Секретный фронт
Его побаивались, но уважали.
Генерала встретил начальник Богатинского пограничного отряда майор Пустовойт, не раз получавший нагоняй за медлительность и нерасторопность. Его срывающийся на фальцет голос, рука, вздрагивающая у козырька, выдавали волнение.
«Ну чего, чего он, – раздраженно думал генерал, выслушивая его рапорт, – что я, кусаюсь? Чего он меня боится? Если бы только робость, можно простить. Работу запустил, с каждой мелочью лезет за указаниями, разведку держит на привязи. А вот по бумажкам мастак: в рапорте чепуху распишет с такими завитушками, что ахнешь… Лунь почти под боком хозяйничал, а он только ушами хлопал, дождался, пока райкомовцы открыли…»
Генерал с досадой выслушивал сбивчивую информацию Пустовойта, наблюдая, как подрагивал его острый нос и судорожно двигался кадык на худой шее. Теперь уже все в нем не нравилось генералу. «Надо менять, немедленно менять… Разве таким должен быть оперативный работник? Вырвать бы у соседей подполковника Бахтина…» – подумал генерал в раздражении и уехал из штаба отряда в райком партии в дурном расположении духа.
Слушая рассказ Ткаченко, генерал производил расчеты на своей карте-двухверстке.
– Школа скорей всего находится вот здесь. Горный рельеф, густой лес. – Красный карандаш резко очертил круг. – Надо искать здесь. На месте Луня я бы, пожалуй, тоже выбрал эту химару.
«Химарой» Дудник называл всякое глухое и удобное для бандитов место.
– Придется поручить энергичному командиру найти этого Ракомболя, – сказал Дудник. – Что мне с Пустовойтом делать? Ни рыба ни мясо. Таких нельзя держать долго на одном месте, прокисают. Пришлю вам другого в отряд, обещаю, обещаю…
Ткаченко, в душе соглашаясь с невысокой оценкой боевых качеств нынешнего начальника отряда, все же ценил его отзывчивое отношение к солдатским нуждам, порядочность и доброту.
– Разве в нем дело, Семен Титович? – пробовал он заступиться за Пустовойта. – Меня, стреляного волка, и то заарканили. Тут уж ответственность лежит на всех… – Ткаченко проверил свой пистолет, достал запасные обоймы. – Я с вами поеду в отряд. Будете разрабатывать операцию, может быть, и я пригожусь.
– Поедемте, Павел Иванович. Вы герой дня! – Генерал спрятал карту в планшетку.
От райкома до штаба отряда, занимавшего здание бывшей польской тюрьмы, окруженной высокой стеной, было недалеко. Тюрьма, построенная некогда на окраине, ныне как бы всосалась в быстро расширяющийся город. На западной его окраине рассыпались мелкие домишки, на восточной – закладывали фундаменты под новые многоэтажные здания. Улица, по которой они ехали, носила имя Коперника. На ней сохранились уютные особнячки под черепицей, спрятавшиеся за железными заборами, глазированная плитка тротуаров и мощные яворы – им все было нипочем: гайдамаки, гитлеровцы, бандеровцы.
В «форт», как называли штаб отряда, въехали через центральные ворота, охраняемые часовыми.
Во дворе штаба, на бывшем поверочном плацу, стояли машины мотострелковой части, прибывшей для прочеса. Солдаты в касках, в полевых погонах беседовали, расположившись группами или возились у машин.
Команда «смирно» при появлении генерала заставила всех замереть, а затем все вновь ожило.
Генерал застал начальника отряда за изучением карты. На вялом, с обвисшей кожей, лице и на этот раз без труда можно было обнаружить растерянность. Пустовойт, страдальчески помяв подбородок, взглянул на Ткаченко, доложил:
– Ищем иголку в стоге сена…
Генерал подошел к раскрытому окну, забранному кованой решеткой. Отсюда были видны пушки с зачехленными надульниками и минометы.
Батареи втягивались во двор, чтобы не привлекать на улице внимания прохожих. Сюда же подходили машины с мотострелками.
– Если часть тронулась с места, она должна действовать… – как бы про себя, ни к кому не обращаясь, сказал генерал.
Пустовойт, приняв замечание на свой счет, болезненно поморщился.
– Поисковые группы ведут активный прочес местности, обеспечены радиосвязью, товарищ генерал, – повторил он. – Если что, немедленно доложат.
– Операция подготовлена?
