Операция «Цитадель»

15

Лишь на рассвете они открыли для себя, что на самом деле их хуторок был окраиной деревни, две улочки которой прятались за грядой лесных холмов, в неширокой луговой долине. Мария пожалела командарма, приказала: «Лежите, генерал, а я пойду, раздобуду чего-нибудь поесть», и в постиранной с вечера, но еще не просохшей гимнастерке отправилась в деревню.

Не было ее довольно долго, и Власов уже забеспокоился. Добрел до одного из холмов, залег там и… вновь уснул. Разбудила его Мария. Она бродила рядом, с небольшим сверточком в руке, и окликала его.

Он до сих пор уверен, что выдала их немцам та же старушенция, которая угостила Марию. Когда Воронова попросила ее дать что-нибудь с собой, потому что в лесу ее ждет товарищ, она возмутилась и заявила, что больше у нее ничего нет. Вот тогда-то Мария и поразила ее воображение, сказав, что там ждет не просто… а генерал. Самый главный из всех, которые сражались в этих краях.

Старуха поначалу не поверила, но когда Мария перекрестилась и сказала: «Если хочешь, вечером в гости зайдем, сама увидишь…» – расщедрилась еще на кусок пожелтевшего сала и две полуусохшие луковицы. По тем временам – истинно генеральский завтрак. Вот только не успели беженцы-окруженцы расправиться с ним, как раздался треск моторов и неподалеку, на проселке, появились три мотоцикла. Два из них развернулись так, чтобы можно было прошить избу из пулеметов, третий стал медленно приближаться.

– Всем выйти из дома! – по-русски крикнул офицер, сидевший в его коляске. – Считаю до десяти, затем открываем огонь!

Однако досчитать до десяти ему не пришлось.

– Не стреляйте! – восстал перед ним окруженец с пропитанной болотным духом и дымом костров шинелью на руке. – Я – генерал Власов!

– Ну наконец-то, генерал! – бесстрашно вышел из коляски переводчик и, решительно отбросив покосившуюся плетенку-калитку, направился к нему. – Сколько можно кормить комаров?! Третьи сутки колесим по округе, разыскивая вас. – По-русски он говорил с характерным акцентом, который сразу же выдавал в нем прибалтийского немца.

– Оставайся в доме, – вполголоса успел проговорить Власов, услышав за спиной дыхание Марии.

– Только вместе с вами.

– Не будь дурой, быстро сними гимнастерку. Они примут тебя за хозяйку и при мне не тронут.

– А дальше? Что потом? Нет уж, только с вами.

– Но со мной – лишь до первого лагеря. Неужели не понятно, в стремени, да на рыс-сях?!

– Пусть только до ворот, – обреченно уткнулась лицом в его спину. – Зато с тобой, – впервые решилась перейти на «ты».

– Ну, как знаешь…

Немецкий офицер учтиво сидел в десяти шагах от них, не мешая их выяснению. Он уже заметил женщину, о существовании которой знал еще до появления здесь, однако лишних вопросов не задавал.

…Душ за стеной утих, и Власов мысленно представил себе, как, мурлыча под нос какую-то песенку, Хейди (как называли Адель ее близкие и как стал называть ее сам Власов) священнодействует над своим телом, пользуясь при этом огромным полотенцем. Стройная, с девичьей фигурой и никогда не развеивающейся свежестью упругого тела, она способна была завлечь кого угодно. Так что можно лишь поражаться тому, что эта саксонка избрала именно его, мятежного генерала, бывшего лагерника, чья судьба так же непредсказуема, и даже пока еще не загадана на небесах, как и судьба Иисуса после второго, еще не состоявшегося, пришествия.

Однако выходить из-под душевых струй Хейди не торопилась, и Власов решил, что у него есть пара минут, чтобы вернуться в те далекие волховские леса…

– Уверены, что искали именно меня, господин лейтенант, генерала Власова? – шагнул тогда Андрей навстречу офицеру-переводчику и какому-то капитану вермахта, вышедшему из коляски второго мотоцикла.

– Так точно. По личному приказу командующего 18-й армией генерал-полковника Линденманна, – небрежно отдал честь переводчик и тут же представился: – Лейтенант Клаус Пельхау[31]. А это – капитан из разведотдела корпуса фон Шверднер, – указал на высокого, чуть пониже Власова, статного офицера с двумя железными крестами на груди.

– Значит, вы и есть тот самый генерал-лейтенант Власов, я правильно понял? – покачался на носках до блеска надраенных сапог фон Шверднер. И Власов без переводчика уловил смысл сказанного.

– Да, это я.

