Расстрельное время

– Во! Видать, не судьба! Видать, вам тогда друга карта выпала. Червова чи бубнова.

«Тогда»! Кольцов начал напряженно вспоминать. В какое-то мгновение ему показалось, что когда-то давным-давно он уже видел этого человека, или похожего на него. Но когда? И где?

– Ты бы, Петро, напомнил, где мы с тобой встречались? – спросил Кольцов.

– Не помните? – удивился махновец. – Ну, як же! Вы в штабу у Нестора Ивановича, на Вовчей речке. Мне, если помните, тода поручили вас… тое самое… ну, отвести… – мялся махновец.

И Кольцов вдруг вспомнил ту узкую тропу вдоль речки Волчьей, утреннего рыбака с уловом. Даже душистый запах полыни…

– До кривой вербы? – напомнил махновцу Кольцов.

– О! Бачьте! Вспомнили! – обрадовался тот. – До вербы ще далеченько было, ага. А у меня, як на грех, гвоздь в ботинке вылез. Впился в ногу, спасу от боли нема. Иду и думаю, ну, зачем ему до крывой вербы? Яка ему – вам, значить – разница, дэ лежать. Стрельну, думаю, тут, и сразу ж сниму ботинки.

– А ты б сперва снял ботинки, – совсем будничным тоном посоветовал Кольцов, словно речь шла вовсе не о нем, и на расстрел Петро вёл не его.

– А нельзя! При сполнении нельзя, шоб не по форме. Нестор Иванович рассердятся, если хто доложит.

– Да кто ж там мог доложить?

– А напарник. Или хто другой. У Нестора Ивановича везде свой глаз. Даже там, где его не должно быть! – Петро удивлённо покачал головой: – Это ж надо, где встренулись!

– А могли ведь больше и не встретиться, – улыбнулся Кольцов и, между прочим, спросил: – А напарник твой, он тоже здесь?

– Федька Лукьянченко? Нема Федьки. Убили его… – И, вздохнув, добавил: – Видать, ему пиковая карта выпала.

– И кем же ты здесь, в армии? – поинтересовался Кольцов.

– При пулемёте. В полку у Фомы Кожина.

– Ну, будь здоров, Петро. Рад, что мы всё же на этом свете встретились. – И, пожимая махновцу руку, Кольцов сказал: – Ты, когда будешь стрелять в человека, сперва немного подумай. Может, и не захочется курок нажимать.

– Э-э, не! Хоть вы теперь и большой начальник, а совет ваш никудышней, – не согласился Петро. – Если б я в бою думав, мы с вами уже точно не встренулись. Там, хто быстрее, тот и живой. Я, слава тебе, Господи, быстрее был.

– В Бога веришь?

– А вы – нет? – в свою очередь, спросил Петро и, словно уличив Кольцова в обмане, укоризненно покачал головой. – Верите! Иначе мы б с вами уже, точно, не встренулись.

Штаб Повстанческой армии разместился на небольшой сельской площади в доме купца Болбачану, который в семнадцатом году предусмотрительно бежал к себе в Румынию, оставив при доме в качестве охраны свою далекую родню.

Родичи купца не знали ни русского, ни украинского языка, а сельчане не знали румынского. Так они и жили, два народа в одном селе, никак друг с другом не соприкасаясь.

Махновцы оставили их при штабе, но переместили в пристройку для прислуги. С утра и до вечера пожилая румынская пара сидела на скамейке у распахнутых ворот и, ничего не понимая в происходящем, лишь иногда тяжело вздыхая, молча наблюдала за суетной штабной жизнью. Временно исполняющий должность командира Повстанческой армии Семен Никитович Каретников встретил Кольцова радушно, слегка обнял, повёл к обеденному столу, заменяющего канцелярский, усадил. И лишь после этого сказал:

– Много про вас слыхав.

– От Нестора Ивановича?

– И от него тоже. Это он попросыв Фрунзе, шоб вы представлялы тут, у нас, Красну армию.

Кольцов промолчал. Он исподволь присматривался к этому человеку, с которым ему предстояло прожить не один день и на равных заботиться об успехах их общего дела. Круглолицый, высокий, с усами «под Нестора Ивановича», он производил впечатление человека мягкого, сговорчивого. Но как позже убедился Кольцов, внешность Каретникова была обманчива. Был он трудно сговорчивым, на редкость упрямым, а порой и излишне жестоким.

Свой кабинет он расположил в большой гостевой горнице, обставленной с дешёвым купеческим шиком, где с трудом уживались рядом ампирная мебель и тяжелые, кованные медью неуклюжие и тяжелые крестьянские сундуки (скрыни), сулящие счастливую жизнь. Вырезанные из кости слоники соседствовали с богатым майсенским фарфором, дорогие картины – с бумажной мишурой. Лишь большая и подробная карта Крымского перешейка потеснила на одной из стен бумажные цветы.

Кольцову понравилось, что Каретников не сделал в кабинете никаких перестановок. Это говорило о нём, как о человеке деловом, целеустремлённом, не обращающем никакого внимания на свой быт, на удобства, уют.

