Буркачан. Дилогия «Порог греха». Часть 2
– Он мой брат. И мы давно не виделись, – обрезал Степан.
– Брат – это святое, – согласился Бахчинян.
Накануне прилёта гостей по местному радио передали информацию о предстоящем собрании в клубе села. Всем участникам обещали хорошие подарки. Селяне догадывались какие и повалили в клуб. Зрительный зал оказался забитым до отказа. Те, кому не досталось мест, стояли в проходах между рядами, расположились на полу перед сценой. Охрану здания снаружи и внутри несли сотрудники милиции, собранные со всех посёлков района. Они знали: лучшего друга Салипода надобно беречь от разных неприятностей не хуже самого губернатора. Случись что – потеряешь не только должность. Амбалы Бахчиняна заняли посты за кулисами сцены. Алесь встал у входной двери в зрительный зал, справа от сцены.
Степан Гекчанов представил гостя, не отрывая глаз, прочитал листовку с его хорошо отредактированной биографией с такими фактами из патриотической жизни, что впору баллотироваться и в президенты! Люди слушали, позёвывая, нетерпеливо ожидая конца собрания, ибо за ним и следовало самое приятное.
Заранее подготовленные участники задали Бахчиняну несколько острых вопросов на тему экономической, политической и культурной жизни. Бахчинян отвечал чётко, слаженно, иногда задумываясь, чтобы произвести впечатление человека знающего и мыслящего. На таких фарсах Алесю приходилось присутствовать многократно, и он заскучал от привычной агитационной трескотни.
Вдруг дверь в зрительный зал приоткрылась, и вошла стройная юная девушка в голубом спортивном костюме. Сидящие на первом ряду молодые парни вскочили, как по команде, наперебой предлагая ей своё место. Она села на самый крайний стул, а счастливый (явно воздыхатель!) опустился на пол возле её ног.
Девушка бросила пристальный взгляд в сторону Алеся. И он, словно почувствовав это, стал смотреть на неё, уже ничего не видя и не слыша вокруг.
Корона густых чёрных волос, заплетённых в косу, венчала её головку. Облик был таким, что навёртывались на определение только слова ласковые, в уменьшительном значении: фигурка, ножки, плечики, грудка, ушки, носик, губки, подбородочек, лобик. Расстояние не позволяло рассмотреть её глаза. Тонкие, точно нарисованные тушью, бровки крылато взлетали от переносицы к вискам. И к этому разлёту, подрагивая, точно бабочки крылышками, прилегали длинные чёрные ресницы. Красота девушки была природной, не требующей ухищрений, позволяющих облапошивать вожделенные очи мужиков.
Она заигрывала взглядами: «Облизывайся, облизывайся, старый котяра. Тебе ничего другого и не остаётся!»
– Какие будут предложения?
Сидящие в зале зашептались, запереглядывались друг с другом. По советскому времени помнили: где-нибудь в глубине рядов поднимался человек, обычно передовой охотник-промысловик или оленевод, и, упершись неотрывно глазами в бумажку, написанную и подсунутую ему организаторами собрания, прочитывал «свои соображения» и предлагал заранее определённую и одобренную партийными органами кандидатуру.
– А я предлагаю нашего главу Гекчанова Степана Васильевича.
Ожидания не обманули участников собрания. Но человек, выкрикнувший это, даже не поднялся с места. Может быть, знал, что в таких случаях надобно обязательно выдвигать ещё кого-то для конкуренции, а может быть, его подговорили.
В зале не было ни одного промыслового охотника или оленевода, которые, после крушения великой советской страны, на первоначальной стадии криминального капитализма не поступались бы не только законами нового государства, но и тайги. Всё определялось исторической фразой новоиспечённого президента: хапайте столько свободы, сколько можете проглотить! Хапать и глотать оборотистые люди продолжали и по сей день. Бахчинян – пришлый, помаячит на этом вечере и смоется. И никогда сюда больше не заглянет. Степан, конечно, свой человек, правдолюбец, строжец. Но из его честности кухлянку не сошьешь. Он и в нынешней-то должности укороты даёт, а как в думе определится? Что тогда?