– Командующий противостоящей нам второй ударной армии? – теперь уже переводил лейтенант.

– Из некогда противостоявшей. Вообще-то я был заместителем командующего фронтом, но в сложившейся фронтовой ситуации вынужден был принять командование второй ударной армией.

Однако капитана-разведчика интересовали не тонкости их диалога и не точность в выражениях.

– То есть вы готовы документально удостоверить свою личность?

– Сразу чувствуется, что перед тобой – разведчик, – едва заметно, судорожно улыбнулся Власов, ощущая в этой улыбке нечто угодническое.

Власов достал из нагрудного кармана удостоверение заместителя командующего Волховским фронтом, на котором рукой штабиста было еще и начертано «командующий 2-й ударной армией». Капитан долго рассматривал его, затем удивленно ткнул пальцем и показал Власову.

– Чья это подпись, господин генерал?

– Сталина.

– Совершенно верно, Сталина, – самодовольно подтвердил капитан. – Я запомнил ее по копиям некоторых секретных документов. Обязательно сохраните это удостоверение.

– Для чего? – удивленно уставился на капитана Власов.

– Чтобы рядышком появилась подпись фюрера, – рассмеялся тот.

– Вы думаете, что?..

– Возможно, кому-то из наших генералов удастся уговорить фюрера поставить и свою подпись, и тогда вы станете обладателем уникального документа. А пока что – прошу, – неохотно вернул удостоверение командарму. – Храните. И, пожалуйста, в коляску мотоцикла. В трех километрах отсюда вас ждет штабная машина.

– Именно меня?

– Всех остальных генералов и полковников мы уже выловили, – самодовольно объяснил капитан. – Одних отправили в лагеря, других пристрелили. Некоторые предпочли застрелиться, но таких оказалось немного. Кстати, замечу, что тех, кто пытался скрываться в селах, ваши люди выдавали сразу же, как только они появлялись на окраине какого-либо села[32].

– Это уже не «наши», это «ваши» люди.

– Согласен, теперь уже «наши», – с вызовом согласился капитан, и по лицу его конвульсивно пробежала ухмылка.

Власов затравленно взглянул на лейтенанта, инстинктивно почувствовав, что тот настроен более благодушно.

– И давно вы узнали, что я нахожусь в этом районе? – спросил он, садясь в коляску и краем глаза наблюдая, как капитан и переводчик с любопытством рассматривают подошедшую к ограде Марию Воронову. Его вопрос был всего лишь попыткой отвлечь внимание немцев от этой женщины.

– Так это и есть ваша фрау? – спросил капитан вместо ответа. Причем по-русски.

– Да, она со мной. И я очень просил бы…

– Понятно, ваша личная охрана, – скабрезно ухмыльнулся капитан фон Шверднер.

– Эта военнослужащая была штабной поварихой, – объяснил Власов, понимая, что выдавать ее за хозяйку уже не имеет смысла, наверняка германская разведка уже знала, что он блуждает вместе с женщиной.

– Для всех остальных – повариха, а для командующего… Как это у них называется? – обратился за помощью к переводчику.

– Походно-полевая жена. На солдатском жаргоне это называется Пэпэжэ, – подсказал тот.

– Правильно он говорит, господин генерал?

– Я просил бы не трогать фрау Воронову и проследить за ее судьбой.

– Все ясно, господин генерал, – сказал лейтенант. – Мы могли бы даже оставить ее. Но как только новая местная администрация выяснит, кто она – ее тотчас же повесят. Эй, возьмите эту русскую с собой! – крикнул он остававшимся на проселке двум мотоциклистам сопровождения. – И не вздумайте трогать ее: жена русского генерала!

– Жена генерала? – словно мартовский кот, изогнул спину старший из мотоциклистов. – Это заманчиво!

– Э-эй, ефрейтор, вы лично отвечаете за ее неприкосновенность!

– Это будет непросто, господин капитан.

– Не будь вы разведчиком, я бы уже наказал вас, ефрейтор.

Когда в центре соседней деревни, у полуразрушенной церквушки, Власова пересаживали в «Опель», мотоциклисты, которые должны были доставить Марию, еще не появились. Спросить же, куда они девались, Власов не решился. Да и не до нее было тогда плененному генералу.

– Почему этот русский не обезоружен? – недовольно поинтересовался майор-тыловик, сидевший в машине рядом с водителем.

– Мы оставили бывшему командующему 2-й армией генералу Власову его личное оружие.

– О, так это и есть тот самый генерал Власов?! – взбодрился майор. – В таком случае немедленно в штаб! – рявкнул он водителю. – Вы, капитан, – в машину. Вы, переводчик, – в мотоцикле сопровождения.

Больше в тот день Марию он не видел. Под вечер, улучив момент, когда генерал-полковник Линденманн перешел в соседнюю комнату, чтобы поговорить с Берлином, откуда должны были – очевидно, после совещания с Кейтелем или кем-то там еще, – распорядиться относительно его дальнейшей судьбы, Власов спросил переводчика, куда они девали женщину, оказавшуюся вместе с ним.

– Понятия не имею, – беззаботно повел тот плечами.

– Так узнайте, черт бы вас побрал! – неожиданно сорвался Власов, вызвав немалое удивление немецкого офицера. – Вы ведь можете разыскать того капитана, которому я сдался в плен. Уж он-то должен знать, что с ней произошло.

– Не думаю, чтобы он слишком уж заботился о ее судьбе, – ухмыльнулся лейтенант.

– Кто же тогда? В лагерь-то ее не отправят?..

– Поскольку она сдалась вместе с вами, к ней должны будут отнестись как к военнопленной. Однако для пленных женщин наши лагеря не предназначены. Иное дело – лагеря врагов рейха. Но это уже иные условия. Совершенно иные… условия, господин генерал.

– И вырвать ее оттуда?.. – начал было Власов, но лейтенант бесцеремонно прервал его.

– Советовал бы заняться собственной судьбой, господин генерал. Конечно, далеко не каждого генерала жалуют у нас здесь так, как это делает Линденманн. Но у Линденманна вы всего лишь гость.

– И все же узнайте, лейтенант.

– Попытаюсь, – ответил переводчик таким тоном, что Власов ни на мгновение не усомнился: «Ни черта он не попытается. Ему это на фиг не нужно». И был удивлен, увидев буквально в последний момент, когда его уже сажали в машину, чтобы доставить в лагерь военнопленных, – что лейтенант-переводчик опять появился.

– Мне удалось кое-что узнать о судьбе фрау Вороновой, господин генерал.

– Ну и что? – суховато спросил Власов, возвращая себе генеральскую властность. Он уже вел себя так, как вел бы себя с нерадивым лейтенантом своей собственной армии. – Где она теперь?

– С фрау Вороновой долго беседовали в разведотделе армии генерала фон Линденманна.

– Выведывали секреты русской кухни?.. – проворчал командарм.

– И секреты кухни – тоже, – ничуть не смутился лейтенант. – А затем решили направить ее вначале в лагерь германской разведки, чтобы затем, если только она приглянется инструкторам, определить в разведшколу.

– Ну, уж эта обязательно приглянется, – едко заметил Власов. – С такой бабой вся жизнь – в стремени, да на рыс-сях.

– Я не в том смысле, господин генерал, – впервые почувствовал себя неловко переводчик.

– Так ведь и я тоже «не в том».

– Вы как-то странно относитесь к этой женщине, – с укором молвил лейтенант. – А ведь она была предана вам и, насколько я понимаю, спасала вам жизнь.

Сказав это, лейтенант напрягся. Как-никак перед ним был генерал-лейтенант, командарм, пусть и враждебной армии, и даже плененный. Однако реакция Власова была совершенно неожиданной. Выслушав переводчика, он вдруг виновато, почти затравленно произнес:

– А что, собственно, вас смутило, господин лейтенант. Я ведь ничего такого…

– Возможно, со временем вам удастся вернуть ее себе, – примирительно молвил Клаус Пельхау. – Теперь все будет зависеть от того, какие условия германского командования вы примете.

– Этого следовало ожидать, – скрестил пальцы худых морщинистых рук генерал, и, выдержав небольшую паузу, приглушил голос и с надеждой спросил.

– Чего именно? Что меня начнут «покупать», угрожая санкциями против Вороновой?

– Извините, господин генерал, но порой вы начинаете вести себя так, словно у вас появился выбор. А ведь ничего иного, кроме верного служения рейху, судьба вам уже не оставила. Если вы отказываетесь служить фюреру, вас ждет расстрел или лагерь, из которого вам тоже не выбраться. Правда, есть еще один путь, который, говорят, предложил начальник гестапо и большой шутник Мюллер, – выдать вас красным, энкавэдешникам. Но тогда уж вам никто не позавидует.

Власов ответил не сразу, но пауза понадобилась ему только для того, чтобы справиться с подступающей к горлу яростью.

– Ладно, лейтенант, – наконец, смиренно произнес он. – Не будем об этом. Однако вопрос: может, вам уже известно, какими окажутся условия, которые мне предложат?

