Кукольник, Народный артист, середина 20-го века.
Что из любого спектакля можно сделать фильм, а из любого фильма спектакль – всяк дурак знает. Получается «туда-сюда», как с заводной куклой: сначала человек изобрел в подражание себе механическую куклу, а потом придумал танец «Заводная кукла», в котором стал подражать своему подражанию. Возможность эту используют кому ни лень, и не святого искусства ради, а больше из чисто гонорарных соображений.
Требую эту двойную выкачку денег запретить, а кому нужно сделать и то и другое – предлагаю идти в мои последователи, не буду разыгрывать из себя скромника и прямо заявляю: я ввожу в искусстве новую форму и даже новый вид искусства, каковые лежат вне жанров, во всяком случае, вне жанров, доныне известных и принятых. Преимущества? – Сколько угодно! – полная творческая свобода, отсутствие каких-либо канонов, убивающих мысль и фантазию автора и дающих критикам возможность все время на что-нибудь ссылаться. А не будет на что (кого) ссылаться – придется им все из головы придумывать – аргументы всякие, и недостатки самим формулировать. Вот тогда мы и посмотрим, что они запоют. А на готовеньком да спокойненьком всяк дурак умеет критиковать. Короче: когда кое-кто кое-кому кивнет конфиденциально-категорически-кураторски, каждый крикливый кретин квалифицируется как критик. Критиковать – разлюли-малина, это все равно, что за зайцем на вездеходе гоняться – днем у того на это никаких ног не хватит, а ночью и того лучше – полоснул по нему фарами, он и присел, ослепши: видно его как облупленного, а ежели заяц прожектором освещенный, то зайцу тому верная хана, потому как по освещенно-указанной цели лупить одно удовольствие – попадание безусловное, промаха тут не бывает, и риска никакого – где там косому против такой многолошадинной силы! Я бы за это, как и за размножанривание литературных произведений, карал по дракуловским законам, законодательно запретив и то и другое, как и многое прочее… Тут ведь с прожекторной охотой и еще одна схожесть – чем труднодоступней для читателя книга – тем смелее ее громят критики, и тем беззащитней читатель с автором, точно так же, как чем темнее ночь – тем гибельнее она для зайца. Впрочем, если глубже посмотреть, охотник-браконьер даже благороднее такого критика – лупит себе мелкой дробью по неразумному зверю, и то взатай и без всякой философии – наоборот, ладит стихушничать, а критик – тот мало того, что шпарит картечью по сапиенсу, так еще и норовит образованность свою показать – как развезет… А когда надо прямо сказать, плохо оно или хорошо – цитаты пользует, да те, что погромче, позаканонистей, – тут уж не вездеход, а как бы чистый танк под ним получается. Вот и выходит, как ни облажал – безответственность гарантирована. Попробуйте-ка вспомнить, кого из них за былые облажания хоть к чему-то привлекли, иду на спор – не вспомните!
Но это я вроде бы крайний случай беру, критика, она, конечно, многогранна в своих видах и подвидах. Если посмотреть, что такое критика сама по себе, то выяснится, что задумана и создана она человечеством не с худшими намерениями, а, пожалуй-что, и наоборот. Она, если ее в идеале брать, – могучий рычаг прогресса – в смысле продвижения к тому же идеалу (опять же если к нему всерьез решено двигаться). А если не всерьез, то критика оборачивается к своему создателю не лицом, а как бы наоборот, а тут, как известно, начинаются сплошные извращения… И в результате все приходит к своему антиподу. Я вот, например, покритиковал как-то одного своего хорошего приятеля, и покритиковал-то по делу, а он обиделся. Я ему и говорю, успокаиваючи:
Ага, ты не любишь критику!
А он мне в ответ:
– Покажи мне человека, который любит критику… Я ему сдуру пообещал, а теперь вот ищу, до сих пор почему-то никак не попадаются. Что же касается ее многогранности, то тут я, наверное, малость перехватил, потому что, подумав, обнаружил не так уж много ее видов, а самих критиков – всего-то три категории. Более подробно с моей классификацией вы сможете познакомиться, читая предлагаемое мной ниже сочинение – там все это развернуто через практику литературной жизни. Здесь же я только позволю себе чисто перечислительно привести отдельные формулировки из этой области человеческой деятельности, как бы наметить пунктиром канву.
Прежде всего, критика бывает здоровая и нездоровая, то есть как бы критика по шерсти и против шерсти – но тут все зависит от того, кто и кого критикует. В этом есть некоторое сходство с ярмарочной игрой, когда два человека, сидя верхом на бревне, лупят друг друга мешками, набитыми чем-то мягким. Я имею в виду, разумеется, не мягкость ударов – в этом смысле пример не соответствует сути дела, – а позицию людей, получающих удары. То, что для одного хорошо, для другого плохо – смотря по тому, кто в данный момент нанес удачный удар, наиболее распространена сейчас критика по шерсти, она же перечислительная, а, точнее сказать, похвально-пересказательная – сначала пересказывается вкратце или более-менее развернуто содержание критикуемого произведения, а затем выдаются комплименты, за что такую критику называют еще и комплиментарной. Ведется она в поразительно любезной, вежливой форме и сопровождаема обычно вопросительно-парикмахерской терминологией: «Не беспокоит?», «Вас освежить?», «Какой парфюм Вы предпочитаете?», «Не прикажете ли компрессик?», и т. д.
Случается, правда, и смешанный тип с перевесом в ту или другую сторону, но на такую сложность мало кто идет, разве что отдельные добросердые душегубы. Тех же, кто комплиментов не раздает и не устраивает чьих-то или своих собственных литературно-меркантильных дел и делишек, обычно не одобряют, обзывая их критику самоцелью, а их самих – критиканами. И странно – стоит лишь к обыкновенному слову прибавить специфическое окончание, как нормальный, ничем не выделяющийся человек по названию критик вырастает в злодея типа «ни себе, ни людям», имя которому – критикан, и действительно, что это за критика ради критики? Какую пользу может из нее извлечь практическое человечество? И не критика это вовсе, а напрасная трата времени. Нет, совсем не даром пристегивается такому человеку уменьшительно-ругательная частица АН, сразу снижающая его до уровня пустопорожней балаболки, причисленной к разряду явлений сугубо отрицательных. Сами посмотрите, как он выглядит в ряду других слов с тем же окончанием? Критикан, политикан, истукан, таракан, канкан, стакан… Ряд, прямо скажем, явно порочный.
Впрочем, мы, кажется, отвлеклись слишком далеко в сторону, а посему давайте-ка, как говорят в народе, вернемся к нашим баранам, то бишь к вопросу о творческой свободе.
Суть моего новаторства вкратце сводится к следующему:
1. Не нужно создавать отдельно пьес и киносценариев, пишется сразу сценарий фильма-спектакля. Для такого произведения ввожу новый термин – «фильтакль» или «фистакль» – как окончательно, я еще и сам не решил. Можно обсудить это в писательской среде и постановить общим голосованием или пустить опросный лист, мне-то самому, честно говоря, первый вариант больше нравится, потому что «фистакль» смахивает понемногу и на фисташки и на фискала.
2. Будет, наконец, покончено с такой измыелицей, как легенда о святости театра. Тут тоже целую теорию выдумали, в которой его чуть ли не с порога обожествлять начинают. Возьмите хоть такую формулировочку: «Театр начинается с вешалки» – Это ведь для сентиментальных дамочек, чтоб благоговели, а на самом-то деле столь торжественное выражение расшифровывается просто. Конкретный пример приведу: зашел я недавно в один театр, и начался он, как тут и говорится, с вешалки – не взял бинокль, и меня сразу же обхамили.
Я считаю, что с исключительностью театра пора покончить, тем более, что мои фильмы-спектакли дают возможность выйти из рамок сценической условности и показать натуру такой, какова она есть, – тут ведь все безусловно. В сценарий я могу напихать, например, сколько хочешь крупных планов, а в театре их нешто разглядишь? В театре вообще не все разглядишь. Вот, например, еще такая театральная условность: глянешь в афиши – в разных местах одно и то же идет, а пойдешь – и вправду одно и то же, только тут драма, там опера, а еще где-то балет. Это значит – автор с кем-то условился, как им одним ртом три титьки сосать…
Короче – поменьше рамок, побольше простора. А то я одному литератору дал почитать моего первенца, а он мне:
– Это ни в какие рамки не лезет!
А мне как раз того и надо! Я ему знаете что ответил?
– Мои сочинения не только в рамки – ни в какие ворота не полезут, и в этом мое кредо и мой творческий метод: размах если и не вселенский, то уж глобальный – как минимум!
В данном случае я, правда, до полного размаха своих возможностей еще не дошел – первооснова не позволяет: случай, взятый мной для первого разу, нетипичный не только для правословия, но даже и для мирской жизни, не то я бы создал кое-что почище грибоедовского «Горя…».
3. Вместо двух сценариев будет писаться только один, а то обычно после литературного сценария пишется еще и режиссерский, который есть ни что иное, как перелопаченный литературный. А на кой он сдался? И почему каждый режиссер норовит к писателю припиявиться? А я им: пожалуйте – литературно-режиссерский сценарий, где уже все предусмотрено, уговорено и расписано – всяк дурак знай свой колпак!
Вот так прямо и начнем: Литературно-режиссерский сценарий фильтакля…
(На этом записи в нулевой тетрадке обрываются, Х.Б.)