Все единодушно проголосовали за Бахчиняна, видимо, даже и тот человек, который ратовал за Гекчанова.
После собрания Бахчиняна быстрёхонько усадили в машину и умчали в гостиницу. Толпа шумела и теснилась за подарками, которые раздавали в фойе клуба. Каждый получал бутылку водки, кусок колбасы, пачку чая и пятнадцать тысяч рублей – не разгуляешься, но народ, живущий впроголодь, был рад любой копейке.
Алесь, довольный тем, что избавился от необходимости охранять Бахчиняна, отправился со Степаном к нему домой.
Степан жил бобылём в небольшом деревянном доме из двух комнат и кухонки. Дом он построил собственными руками, демобилизовавшись из армии после возвращения из плена. Женился на любимой девушке, которую знал с детства и которая терпеливо ждала его все годы воинской службы и иноземного рабства. Семейное счастье было недолгим: двоюродный брат со своей с Степановой жёнами поехал поздней весной на грузовой машине навестить дальних родственников. Дорога пролегала по речному зимнику. Лёд уже подтаивал. Машина раскатилась в наледи, перевернулась вверх колёсами и попала в зажор. Все погибли. Жена Степана была на сносях. Новой семьей он обзаводиться не захотел, взял на воспитание дочь погибшего брата.
Так, ведая друг другу истории своих жизней в последние годы, друзья перешли на разговор на излюбленную обоими политическую тему. На ней оттачивал социальные зубы едва ли не каждый россиянин: всем хотелось понять, почему так легко и быстро развалилось, казалось бы, несокрушимое здание социализма? почему безропотно сложила оружие восемнадцатимиллионная армия коммунистов? почему кучка национальных предателей захватила власть? почему страну превратили в скотный двор? и какая даль открывается перед взором вновь обездоленного, униженного и дичающего от беспросветной нужды народа?
– А давай-ка, Стёпушка, обратимся к старушке-истории. Как говорили древние: история магистра ест.
– Что за магистра?
– Ну, учитель жизни, что ли.
– Ты своими латинизмами меня по мозгам не шлёпай, – Степан допил водку из стакана, – излагай ясно и коротко.
– Извольте, товарищ Сокол. По долготе не знаю, как получится, но скажу вразумительно. Первая перестройка советского общества предпринималась во второй половине пятидесятых – начале шестидесятых годов. Пытались избавиться от сталинского казарменного социализма, то есть административно-командной системы или бюрократического централизма. Избавились?
Степан помотал головой и показал фигу.
– Правильно. Встали на платформу волевых решений на всех уровнях социального управления, начиная от генсека Хрущёва и кончая каким-нибудь задрипанным секретаришкой райкома в тьмутаракани.
– Вроде бывшего нашего, – уточнил Степан.
– Ну, допустим. Хотя он уж и не такой плохой мужик.
– Мне, друг мой, лучше знать. Гони лошадей дальше!
– Опоры на науку не было. Все решения стояли на позиции утопии. Это разрушало экономику, особенно сельскую. От идеологии сталинизма приплыли к волюнтаристской идеологии «хрущевизма». Согласен?
Степан качнул головой и показал две фиги.
– Дорогой Никита Сергеевич Хрущёв начал тихой сапой восстанавливать культ личности на убийственной критике культа Сталина. Жестоко за это поплатился, и социалистический корабль плавно, без крови и потрясений – спасибо Никите Сергеевичу! – приплыл к культу Брежнева. Помнишь, что вытворялось при нём?
– Смутно, – сказал Степан, – если ты такой умный, то напомни.
– Я не умный, товарищ Сокол, а начитанный и здравомыслящий.
– Ты вроде как обиделся, – Степан простодушно прищурился, – ты что, друг?
– Не мешай, – отмахнулся Алесь, – собьёшь с панталыку.
Степан поднял ладони на уровне груди, задёргал ими, как бы отмахиваясь от Алеся.
– Так вот. При дорогом Леониде Ильиче началась массовая деморализация людей во всех слоях общества. То есть в порядке вещей стали враньё, воровство, угодничество, пьянство, казнокрадство и так далее, и тому подобное. Но тихо, незаметно. Согласен?