– В предварительной части – да, товарищ генерал.
– Вызовите руководящий состав. Надо все детально обсудить.
Пустовойт распорядился, и вскоре кабинет наполнился офицерами. Каждый из входящих докладывал в соответствии со строевым уставом. У многих были папки с бумагами.
Генерал вглядывался в лица офицеров с пронзительной внимательностью. И хотя Дудник всех их хорошо знал, принимал рапорты так, будто встречался с офицерами впервые, не останавливая, выслушивал их звание, фамилию и должность.
Первым вошел заместитель по политической части майор Мезенцев, потом начальник отделения разведки майор Муравьев с наиболее объемистой папкой и свертком карт; с торопливой поспешностью, отдуваясь от жары, представился начальник штаба майор Алексеев, тоже имевший карты и коробку с цветными карандашами и кнопками…
Когда все расселись за длинным столом, генерал посоветовал Ткаченко заняться пока своим делом.
– А то мы долго будем искать иголку в стоге сена…
Пустовойт покраснел, слабая улыбка быстро погасла на его губах.
Ткаченко вернулся в райком. В четыре часа Дудник, позвонив, сообщил, что поисковая группа капитана Галайды обнаружила расположение лагеря, но Лунь со всей школой ушел в неизвестном направлении.
– Если не передумали, я за вами заеду.
Оперативный отряд вышел из Богатина в начале пятого. В пути Ткаченко поделился с генералом своими впечатлениями и остановился на мучившей его догадке об оружейных залпах, которые так явственно слыхал он при возвращении из лагеря в Богатин.
– Не могу забыть, Семен Титович. Вроде виновным себя чувствую, – закончил Ткаченко, – если тех, вышедших из строя, расстреляли…
Дудник постарался успокоить Ткаченко:
– При чем тут вы? Главари школы догадывались о брожении среди курсантов, хотя точных сведений не имели. Им надо было очистить свои ряды, и они очистили их. Любыми средствами, так или иначе они уничтожили бы колеблющихся. Вы лишь ускорили этот процесс.
– Ускорил?
– Да! Но вы и углубили трещины. Эта жестокость, кровавая расправа многим откроет глаза. Лунь покарал их. Мы отыщем и покараем Луня. – Генерал вытер лоб платком и, взглянув на Ткаченко, добавил: – Мы разыщем его. Границу перекрыли надежно, а здесь ему от нас никуда не уйти.
Глухая дорога была размята гусеницами машин. На развилках дорог направление указывали маяки-мотоциклисты в стальных касках. Пустовойт успел «обкатать» незнакомую дорогу, и генерал похвалил его.
– Что хорошо, то хорошо, – сказал генерал, чтобы Ткаченко не упрекнул его в непоследовательности, – плохо, что Пустовойта приходится всякий раз подталкивать.
«Виллис» раскачивало и шатало. Шофер спрямил путь, но он не оказался короче. Генерал был настороже, переместил кобуру на ремне поудобнее, положил автомат шофера к себе на колени.
– Поле слышит, а лес видит, – сказал он, как бы оправдываясь. – Мой отец плотогоном был, помню, говорил: «Не доглядишь оком, заплатишь боком».
К поляне все же добрались благополучно. Жадно вглядывался Ткаченко в знакомые очертания деревьев, они днем казались ниже и менее стройными. Вот и остатки костров с дымящимися бревнами и обгорелым тряпьем. Виднелись землянки. Палаток не было. На опушке стояли машины с минометами и два «студебеккера» пограничников.
Капитан Галайда подошел строевым шагом, без запинки отрапортовал, чеканя слова, он как бы выстраивал их в шеренгу.
– Обнаружили подземный стрелковый тир. Минный погреб противником взорван при отходе, товарищ генерал! – закончил Галайда. Пожал протянутую генералом руку и отступил на шаг в сторону.
Дудник заметил стоявшую в отдалении группу пограничников из линейной заставы Галайды. Некоторых из них он хорошо знал, только позавчера побывав на заставе, он говорил с ними. Лейтенант Кутай и сержант Денисов, оперативники, привлекавшиеся отделением разведки штаба отряда для особо важных заданий, пользовались заслуженной популярностью, выходящей за пределы заставы. Генерал подошел к ним, поздоровался.
– Надежные хлопцы, – обращаясь к Ткаченко, сказал генерал, – закалились в боевом огне уже после войны… – Он хотел еще что-то добавить, но, заметив Пустовойта, подталкивавшего к нему младшего лейтенанта, замолчал.
