Молюсь о спасении души грешной, – отвечает человек.
– А какой твой грех? – спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьется головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
– Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, – показывает он Чудину, а сам бьется и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
– Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
Тогда человек сразу перестал биться и вопить, улыбнулся и говорит:
– А мне и стрезва любо, прости Господи! Ты бы попросил за меня Иллариона, пресвитера, он тебя послушает и меня простит. А я, вот крест, все перепишу по уставу и любое покаяние приму, – нельзя мне без моего ремесла.
Чудин говорит:
– Ладно, Феодор, услуга за услугу. Идем, солнце уже в головах, мне на княжью службу пора.
Он надевает сапоги и свой синий плащ, они идут по городу и приходят к дворцу конунга. И Феодор остается у ворот, не смея войти, а Чудин входит во двор, где воины толпятся, собираясь заступить на дневную стражу.
И он хочет, по должности, принять над ними начало, но тут появляется Рагнар в синем, как у Чудина, плаще, встает у него на пути и говорит:
– Нет здесь тебе дела.
Чудин говорит:
– Видно, ты забыл, варяг, что перед тобой Чудин, начальник княжьей стражи.
– Был таков, – отвечает Рагнар. – Теперь начальник стражи конунга я, Рагнар!
Тогда Чудин в бешенстве, что над ним так шутят, выхватил меч и замахнулся на Рагнара – и вдруг слышит:
– Опусти меч, окаянный!
И он видит на крыльце пресвитера Иллариона, и тот смотрит на него гневным взглядом. Чудин не испугался и гордо отвечает:
– Не было, монах, чтобы я опустил меч, разве что был бы на то княжий указ.
Илларион говорит:
– Мне повелел князь объявить свой указ: уходи! И не будет иного указа тому, кто забывает о княжьей службе, хмелю служа, но не господину своему!
Тогда Чудин вспомнил все, что было ночью в покоях конунга, и как проспал ночную и утреннюю стражи, и рука его ослабла, и меч сам опустился. А Илларион еще сказал:
– Много пришлые люди творят безобразий, с них спрос, а с того, кто позорит русское имя, – вдвойне. Изыдь, исчадие ада!
И тут воины бросились на Чудина и вытолкали, как низкого раба, за ворота, и ворота за ним закрылись. Чудин бился в них и сильно колотил кулаками, рубил мечом, но ворота во дворце конунга были сделаны крепко.
Тут появился Феодор-живописец и, видя, что собирается народ, поскорее увел Чудина. И Чудин тогда заплакал, а Феодор сказал: