Шпион товарища Сталина (сборник)

2

Седьмого июня на военном аэродроме в пригороде Берлина на закрытом просмотре собрались именитые гости. Среди них выделялись гауляйтеры из Баварии и других земель. Спесивые нацистские бонзы с пивными животиками, крупными лысеющими головами, дряблыми серыми лицами и тусклыми, как агаты, глазами важно расселись на передвижной трибуне летного поля.

В момент перед самым открытием мероприятия на белоснежном «хорьхе» с открытым верхом подъехал Герман Геринг. Человек несведущий мог принять его за какого-нибудь князя Монако или итальянского короля – таков был внешний вид ближайшего на тот момент соратника Гитлера.

Впечатляющий белый как снег мундир с ярко-алыми отворотами сидел превосходно, а великолепной фуражке с высокой тульей и внушительному позолоченному жезлу рейхсмаршала, наверное, позавидовали бы все без исключения европейские монархи.

Геринг дал отмашку, и представление началось. Пилоты люфтваффе бодро прошли над аэродромом семеркой новых «мессершмиттов» модели F-2 – Фридрих. Надо сказать, неплохой был для того времени самолет, но вооружение, по моему мнению, было все-таки слабоватым для войны, делавшей ставку на скоростные и очень живучие штурмовики и бомбардировщики, способные мигом стереть с лица земли какой-нибудь огромный завод или мощную электростанцию.

После прохождения парадным строем Рупперт Гофман начал демонстрацию фигур высшего пилотажа на все том же Фридрихе второй модели. Гитлеровские бонзы дружно задрали вверх потные лысые головы.

Гофман, как всегда, был великолепен. Его воздушная акробатика не оставила равнодушным ни одного зрителя, несмотря на то что среди них присутствовали довольно кислые и самодовольные типы.

Изюминкой демонстрации стал показательный воздушный бой. К этому моменту мое судьбоносное шило лежало там, где ему следовало лежать, – в хвостовом оперении среди рулевых тяг. Я сунул его туда незаметно от Урсулы.

Дальше все шло, как обычно, – выруливание на взлет и проверка элеронов и рулей. Я уверенно вертел рулями туда-сюда.

Внешняя проверка ничего не выявила. Шило до поры до времени мирно покоилось среди тяг и не давало о себе знать.

Через минуту мы сцепились с милым Гофманом в воздухе. Задача была сесть на хвост. Кто сядет на хвост, тот победит.

Гофман был на все том же F-2, а я был на Третьем Фридрихе – «мессершмитте» модели Ме-109 F-3. Он был изготовлен в единственном экземпляре, и бродяга Гофман конечно же хорошо знал об этом немаловажном нюансе.

Чтобы угодить Герингу, конструкторы рискнули единственным экземпляром. В случае его утери многомесячная работа по доводке самолета летела коту под хвост.

Однако фюрер торопил с апробацией в воздухе, а Геринг желал угодить фюреру. Может быть, поэтому конструкторы посадили на единственную модель новейшего истребителя советского летчика. В случае неудачи все спишется на него.

Ситуация меня вполне устраивала. Я опять не учел лишь одного – пресловутый субъективный фактор, существенно отягощенный присутствием красивой женщины.

Гофман был силен падением коршуна с высоты, но вот такую фигуру высшего пилотажа, как «горка», он знал недостаточно хорошо, в отличие от меня. Я всегда внимательно слушал советы Валерия Чкалова, лично был знаком с ним, все его замечательные идеи по пилотированию и тактике воздушного боя неизменно проверял в небе и брал на вооружение.

Вовсе не случайно Чкалов выделял особую роль «горки» в современном воздушном бою. Вот почему я отрабатывал «горку» до умопомрачения и мог пилотировать самолет на «горке» с завязанными глазами.

Стремительным ястребом Гофман без труда зашел мне в хвост. Теперь ему следовало сесть на него, и тогда – победа.

Я легко ушел в пологое пикирование на разгон, а затем пошел на «горку». Гофман не отставал, но, когда я ушел на «горку», недотянул – неверно рассчитал угол подъема. Как будто так просто рассчитать угол подъема сообразно углу подъема противника! В том заключался весь фокус.

Самолет Гофмана потерял скорость раньше. Мне оставалось лишь осторожно подправить рули, которые, кстати, превосходно работали, поскольку я не делал резких рывков, поэтому шило продолжало мирно покоиться на своем месте.

Наступил самый ответственный момент. Дернешь ручку, и самолет свалится в штопор.

Успешно подправив рули, не в первый раз, как говорится, я развернул нос самолета в сторону самолета Гофмана, и он как миленький распластался в паутине моего прицела. Ура!

Гофман проиграл. В реальном бою в следующий миг он бы пожухлым осенним листом кружил вниз на «мессершмитте» с развороченным брюхом.

Однако майор не успокоился и решил сыграть на том, что снизу маневр, кажется, был не очень хорошо виден. Если не торопиться, мой самолет успеет набрать скорость, вылетит вперед и окажется у него перед носом. Тогда хитрюга Гофман сможет заявить о победе. Впрочем, достойная ничья его также вполне устраивала. В тот момент для него главным было любыми путями уйти от поражения.

Самолет Гофмана стал медленно разворачиваться прямо передо мной. Если бы я ничего не сделал, столкновение случилось бы неизбежно.

Свинья, которую подложил Гофман, оказалась столь неожиданной, что я совершенно забыл о шиле и резко бросил самолет в сторону и вниз, чтобы избежать авиакатастрофы.

Шило как будто ждало своего судьбоносного момента. Оно сместилось и заклинило руль высоты.

Я вспомнил о шиле, но было поздно. Теперь я мог сделать лишь одно – в самый последний миг убрать крыло своего самолета из-под удара, перевернувшись вниз головой.

Маневр неожиданно удался. Мне снова повезло, а своей везучестью в воздухе я славился давно. «Мессершмитты» не столкнулись, они нежно потерлись друг о друга животами, словно дельфины-родственники.

Самолет Гофмана в следующую секунду рухнул вниз, а я сумел удержать машину и не свалился в штопор. В итоге Гофман прыгнул с парашютом, а его «мессершмитт» разбился. Если не скромничать, то можно смело сказать, что седьмого июня тысяча девятьсот сорок первого года я, сам того не желая, сбил свой первый «мессершмитт».

Гофмана, бедолагу, увезли на карете «скорой помощи» в госпиталь, а я сумел посадить свой самолет «на брюхо», всего лишь сломав крыло и погнув винт. Моя рассеченная бровь – не в счет.

Что началось на аэродроме после того, как самолеты столкнулись, передать словами невозможно. Муравейник, в который сунули дымящуюся головешку, – вот сравнение, которое первым приходит на ум, но оно слишком банально и явно не отражает того, что было на самом деле.

Геринг, страшно налившись томатным цветом, укатил на лимузине, не сказав ни слова. Партийных бонз в течение пяти минут, словно в условиях спешной эвакуации, увезли куда-то в закрытую гостиницу под Берлином, где устроили грандиозный банкет. Там все было, но тем не менее какой-то кислый и вечно всем недовольный тип все же «капнул», и скрыть неприятный воздушный инцидент от фюрера не удалось.

3

В тот же день вечером меня посадили под домашний арест. Монотонно потянулись однообразные дни. Никто за мной не заезжал, чтобы везти на аэродром, а выйти я мог лишь пешком в ближайший городок, который не имел прямого автобусного сообщения с Берлином.

Хороший был городок, не помню мудреное его название, уютный и чистенький, но там можно было купить лишь хлеб, сигареты и спички. О всех перемещениях, вплоть до того, какой походкой ты вышел на крыльцо магазина и каким манером закурил папиросу, глазастые провинциалы немедленно докладывали местному полицейскому начальнику, у которого на самом почетном месте рабочего стола величественно стоял черный эбонитовый аппарат прямой телефонной связи с гестапо.

Когда я сидел под странным домашним арестом, у Гельмута случилась авария – прорвало старую канализационную трубу, видимо, еще времен канцлера Отто фон Бисмарка.

Мы всю ночь черпали фекалии. Я держался бодрячком, и милый Гельмут после столь запоминающегося пахучего инцидента, который без моей помощи наверняка принес бы ему множество неприятностей по службе, проникся ко мне особенным уважением.

Когда наша эпопея по сбору плодов цивилизации закончилась, утром за рюмкой коньяка, которым я с удовольствием угостил умаявшегося садовника, Гельмут, зарумянившись, как девушка от комплиментов, поведал нечто очень интересное.

Оказывается, особнячок, в котором мне довелось жить, не такой простой, каким кажется. В подвале, из которого мы накануне старательно черпали необыкновенную жижу, имеется бронированная дверь. Через нее можно попасть в подземный ход, который, как говорят, ведет в секретное метро фюрера.

После того как мы уговорили коньячную бутылку, Гельмут с обаятельным хохотком добавил, что шифр в замке бронированной двери простой – дата рождения Адольфа Гитлера.

Вдруг садовник глянул мне в лицо так задорно и весело, словно вместо меня увидел прямо перед собой забавного разукрашенного клоуна в цирке.

– Так что, если вам надо бежать, герр майор, я ничего не знаю.

Мне оставалось лишь поблагодарить чуткого Гельмута за заботу, но в тот момент следовало не бежать, а, напротив, оставаться под стражей и следствием. Я не терял надежды, ждал и дождался наконец.

4

Колоритный гестаповец, прыткий молодой человек с косой черной челкой, как у Гитлера, и модным пенсне на носу, как у Гиммлера, имел довольно слащавый вид. Он, наверное, думал, что ему предстоит долгий, нудный разговор с советским тайным диверсантом, поэтому запасся внушительным блоком французских сигарет и растворимым бразильским кофе в жестяной банке набиравшей в то время обороты швейцарской компании Nescafe.

Я удивился, что кофе можно приготовить, просто залив кипятком. Тогда растворимый кофе был в диковинку.

Эрих Нобль щедро угостил меня им. Как видно, ему доставляло особое удовольствие наблюдать мое изумление, отразившееся на лице в процессе дегустации старого напитка, приготовленного на новый лад.

Каково же было удивление гестаповца, когда я, напившись от души замечательного кофе, стал говорить о погоде.

– Постойте, герр майор, я все-таки хотел бы узнать, какова ваша версия событий. Почему ваш «мессершмитт» при выполнении маневра потерял управление?

– Отказал руль высоты. Почему, я не могу вам сказать. Видимых признаков каких-либо неисправностей не было, все проходило в штатном режиме. Механика винить не могу, она образцово выполняет свои обязанности, чему есть многократные, в том числе официальные, подтверждения.

Нобль поил меня кофе и угощал сигаретами весь день, но ничего не добился. Я знал, что никакая комиссия не сможет обнаружить шило, оно просто вылетело в процессе крушения самолета и теперь мирно покоится где-нибудь на дне ручья, среди ветвей деревьев или в чистом германском поле.

Я не знаю, сколько бы еще трудяга Нобль сидел со мной, если бы в этот момент ему не позвонили. Он спокойно выслушал сообщение по телефону и так же спокойно водрузил трубку обратно на рычаг аппарата, но затем вдруг впал в совершеннейшее безумие.

Я никак не ожидал от него такой внезапной и нервозной вспышки. Представьте себе удава, который, мирно переваривая кролика, внезапно начинает дико изгибаться кольцами так, словно кролик в его желудке неожиданно превратился в дикобраза.

Не сказав ни слова, Нобль укатил на своем черном «мерседесе». Он даже забыл у меня кофе и сигареты. Я остался в гордом одиночестве и полном неведении.

Никто не имел права посещать меня, даже Хелен. Похоже, ее таинственная связь с самим Герингом в моем случае не сработала.

Мое дело, как видно, совершенно неожиданно стало делом какого-то особого рода. А я так надеялся, что баловство влюбленного летчика сразу же получит соответствующую оценку, дело о диверсии прекратится, Сорокин организует поддержку из Москвы, и мое пребывание в Германии будет продлено.

Прошел еще один тусклый день. Вернее, день-то был солнечным, тускло было у меня на душе.

Гестапо не подавало никаких признаков жизни. Поразмыслив за несколькими выпитыми подряд чашками растворимого кофе, я решил, что произошло нечто экстраординарное.

«Нет, дорогие товарищи, – подумалось мне тогда, – ждать у моря погоды я не стану».

В политике воцарилась муть сплошная, зато в личной жизни у меня – горная прозрачная вода. И пусть ярким синим пламенем горят политические проблемы!

Жизнь идет независимо от того, что в очередной раз будет придумано высоколобыми черепами в высших сферах. По части невероятных придумок они – настоящие волшебники.

Вы там наверху, господа и товарищи, определяйтесь, кто прав, кто виноват, с кем вы собираетесь дружить, а с кем воевать, но не мешайте мне любить девушку, которая любит меня.

Наверху, конечно, сидят королевы, но они фигуры политические, а моя Королева – фигура сердечная. Никакая война, никакая идеология не отберут ее у меня!

Тем более что Хелен совсем не похожа на дубовую нацистку. Я давно заметил, что она по большому счету просто плюет на идеологическую мишуру. Девушка искренне любит летное дело, а главное – она искренне любит меня.

Любит ли Хелен фюрера? Что тут сказать…

Фюреры, как искусственные наросты на теле народа, приходят и уходят, а естественные человеческие отношения остаются. Вряд ли идеологические отношения немецких девушек с фюрером можно назвать чем-то естественным.

Хелен была не только красива, но и проницательна, поэтому я был убежден, что она не может не понимать упомянутой истины, столь очевидной для каждого человека, если только в груди у него бьется живое сердце, а не застыл мертвым грузом холодный камень.

Вдруг мне так захотелось увидеть глаза Хелен, услышать ее удивительный бархатный голос, что сделалось очень плохо. В голове помутилось, и вдруг я вспомнил тонкий намек Гельмута на весьма толстое обстоятельство.

Бронированная дверь в подвале ждет меня! Снять с полки, открыть справочник и узнать дату рождения фюрера было делом одной минуты.

5

Неожиданно совершенно некстати явился Гельмут собственной персоной, и мое путешествие по неизведанным лабиринтам секретного метро пришлось отложить. Хитрюга Гельмут, как всегда, пришел не один, а с новостью, и она, как всегда, была до безобразия сногсшибательной.

Вместо того чтобы заняться тисовой аллеей, которая давно ждала его, Гельмут повел меня в сад. Здесь под ветвистой молоденькой яблоней мы погрузились в плетеные индийские стульчики и принялись уговаривать французский коньяк сделать нас веселее и добрее.

Когда пузатая бутылка, гордо стоявшая на низенькой миниатюрной табуретке, на которой проворный Гельмут обычно подрезал ветви садовых деревьев, покорно опорожнилась наполовину, у моего собеседника наконец в полной мере развязался язык. Садовник заговорщицким тоном поведал, что случилось, и мне стало тошно на самом деле и без всякого преувеличения.

Я сразу вспомнил детство, когда объелся сладких витаминов из большой пузатой коричневой стеклянной медицинской банки. Желтые горошинки имели такой замечательный вкус, что потом меня, трехлетнего сладкоежку, всю ночь откачивали врачи детской больницы. То многочасовое тошнотворное послевкусие, так внезапно наступившее после нескольких минут сладкого счастья, в течение которых мне удалось, не моргнув глазом, опустошить четырехсотграммовую банку, я запомнил на всю жизнь.

Новость состояла в том, что тихоня Урсула призналась в том, что подложила шило в хвостовое оперение «мессершмитта». Нобль не успел ничего сделать, его любовь арестовали, а победные реляции о раскрытии вредительства благодаря гибкости позвоночника лизоблюдов, которые всегда кожей чувствуют свой час, успели лечь на мраморный стол во дворце Геринга. Поздно, батенька, пить компот, когда он прокис.

Последнее замечание, кстати, относилось не столько к Ноблю, сколько ко мне. Я схватился за голову, не зная, что делать, чем сильно напугал приятно захмелевшего Гельмута.

Ах, Урсула, девочка, что же ты наделала?! Больше всего меня поразило то, откуда Урсула узнала, что у «мессершмитта» руль высоты отказал именно потому, что в хвостовое оперение было подложено шило. Наверное, она все-таки видела, как я его туда подложил.

В следующий миг я взял себя в руки. Гельмут ничего не должен знать о том, что шило – моих рук дело.

Мы дружно пожалели Урсулу. Я вторил Гельмуту, словно второклассник учителю. Как она решилась на такое дело?

Когда в бутылке не осталось ни капли, Гельмут вдруг, тяжко вздохнув, сообщил, что теперь Урсулу вряд ли когда-либо выпустят. Предварительная проверка открыла мотивы ее поступка.

Оказывается, девушка при поступлении на завод скрыла в анкете информацию о своем двоюродном брате. Карл Шиммель был коммунистом. Он два или три года сидел в концлагере за участие в антифашистских выступлениях.

Уныние так властно схватило меня за горло, что Гельмут решил прийти на помощь. Он возжелал, видите ли, меня развлечь.

– Пойдемте, герр майор!

Бродяга Гельмут пошел не куда-нибудь, а в тот самый секретный тоннель, который скрывался за той самой бронированной дверью.

– Ты что задумал?

– О, вам предстоит впечатляющая экскурсия, герр Валерий. Обещаю!

6

Тоннель, в самом деле, был довольно живописен. Как пояснил красный, как вареный рак, Гельмут, так на него почему-то из всех спиртных напитков действовал лишь один французский коньяк, пригородная подземная железнодорожная сеть фюрера была предельно простой и состояла из двух веток. Они соединялись как раз неподалеку от военного аэродрома в предместье Берлина, того самого аэродрома, над которым проходили демонстрационные полеты, в том числе с моим участием.

Один конец ветки вел от аэродрома в депо, где стоял наготове бронепоезд фюрера. Именно по этой ветке мы с Гельмутом сейчас ехали на дрезине, но не в сторону депо, а в сторону аэродрома.

Мы, как туристы, любовались великолепными сводчатыми потолками. В тусклом свете лампочек они напоминали своды карстовых пещер, славящиеся своими сказочными рельефами.

Второй конец ветки сливался с берлинским метро, и никто не знал, по какому маршруту она шла, поскольку дальше начиналась разветвленная железнодорожная инфраструктура берлинского метрополитена. Гельмут сказал, что самым популярным у фюрера является, конечно, маршрут в сторону рейхсканцелярии.

Дрезина была ручной. Мы довольно интенсивно работали железной ручкой и постепенно развили приличную для такой колымаги скорость.

Вдруг зеленый свет проходного светофора сменился на желтый сигнал. Насколько я знал, такой сигнал приказывает машинисту снизить скорость, поскольку перегон, следующий вслед за перегоном, на котором необходимо снизить скорость, занят.

Гельмут хитро покосился на меня.

– Я знаю, о чем вы думаете, герр Валерий. Я же не идиот. Хотите безобидно пошутить, но так, чтобы шутка докатилась до самого фюрера?

– С чего ты взял, дружище, что я хочу так шутить? Ты как, в порядке?

– Я-то в полном, как говорится, а вот вы?.. Бросьте, герр Валерий, я же не слепой! Вы хотите остаться в Германии с Хелен. Так оставайтесь!

Я был поражен так, словно меня тряхнуло электротоком. Откуда Гельмут все знает? Садовник с каждой минутой все больше и больше вызывал во мне смешанные чувства.

Однако размышлять было некогда. Гельмут предлагал шанс, и я не мог от него отказаться, каким бы дурацким он ни был. Тем более что Гельмута скорее можно было принять за хитреца, но отнюдь не за дурака.

Вдруг сзади послышался шум. С каждой секундой он доносился все явственней. Несомненно, к нам быстро приближался состав.

– Гельмут, стоп! Надо перевернуть дрезину.

– Нет, тысяча колбас, быстрей, там, впереди, развилка!

– Что ты затеял, дуралей?

– Путь-дублер уходит влево и соединяется с веткой, уходящей в берлинское метро. Кто из нас дуралей?

Я совершенно ничего не понял, но благоразумно счел, что сейчас лучше ничего не спрашивать. Шум нарастал.

Мы приблизились к развилке. Слева от путей в тусклом свете я увидел рычаг железнодорожной стрелки. О его присутствии свидетельствовал указатель, он был черно-белый и полосатый, поэтому я легко различил его в свете аккумуляторного фонаря нашей дрезины.