Младший лейтенант Строгов, командир мотострелкового взвода, доложил о разминировании подходов к лагерю и, немного замешкавшись, сообщил, что им обнаружена свежая могила.
– Могила? Общая? – Генерал обернулся к Ткаченко, и, хотя ничего не сказал, взгляд его как бы выразил: «Ну вот, оба мы оказались правы».
– И трупы обнаружены? – спросил генерал.
– Обнаружены, товарищ генерал, – ответил Строгов, – мы сделали пробный шурф. Судя по обмундированию, курсанты школы. – Переборов короткое замешательство, добавил: – «Украинской повстанческой армии», товарищ генерал.
Генерал с досадой махнул рукой и обратился не только к докладывающему ему офицеру, но и ко всем невольным свидетелям их разговора.
– Армии? В армии другие порядки. Бандиты – вот кто они! Как бы себя ни называли, – бандиты! Когда же они успели вырыть могилу?
– Использовали одну из взводных землянок, товарищ генерал.
– Землянку?
– Землянки глубокие, – пояснил Строгов. – Трупы уложены плотно, в три пласта. Каждый пласт покрыт плащ-палаткой немецкого армейского образца, товарищ генерал!
– Ну, ведите, товарищ младший лейтенант, к этой могиле!
Строгов шел впереди четким шагом. Младший лейтенант недавно окончил офицерское училище. Туда он попал, исполняя волю своего отца, старого служаки, одного из незаметных и скромных героев Гражданской войны, носивших орден Красного Знамени на алом банте. Без особой охоты начав учебу, молодой человек постепенно втянулся, обзавелся отличными товарищами, полюбил училище, армию и свой род войск – пограничный.
Приближались сумерки. Старые буки с мохнатыми, замшелыми стволами, широко раскинувшие свои густые кроны, почти не пропускали солнца. Трава под деревьями была вялая и редкая, валежины, гнилые и ломкие, трещали и рассыпались под ногами. Нередко, словно белые, исхлестанные дождями и ветром черепа, виднелись из земли круглые камни, плотно обросшие с северной стороны мхом, с седыми отливами зелени.
Они шли по разминированному проходу в лесной целине, обозначенному свежими зарубками на стволах.
Наконец они достигли лагеря школы; ничто не выдавало сверху его присутствия; вокруг дремучий, девственный лес, не срублено ни одного дерева, не вытоптана трава, не помят кустарник и подлесок. Землянки сообщались между собой умело замаскированными траншеями, которые одновременно были приспособлены для ведения круговой обороны и имели удобные запасные выходы в глухое ущелье.
И землянки и ходы сообщения были настолько искусно спрятаны, что можно было пройти невдалеке от них и ничего не заметить.
– Опытные, ловкие, канальи, – заметил Дудник. – Сколько раз я предупреждал, с ними надо держать ухо востро… – Слова были обращены к Пустовойту, покорно принявшему этот упрек и в знак согласия наклонившему голову. – Э, да тут уже нас опередили!
Возле раскопок у общей могилы негромко разговаривали штабные офицеры, только что приехавшие по вызову. Прибыл и представитель военной прокуратуры, подполковник юстиции, деловые качества которого хорошо знал Дудник. Внешне же это был несколько суматошный бодрячок, заработавший к сорока пяти годам брюшко и лысину. Увидев подходившего генерала, он направился к нему доложить о своем прибытии.
– Здравствуйте, Александр Петрович, – поприветствовал Дудник, – успели из Львова?
– При сегодняшних транспортных возможностях, товарищ генерал… – Лицо подполковника отмякло в добродушной улыбке.
– Познакомьтесь: секретарь Богатинского райкома Ткаченко.
– Очень кстати, товарищ Ткаченко, вы мне будете крайне нужны, – сказал подполковник. – Если фантасмагория, о которой мы краем уха слыхали, подтвердится…
– Только, Александр Петрович, не заводите дела на Павла Ивановича, а то пришьете ему связь с бандеровцами…
– Что вы, что вы, товарищ генерал! Как можно?..
Бойцы вытаскивали трупы и укладывали их в десяти метрах от ямы. Вынося трупы, они протоптали дорожки по глине, выброшенной из могилы. Каждого убитого фотографировали, осматривали его одежду, искали документы.