Каретников тоже выжидал паузу. Они, как боксеры, ожидавшие гонга, откровенно рассматривали друг друга. Затем Каретников спросил:

– Ну и как жить будем? Скажу сразу: не люблю, когда шо-то в себе, а потом где-то там кому-то на ушко. Люблю, шоб – в глаза. Само злое, но – в глаза.

– Сойдёмся, – коротко сказал Кольцов.

– И давай зразу, ще на берегу договоримся. Советы воспринимать буду, а вот командовать вдвоём не умею. И привыкать не стану. Шо не по нраву – скажи. Если соглашусь, исправлю. А если не исправляю, стерпи. И не мешай. Это тебе не Красна армия, где вы мужика по струнке строите. У нас вольнолюбивые мужики, с характерами. Деды-прадедеды запорожскими казаками булы. Приказами имы не покомандуешь. Ладком з нымы надо, уговорамы. А не то, на коня – и до дому!

– Для меня это не слишком привычно, но понятно, – вопреки ожиданиям Каретникова, Кольцов не насупился, а, наоборот, дружелюбно ему улыбнулся. – Думаю, мы не только сработаемся, но и сдружимся.

Дверь в кабинет резко распахнулась, и в проеме встал высокий сутулый усач с обмотанной шарфом шеей.

– Шо тебе, Петро? – Обернулся на дверь Каретников и затем, взглянув на Кольцова, представил вошедшего: – Мой начальник штабу Гавриленко!

Начальник штаба двинулся к столу, а следом за ним в горницу с опаской протиснулись человек десять взъерошенных мужиков.

– Вот, Семён, до тебя просются, – простуженным голосом сказал Гавриленко, но, поймав на себе гневный взгляд Каретникова, сразу сориентировался: – Я и докладаю, Семён Мыкытович, до вас рвутся.

– Шо за люди? Откуда?

Мужики загалдели, перебивая друг друга. Каретников пытался что-то понять, но не смог. И тогда он грохнул кулаком по столу, крикнул:

– А ну! Ти-хо! Шо за цыганский табор? Нехай хтось один ваше дело перескаже! Хто пограмотнее!

Мужики посовещались и вытолкнули из своего круга маленького тощего мужичка в сбитом на затылок заячьем треухе. Вид у мужичка был задиристый, он походил на драчливого петуха.

– Мы, как бы это сказать, от общества… как её…делегация, – начал мужичок. – Дело у нас простое. Сами мы – иркутские, там совецку власть устанавливали. Ванька Романов нас до кучи собрал и обманом сюда. Назвали Тридцатой сибирской. А тут…

Мужичок в нерешительности смолк, оглянулся на своих.

– Говори, чего там!

– Выкладай всё, без утайки! – поддержали своего выдвиженца мужики.

– Я и говорю! Поглядели мы на совецку жисть, пока сюда ехали, и промеж себя так решили: нам такая совецка власть пока ещё не очень подходит. Мы бы и не против, но чтоб без большевиков, – закончил мужичок-грамотей свою речь.

– Нам бы до вас! Очень нам вашая власть нравится, – сказал кто-то из «делегатов».

Каретников выразительно взглянул на Кольцова, дескать: обрати внимание! Но тот слушал, никак не выказывая своего отношения к происходящему. Махновщина уже давно стала явлением, распространившимся за пределы левобережья Днепра, и он, отправляясь сюда, был готов к подобному.

– А откуда вы знаете, какая у нас власть? – спросил Каретников.

– Известно какая – анархическа. Мы там, у себя в Сибири, ваши листовки читали. И уже здесь с мужиками толковали. Большинство сходится на том, что нам её подменили…

– Кого? – не понял Каретников.

– Я и говорю, совецку власть, – несколько стушевался грамотей. – Обещали одно, а выдали, вишь ли, другое. Как на ярмарке. Там тоже такое фармазоны проделывают.

– И чем же это перед вами большевики провинились? – не выдержав, вмешался в разговор Кольцов.

– Чем, чем?.. – стушевался оратор. – Известно, чем…

– Землю ещё в семнадцатом обещали раздать, а где она? – пришел на помощь грамотею кто-то из его окружения.

И посыпалось.

– Последнее из амбаров выгребают!

– Продотряды, заградотряды!

– Слух прошёл, коммунии затеяли.

– У их там всё обчее, даже бабы.

– Я свою отдал бы в коммунию, можа мне каку помоложее выпишуть, – осклабился своим беззубым ртом дедок.

– Тихо! – придя на помощь Кольцову, вновь повысил голос Каретников. – Шутки в таком деле не принимаю. Я и сам, если по делу, могу пошутковать. Если вы с Сибири до нас за землёй пришли, то вон за Сивашом Врангель. Он ещё летом манифест насчет земли объявил.

– Врангель нам не подходит. Он не задаром – продавать её будет. А кто купит? Известно, богатеи. Тот же помещик.

– Всё знаете, а дураки! – сказал Каретников и, выждав, когда все смолкнут, перешел на доверительный тон. – Хочу открыть вам один секрет. Это уже без всяких шуток. Малость вы опоздали. Чуток бы раньше, приняли бы вас до себя с дорогой душой. А сейчас – всё! Лавочка закрылась!

Примечания