– Лично мне ничего не известно. Хотя нетрудно предположить, что вам предложат перейти на службу фюреру.

– В качестве кого?

– В качестве какого-нибудь сельского старосты или бургомистра небольшого городка. Шучу, конечно. Думаю, что в качестве командующего русскими войсками.

– Предполагаете, что германцы, то есть я хотел сказать, ваше командование готово создать русские части?

– Они уже создаются, но пока что находятся под командованием германских офицеров. Так что советую смириться с таким обменом: фрау Воронову – в разведшколу, вас – в штаб русских частей вермахта. Возражений не будет?

Немного помолчав, генерал гортанно рассмеялся:

– Нашли кем торговаться со мной! Штабной поварихой!

16

Гиммлер в своих прогнозах не ошибся. В тот же день Родль доложил Скорцени, что поступила радиограмма из «Вольфшанце», от шеф-адъютанта Гитлера. В ней содержался приказ штурмбаннфюреру явиться в ставку. Незамедлительно.

– Я уже договорился о самолете, – упредил Родль первый и самый важный вопрос Скорцени. – Вылет в четырнадцать ноль-ноль. Машина будет к двенадцати.

– Этим же самолетом в полевую ставку вылетает и Кальтенбруннер?

– О вылете обергруппенфюрера мне пока что ничего не известно.

– А группа нашего романтика войны Вилли Штубера вызвана? – поинтересовался штурмбаннфюрер, не задав больше адъютанту ни одного уточняющего вопроса. В конце концов Родлю не впервые заниматься его срочными отъездами. А что касается самого вызова в «Волчье логово», то он просто не мог знать более того, что успел сообщить.

– Так точно. В составе шести человек. В том числе один русский.

– Лейтенант Беркут? – оживился Скорцени. – Хотя нет, такого не может быть. Где сейчас этот русский и как его, дьявол меня расстреляй, зовут?

– Не Беркут. Во всяком случае, Штубер представил его как-то по-иному. Впрочем, фамилии все равно не помню. Кажется, из этих, из белогвардейцев. В чине поручика.

– Тогда это не Беркут. Тем более если он белогвардеец.

– Русские уже и сами запутались, кого и кем считать: красные, белые, власовцы, «добровольные помощники вермахта», гетманцы[33], оуновцы…

– Боже вас упаси, Родль, гетманцев и оуновцев, в военной спешке и всуе, назвать русскими. Этого достаточно, чтобы вы перессорили нас с целым станом еще одних союзников, пусть и очень ненадежных. Кстати, интересно было бы знать, чем все-таки завершилась диверсионно-тыловая дуэль между Беркутом и Штубером.

Родль смотрел на него, демонстрируя абсолютное непонимание того, о чем идет речь. Однако Скорцени и не пытался просвещать его.

Когда с немой сценой было покончено, адъютант продолжил свой доклад:

– Вместе с бароном фон Штубером прибыли также фельдфебель Зебольд… Вы, конечно же, помните его…

– Все еще фельдфебель? – жестко улыбнулся Скорцени. – Ах, этот вечный фельдфебель Зебольд!

– …Ефрейтор Ганс Крюгер, Лансберг… И еще кто-то, – поморщил лоб адъютант. – Да, вспомнил: фамилия этого русского, который «не Беркут» – Розданов. Бывший белогвардейский поручик. Еще Штубер сказал, что он отлично владеет английским. Потому и прихватил его с собой.

– Английским? Это важно. Штубер, правда, несколько опережает события. Но поручик этот, со своим англо-русским, еще может пригодиться. А пока пусть всей группой поступают в распоряжение Ланцирга. И проходят тренировки вместе с курсантами особых курсов Фридентальской школы.

– И еще… гауптштурмфюрер Штубер просил принять его.

– Просил принять? Это естественно. Однако я могу доставить ему такое удовольствие лишь после возвращения из «Вольфшанце».

– Уверен, что барон обязан понять вас.

– Вот именно, Родль: обязан!

Как только адъютант вышел, Скорцени вновь принялся просматривать составленное специально для него «уточненное» досье, в котором было собрано все то самое важное, что касалось регента Миклоша Хорти, его сына Николаса (Миклоша), которого 76-летний регент почти официально объявил своим преемником; а также коменданта Будапешта генерала Бакаи и командира лейб-гвардии, начальника охраны Хорти генерала Лазара… Связи, привычки, взаимоотношения, попытки установить контакты с англичанами, американцами и… югославскими партизанами.

«Что?! – споткнулся Скорцени на сообщении о том, как Николаус пытается наладить связи со штабом партизанской армии Тито. – А зачем, собственно, ему понадобились югославские партизаны? Нет, он что, рассчитывает на помощь Тито? – рассмеялся Скорцени. – На то, что, изгнав германцев из Белграда, коммунистический вождь Югославии затем поможет венграм изгнать их из Будапешта? Наивно».

Скорцени подошел к окну, за которым вырисовывалась стена дождя. Холодного и почти потопного. Как метеорологам удалось выяснить, что через час в этой стене прорисуется вполне пригодная для полетов погода, – этого он понять не мог. Однако уже сейчас Отто сказал себе, что заставит пилота взлетать, даже если все синоптики рейха покончат при этом жизнь самоубийством. Или же пристрелит его прямо на взлетной полосе, вместе с военным синоптиком.

Скорцени вдруг вспомнилось смертельно бледное лицо пилота того самолетика, который должен был увезти Муссолини – одного только Муссолини – с вершины горы Гран-Сассо. Там вообще не было пространства для разбега, и по всей аэродинамической науке самолетик этот действительно мог взять на борт только одного пассажира. Но когда рядом с Муссолини втиснулся еще и верзила Скорцени, с набитым письмами чемоданом дуче в руках, пилот вообще оказался на грани инфаркта. А ведь стоило тогда обер-диверсанту рейха ткнуть ему в затылок дуло пистолета, сразу же – и пилот решился, и самолетик благополучно взлетел. Хотя казалось бы…

«…Впрочем, не так уж и наивно, – вернулся Скорцени к деяниям Николауса Хорти. – Ставка делается на то, что, пользуясь ослаблением германской армии, югославы освободятся без помощи англичан и тем более русских. И тогда, получив у себя на юго-западе довольно сильного славянского союзника, можно будет потребовать вывода германских войск из Венгрии.

А что, вполне достойный, а по историческим меркам, даже красивый выход из игры, не дожидаясь появления под стенами столицы русских. Слегка видоизмененный финский вариант. И следует заметить: финнам он удался. Почти удался, – уточнил про себя Скорцени, не исключая того, что следующий вызов в „Вольфшанце” может быть связан уже с „прогулкой” в Хельсинки. – Ну что ж, Николас Хорти, придется помочь тебе пообщаться с партизанами. И не только с югославскими».

– Родль, – вызвал он адъютанта, вернувшись к своему месту за столом. – Немедленно выясните: Гольвег вошел в состав группы Штубера?

– Так точно. Сам видел его, когда вся группа явилась сюда.

– А ведь он, кажется, неплохо владеет хорватским?

– Сербским, – уточнил адъютант. – Возможно, и хорватским тоже. Только чуть похуже. А по-сербски изъясняется совершенно свободно. Какое-то время служил в Сербии, затем в Хорватии.

– Мы были там вместе, Родль. Я лишь хотел выяснить, каким именно языком он способен изъясняться. Утверждаете, что сербским?

– Добавлю, что лишь недавно он побывал в Польше. В разведывательно-диверсионной школе.

– Польша не в счет, адъютант. Польша – это уже в прошлом. А вот его сербский и хорватский – это нас устраивает, поскольку в армии Тито хватает и сербов, и хорватов. Срочно вызовите его сюда. Вместе со Штубером. Да, не забудьте прихватить и того русского…

– Поручика Розданова. Но вы не успеете побеседовать с ними, штурмбаннфюрер. Сейчас они находятся в казармах охранного батальона «Гроссдойчланд», откуда, – Родль взглянул на часы, – через тридцать минут их должны отправить в Заксенхаузен, в замок Фриденталь. Даже если мы сумеем перехватить их, у нас окажется слишком мало времени. Если только вы не намерены задерживать свой вылет в ставку фюрера.

– Жаль, – ударил кулаком в раскрытую ладонь Скорцени.

Родль понял его: у шефа возник план операции. Ему хотелось как можно скорее обсудить его. Полет в Восточную Пруссию заставит Скорцени потерпеть и помучиться. Как только у штурмбаннфюрера появляется план очередной операции, он словно бы превращается в азартного игрока, стремящегося поскорее сделать ставку, рискнуть.

Правда, в отличие от многих азартных игроков, с которыми сводила Родля судьба, штурмбаннфюрер умел сохранять удивительное хладнокровие. Даже в случае поражения. Умению проигрывать – вот чему всем им стоит поучиться у первого диверсанта рейха!

– Задержите этих троих в Берлине до моего приезда. Всю группу задержите, до моего возвращения, Родль. И немедленно свяжитесь со штабом батальона. Не теряйте времени, адъютант, не теряйте!