На кромке поляны стояли два бронетранспортера с водителями и стрелками наготове. Человек десять мотострелков наблюдали за разгрузкой могилы. Металлические щупы, приспособленные для поиска схронов, были очищены от земли и закреплены ремнями на бортах за скобы.
Генерал подошел к бойцам, взмахом руки отставил рапорт старшего, обратился к первому, ближе всех стоявшему к нему рядовому:
– Как фамилия?
– Рядовой Горчишин, товарищ генерал! – Солдат ответил звонко, с юношеской непосредственностью и гордостью за оказанную ему честь разговаривать с генералом.
Ветер качнул верхушки буков. Покружившись, медленно упали на землю желтые листья. Где-то неподалеку застучал дятел.
Генерала заинтересовал молоденький солдат Горчишин, отличавшийся от привычных ему фронтовиков, заинтересовал как человек, призванный в армию после войны, как один из тех, кому предстоит продолжить дело обороны.
– Вот так, товарищи, война окончилась, а убийства продолжаются.
Горчишин промолчал. Слова генерала не были обращены непосредственно к нему. Карие глаза молодого солдата с бахромчатыми ресницами глядели доверчиво.
– Вы кем были до призыва, товарищ Горчишин? – спросил Дудник.
– Комсомольским работником. И сейчас член комсомольского бюро, товарищ генерал.
– В стычках участвовали?
– Участвовал, товарищ генерал. Я из минометного расчета.
Подходили еще бойцы.
– Знаете, кого выкапываем, товарищ Горчишин?
– Точно не знаем. Говорят, «эсбисты» расстреляли курсантов, захотевших выйти по амнистии.
– Верно. Слепые убили прозревших. – Генерал присел на бревно, снял фуражку. – Молодых хлопцев побили. Молодых? – спросил он одного из офицеров, производивших раскопки.
– В основном молодежь, товарищ генерал. – Офицер провел пальцем по списку: – Пятьдесят один.
– Пятьдесят одна жизнь. Могли стать хлеборобами, студентами, шахтерами. Сначала их соблазнили на разбой, спровоцировали, а потом жестоко поубивали. Вот какой враг перед нами. Своих не жалеют. Навязали нам кровопролитие, чем мы должны отвечать? Найдем убийц, предадим справедливому возмездию… – Генерал закурил, разрешил и остальным, пригласил присесть Ткаченко и подполковника. Пустовойт продолжал стоять.
– Чем скорее выведем гниль, тем лучше – точит шашель наше большое здание… Мы закончим службу, начнем бороться со своими хворобами, а вам продолжать… У меня у самого сын, товарищ Горчишин, в этом году аттестуется на зрелость. Советую ему идти в военное училище, мнется… Спрашиваю: «Чего мнешься?» – Отвечает: «Война кончилась, а следующая, согласно периодике, будет не раньше как через двадцать пять лет». Видите ли, объявились новые менделеевы, изобретают свои периодические системы. «Ну и что, если через двадцать пять? Служи себе и служи», – говорю сыну. А он: «Столько лет без дела терять. Не то что ордена, медали не заслужишь…»
Генерал надел фуражку, вгляделся в лица солдат.
– Если все так будут рассуждать, кто пойдет учиться военному делу? А враги могут навязать войну в любой выгодный им момент, начхав на эту периодику. Тогда что? Побьют. Некому будет давать медали… – Солдаты заулыбались. – Дошло? Вечный мир до первой драки. Подал сын в военное училище. Если примут, буду рад. – Он обратился к младшему лейтенанту Строгову: – Вы-то какое училище окончили?
– Петергофское, товарищ генерал.
– Хорошее училище… – Генерал поднялся, давая понять, что разговор окончен, и, обратясь к Пустовойту, добавил: – Теперь наша задача – догнать и разгромить Луня.
Глава пятая
Преследование Луня, уходившего в северо-западном направлении, вели два оперативных отряда. В каждом из них было по неполной роте мотострелков с легкими орудиями и минометами.
Одним из отрядов командовал старший лейтенант Пантиков, человек осмотрительный, неторопливый, старавшийся не подвергать вверенных ему людей ненужным опасностям. Некрупный, плотный мужчина из крестьянского рода, с размеренными движениями, окающей речью, вологодец Пантиков не раз был проверен в боях с мелкими группами оуновцев. Теперь ему хотелось помериться силами с Лунем и его якобы намертво сплоченной школой.