Мы остановились. Гельмут всмотрелся в разъемы рельс и удовлетворенно цокнул языком. Миновав стрелку, мы поехали по развилке вправо, к аэродрому, но вдруг Гельмут остановил дрезину и соскочил с сиденья.

Сзади показался яркий луч прожектора. Он плавно скользил по рельсам. Судя по движению луча, поезд шел довольно медленно.

Гельмут потянул за торчавший вверх рычаг стрелки и перевел рельсы. Когда запыхавшийся Гельмут прыгнул обратно на свое место, мы спешно двинулись дальше.

В туннеле из-за поворота показался поезд. Вряд ли машинист нас заметил, дрезина успела нырнуть в тень крутых сводов тоннеля.

Так я увидел бронепоезд Гитлера. Состав выглядел, как игрушечный, – четыре или пять серебристых, бронированных, однако с виду довольно изящных вагончиков.

Во вкусе фюреру не откажешь. Судя по всему, он обожал вещи-конфетки. Поезд чинно прошествовал влево и вместо того, чтобы ехать на аэродром, поехал в Берлин.

Гельмут налегал на рычаг изо всех сил. Он спешил выбраться из тоннеля. Я помогал ему, как мог.

7

Не прошло минуты, как мы выбрались наверх и показали наши пропуска часовому в будке. Честно говоря, я удивился, как Гельмута пропустили на аэродром, по какому документу, но он лишь ухмыльнулся в ответ на мой немой вопрос.

Из того, что я не значился в черном списке на контрольно-пропускном пункте, я сделал вывод, что мой арест был неофициальным. Версию о моих диверсионных действиях, как видно, никто всерьез не рассматривал.

Мы подошли к ангару, где томился мой покореженный «мессершмитт». Урсулы, естественно, на рабочем месте не было.

Сварив кофе, мы с наслаждением пригубили его. Я посмотрел в хитренькие глазки Гельмута.

– Давай-ка, старый лис, сознавайся, ты конечно же знал время отправления подземного бронепоезда фюрера из депо на аэродром. Что теперь будет?

– Ничего особенного, герр майор. Машинист обнаружит смену направления, остановит поезд, перейдет из головы в хвост состава, переключит тягу двигателя и приедет на аэродром по ветке, которая идет сюда из Берлина, а не из депо. Шутка, несомненно, будет замечена. Начнется проверка. Часовой в будке доложит о том, что мы примерно в то же самое время вышли из тоннеля. Нас арестуют, но вы, кажется, как раз этого хотели!

– Что же я скажу на следствии?

– Валите все на меня, а я буду молчать как рыба. Сколько дней вам надо? Я выдержу!

– О, Гельмут, дружище, хотя бы две недели. В случае успеха шоколад и коньяк станут твоей повседневной пищей.

– Выдержу, будьте спокойны!

Однако в действительности все пошло совсем не так, как предрекал Гельмут. Вернее, поначалу все шло именно так, а затем – не так.

Мы не успели допить наш кофе, как были обнаружены гестаповцами. Бравые молодцы в строгих костюмчиках мило подхватили нас под белы рученьки и немедленно отвезли в Берлин.

8

Оказалось, что бронепоезд шел на аэродром, чтобы встретить не кого-нибудь, а самого Мартина Бормана. Товарищ по партии Борман, как всегда, вез фюреру что-то особо секретное, скорее всего, очередную картину какого-нибудь великого художника в подарок, а бронепоезд опоздал на десять минут.

В опоздании поезда вряд ли можно было увидеть трагедию. Трагедия состояла в том, что произошел взрыв.

Да, именно так. В секретном туннеле грохнул взрыв!

Французская противотанковая мина рванула довольно внушительно, однако бронепоезд не пострадал. Секретный поезд пошел на развилке влево, а взрыв произошел в тоннеле, который уходил вправо.

Другими словами, если бы Гельмут не перевел стрелку, поезд фюрера был бы поврежден и на какое-то время непременно вышел бы из строя. Мелочь, но как она действует на нервы. Надо было знать чрезвычайно тонкую и до крайности ранимую нервную систему фюрера, чтобы понять, какова будет его реакция.