Харон Антисоф
Карьера Отпетова
Житие грешнаго Антония
Тетрадь первая
«Они меня потому и не любят, что я приду их отпевать…»
Николас Гильен. 1947 год.
Кто они-то?
Мы живем в век, когда все смешалось. Одни разгуливают по Луне в неземных доспехах и едят космическую пищу, а другие бродят голышом в джунглях, питаясь улитками, а то и вовсе тошнотной нечистью. Кому-то доступны вершины человеческой культуры, а кому-то на эту культуру плевать с тридцатого этажа высотного дома. Да ладно только плевать бы, а то ведь норовят прибрать ее, культуру, к рукам: им подавай ее в наложницы, или, того чище – пристраиваются к ней сутенерами и доят несчастную годами, подсовывая ей под вымя свой грязный подойник.
В вере тоже все попуталось – люди к звездам летать кинулись, а на что им это? Хотят знать, есть ли жизнь на Венере да на Марсе… На Земле-то она есть ли? Вон даже профессию придумали – землеустроитель. Тыщи их повсюду шастают, а только на Земле как была неустроенность, так и осталась… Устроители… А тут – к звездам!
Астронавты американские, на джеминаях-аполлонах в Божьи просторы вторгаясь, хоть молятся ему перед этим. Чудно мне было узнать про таковое несоответствие… А чего же я не удивляюсь, что грабители, убийцы, тати, мразь всякая, на свои грязные дела идучи, от лика Божьего морды воротят, а, нагрешивши досыта, идут в церковь душу спасать? И где она у них, душа-то?
Атеисты, и те своего бога попрали – говорят одно, делают другое… Кресты вот нательные заместо украшений на шее на цепках носят! Баловство, скажете? Может, и баловство. Верить – не верят, а суеверствуют – сглазу, например, боятся – через левое плечо плюют, черных кошек обходят, по деревяшке стучать придумали: скажет кто чего и сразу – стук! Прямо стукач на стукаче…
Бога теперь все всуе поминают, в душе же его – ищи-свищи…
Однако рассуждать на эту тему можно бесконечно, а потому давайте-ка обратимся к нашему Житию.
Как видно из заглавия, Отпетов – это фамилия – так сказать, имя собственное. Только она, как догадываетесь по эпиграфу, не совсем случайно совпадает с прилагательным «отпетый», но в эпиграфе стоит ионии, из чего опять же следует, что речь тут пойдет не об одном Отпетове, а о многих (лицах?), как говорят французы – Мульён Рож. Всех их отпевать в будущем придется лишь номинально – чистый ритуал – они сами себя отпели еще при жизни. Отпетый же – есть покойник. Значит, они уже и живут-то покойниками – как бы под чужой личиной, а на свете их в человеческом понимании нету! И потому вокруг них всегда вонь – они и смердят как покойники, жизнь их – несусветная жизнь – призрак. Они в душе знают это и потому люто ненавидят все живое, тайно завидуя и явно мстя ему за свою призрачность. Что вспомнят они перед грядущим, уже фактически формальным отпеванием? – Разве что это:
– Пили – во!
– Жрали – во!
А за душой? – За душой – смрад, одна лишь бесконечная деньга, за которой им всю жизнь приходилось пролезать во все щели, как вшам через гребенку – унижались, валялись в ногах, на брюхе ползали, лизоблюдствовали…
Честь и деньги не входят в один мешок, – говорят исландцы.
Одни считают, что можно прожить и без денег, другие этого не считают и предпочитают обходиться без чести… Сожалеют ли они об этом, подводя свое последнее сальдо-бульдо? Навряд ли, ведь по мудрому рассуждению одного известного всему миру писателя перед судом своей совести не дрогнет лишь тот, кто облекает себя в броню лжи, нахальства и бесстыдства. Они, мои отпетые, не дрогнут – на то они и покойники.
Ты, дорогой читатель, скажешь: – Заладил: они, они, а кто они-то?
Не спеши, сейчас я тебя с ними познакомлю – надоедят еще…
Прежде всего, давайте определимся, в каком мы находимся «измерении»?
Итак:
Действие происходит в Щавельевской правословной епархии с выходами в иные духовные и мирские сферы. Время – от… – и до…
Действующие лица:
Написал и задумался, а лица ли? Не все же у меня лица… Взять хотя бы вот этих – какие же это лица с таким-то оскалом?.. А «действующие хари» писать вроде не принято. Придется так и оставить. Только разделю-ка я, пожалуй, этот список на две части, чтобы отделить зерна от плевел.
I
Отпетов – сочинитель. Он же Антоний Софоклов, главный настоятель епархиального журнала «Неугасимая лампада».