Младший лейтенант Строгов, командовавший мотострелковым взводом, и внешне и складом характера резко отличался от своего комроты. Стремительный, горячий, храбрый до того предела, который именуется безрассудством и не поощряется в армии. Поэтому Пантиков, хотя внутренне и любовался Строговым, держал его как бы на привязи, а чтобы не зарвался в боевом поиске, назначал его чаще всего в арьергард. Во взводе Строгова служил по первому году тот самый рядовой Горчишин, с которым разговаривал в базовом оуновском лагере генерал Дудник.
В авангарде отряда шел проверенный следопыт лейтенант Кутай со своей группой из пятнадцати человек со старшими нарядов – сержантом Денисовым и старшиной Сушняком.
Пантиков встретился с Кутаем впервые, однако полностью доверял ему, так как ранее был наслышан о нем, к тому же его рекомендовал сам генерал Дудник.
Нельзя замести следы поспешного отступления сотен людей: профессиональное чутье контрразведчика, опытного следопыта, редко подводившее Кутая, безошибочно направило его по петлявшей тропе Луня, который уводил школу имени Евгена Коновальца в глубину области.
Капут уходил к границе, имея с собой тридцать «эсбистов», наиболее отъявленных головорезов, и столько же курсантов-минометчиков. Продвижение группы Капута засекли, но причина разделения сил оуновцев была пока непонятна. Границу в направлении движения Капута надежно перекрыли пограничные заслоны.
Двое суток, с короткими привалами, мотострелковый отряд Пантикова шел за Лунем. На третьи, в знойный полдень, отряд втянулся в село Козюбы, где Пантиков решил сделать привал – дать отряду отдых. Козюбы – одно из глухих сел, располагавшее крепкой прослойкой крестьян, занимавшихся лесным промыслом. Часть селян в недалеком прошлом обслуживала крупного винодела и винокура, галицийского поляка, ушедшего с немецкими оккупантами.
Село было заманчиво для бандитов – кругом горы и густой лес. В любую минуту можно уйти, скрывшись в тайных схронах. Не по душе было это село Кутаю. Стоял он возле Пантикова, надвинув фуражку на лоб, молча изучал понятные его опытному глазу приметы.
Отряд располагался на просторной, выстланной камнем площади: траки грохотали, высекали искры, тугие струи выхлопных газов прослаивали прозрачный, знойный воздух.
Не успели машины занять бивачные порядки, как с них спрыгнули бойцы, организованно и привычно рассыпавшись, согласно установленной схеме, для прощупывания стогов и сеновалов, тайников, спрятанных глубоко под землей, – схронов. Техника продолжала прибывать. Орудия, их было четыре, – низенькие противотанковые пушки как бы однооко прижмурились на избранных огневых позициях. Расчеты приготовили снаряды, протерли оптику. Минометы пока не сгружали.
Село замерло, насторожилось. Толпившиеся у потребиловки в очереди женщины и ребята, пришедшие за керосином, брызнули врассыпную. «Если люди прячутся, значит, боятся», – подумал Кутай. Кого? Своих бойцов? Нет, это исключалось. Пусть пока еще не восторг, но терпимость, надежда и любопытство неизменно сопровождали колонну в пути. Выходит, перепугались бандитов. Может быть, откуда-то наблюдают те?
Размышляя таким образом и поджидая веерообразно разосланных разведчиков, Кутай искоса наблюдал за Пантиковым, явно проявлявшим несвойственное ему нетерпение и даже нервозность.
Пантиков курил без удовольствия, машинально чиркая спичкой, разжигал очередную трухлявую папироску, грыз бумажную гильзу.
К нему являлись с донесениями «щупари», не обнаружившие ничего утешительного. Кухни уже доваривали козлятину, допревала перловая каша, что означало – прошло почти два часа, а намеков на присутствие бандитов никаких. Обнаружили в одном подвале несколько винтовок, в другом месте разобранный пулемет; нашли седла, тоже мадьярские, их могли побросать в свое время ошалело убегавшие гусары.
– Два часа хватаем дым шилом, – бурчал Пантиков, прожигая горячим взглядом Кутая. – Мы его тут вышариваем, а он дал драпа в противоположном направлении и кажет нам дулю…
– Что вы предлагаете, товарищ старший лейтенант? – суховато спросил Кутай.
– Предлагаю, как и задумано было раньше, устроить большой привал, возможно, и ночевку, а потом – утро вечера мудренее…
– Яснее?
– Продолжать действовать прочесом.
– Рассыпать отряд?
– Зачем его рассыпать, лейтенант? Не мешок с крупой.
– Тогда не прочес, а движение. Куда? – Кутай вопросительно взглянул на Пантикова. – Неизвестно. Ведь след оборвался здесь.
– Откуда это видно?
– Я обследовал выходы из села.
– Когда вы успели? – недоверчиво спросил Пантиков.
– Я был впереди отряда.
– Понятно. – Пантиков принял очередной доклад, приказал проверить горючее в баках. Его беспокоило, что до сих пор не подошел бензозаправщик. – Итак, дорогой поводырь, что же, по-вашему, выходит, Лунь сквозь землю провалился?
– Ему хорошо, Луню, – пробурчал Кутай. – Ему горючее не нужно, уходит на подошвах, а нам сколько колес надо крутить…
– Может быть… – Пантиков продолжал жевать окурок, его круглое, простоватое, прихваченное неровным загаром лицо выражало пренебрежительное неудовольствие.
Кутай с повышенным нетерпением поджидал разведчиков, посланных для тактического опроса местных жителей. Не могли же раствориться двести человек, или сколько их там осталось от школы после расстрела инакомыслящих и ухода жандармерии. Тайна исчезновения Луня должна быть разгадана. Разведчики не могли появиться с пустыми руками. Но поди объясни это Пантикову, строевому военному человеку, привыкшему к прямым и ясным приказам и действиям. Его учили драться, бить врага. Кутая тоже учили этому. Но и не только этому. Он должен был знать тактику действий внутреннего врага. И он ее знал. С внешним противником хоть не легче, зато проще. Здесь же как ни крути, а многое упиралось в местное население. Логически рассуждая, Кутай не мог допустить мысли, чтобы кто-то из жителей Козюбы не видел, куда делась банда. Не бесплотные же духи эти курсанты оуновской школы. Есть бандиты, есть, к сожалению, их пособники, но нет бандитских сел! Уж это-то он хорошо знал, не раз проверено на практике.
Пантиков крепко надеялся на лейтенанта Кутая, достаточно известного в пограничных войсках. Приданная мотострелковому отряду группа Кутая была укомплектована опытными разведчиками, физически выносливыми и с полуслова понимающими своего командира. Глаза и уши авангарда до сих пор не подводили: шли наверняка по свежему следу, не затоптанному и не смытому дождями. И вот сотни отпечатков кованых сапог вдруг оборвались.
Служебные собаки вряд ли взяли бы след, пропавший в мелкой речушке, петляющей по облизанным голым камням. Берега речушки – будто каменное корыто, ни песка, ни земли. Разведчики определяли движение уходивших от них людей по еле уловимым приметам. Осматривался каждый перевернутый камешек, надлом веточки, примятый бурьянок, даже пепел от махорки. Все эти следы вели в Козюбы – и вдруг уперлись, как в стенку…
Кутай мысленно выстраивал факты, доводы в логический ряд поиска, привлекая к этому весь свой опыт. Он ждал своих ребят с новыми сведениями, пусть даже куцыми, все пригодится, думал Кутай, никакой мелочью, намеком нельзя пренебрегать, надо торопиться снять озабоченность у Пантикова, хорошего, беспокойного командира, горевшего одним желанием выполнить приказ генерала.
«Что же делать дальше? – рассуждал Пантиков. – Как говорится, или – или… Или отстукать командованию депешу – «просить пардона», или продолжать бродить с завязанными глазами в надежде отыскать одну из ста дорог, которые были в распоряжении Луня».
Пантиков наблюдал за продолжавшим молчать Кутаем. Ишь, какие у лейтенанта твердые губы и тяжелый, как из стали отлитый, подбородок. Однако не скрыть и ему своих чувств, выдают подрагивания икр и неспокойные, мелкие морщинки у переносицы. Черные, упрямые глаза что-то напряженно выискивали среди запрудивших площадь машин и бойцов, однообразных из-за их обмундировки и одинаково необношенных касок.
Кутай приподнялся на носки, вгляделся пристальней, даже шагнул вперед. Среди серо-зеленоватых касок бросились в глаза три фуражки – ими отличались люди из группы Кутая, – потом одна исчезла, и вскоре старшина Сушняк и сержант Денисов приблизились к офицерам.
Денисов остановился в десяти шагах, все еще тяжело дыша, а Сушняк, полностью овладев дыханием, подошел к ним вплотную.