– Без колебаний. Потому-то безмозглому Мишке Горбачёву ничего не стоило всё обрушить!
– Так точно, – по-военному подтвердил Алесь правоту мыслей друга.
– Горбачёв, при всём первоначальном, очень уважительном отношении к нему народа, встал на путь национального предательства. Всех друзей соцлагеря бросил на произвол судьбы. А Борька Ельцин этот процесс вывел на разграбление страны. Что она из себя сейчас представляет? Скотный двор. Власть себе жизнь устроила, а о народе забыла!
Степан изобразил две фиги, а между ними просунул лицо с высунутым языком.
В советское время он работал секретарём райкома комсомола. Ему ли было не знать, что почти все партийные вожди, даже самые мелкие сошки партийного и комсомольского аппарата считали, что всё, что делается в стране, исходит от них и к ним возвращается. И только они способны возглавлять и вести за собой народ. А потому требовали к себе особо почтительного отношения. Большинство этих людей тихой сапой пробрались и в новую власть, теперь уже в открытую демонстрируя чиновничье пренебрежение и хамство, только на несколько порядков выше.
– Да, так! – одобрил Алесь клоунаду друга. – Всё, что сеялось подспудно и утаивалось в брежневские времена, сейчас расцвело махровым цветом. И мне трудно быть патриотом, находясь на службе этих высокопоставленных скотов, цинично и безнаказанно устроившихся на народном горбу.
Алесь замолк и уставился взглядом в одну точку.
Степан заметил: Алесь говорил, а мыслями иногда улетал куда-то, думал о чём-то.
– Давай сменим тему!
– Давай, Стёпка!
Они выпили, не закусывая. Сквозь стены глухо доносились тикающие звуки работающего на краю села локомотива. Вдруг они пропали. Свет погас. Чертыхнувшись, Степан нашарил на комоде свечу. Чиркнул спичкой. Воцарившись на донышке перевёрнутой стеклянной банки, свеча дала неяркий печальный свет.
– Тебя, я вижу, ещё что-то беспокоит? – Степан кончиком ножа подправил ниточку свечи, с колеблющимся от дыхания белым язычком.
– Да вот сказать вроде как-то стыдно, а утаить – грех. Девчонку сегодня в клубе на собрании увидел. Красавица писаная! Никак из памяти не выветривается. Стоит перед глазами. Наваждение какое-то!
– Знаю я это наваждение, – как бы с неохотой сказал Степан, – присуху востроглазую! Она мне двоюродной племянницей приходится.
Хлопнула входная дверь. Степан прислушался к шорохам чьих-то ног.
– Да вот и она сама, легка на помине!
В комнату вошла девушка. Поздоровалась и одарила Алеся такой улыбкой, от которой, как ему показалось, даже свеча начала гореть ярче. Девушка, на правах хозяйки, без приглашения села за стол напротив Алеся.
– Будем знакомы. Меня зовут Дэги.
– Очень приятно. Алесь.
– О, красивое имя!
– Да и у вас… оригинальное.
Алесь взялся за бутылку, поискал глазами сосуд, пригодный для того, чтобы налить гостье водки. Но ни рюмки, ни стакана на столе не оказалось.
– Оставь это, – остановил его Степан, – солдафон! Кто же девушку без спроса у неё сивухой угощает? Она не пьёт ни водки, ни вина. И не курит.
Степан встал, нежно обнял Дэги.
– Я сейчас тебе чайку заварю.
– Да я сама, дядя Стёпа, – вскинулась Дэги. Я ненадолго. Только вас попроведать!
Степан принёс большую фарфоровую чашку.
– Твой любимый. Зелёный. Чаю всегда найдётся уголок в пузе!
– Скажете тоже, дядя Стёпа, – Дэги поправила длинную косу за спиной и принялась отхлёбывать чай из чашки, обхватив её ладонями.
Алесь мог разглядеть её лицо. Его поразила изумительная белизна и чистота кожи, малиновая пунцовость губ и прищурная атласность глаз, похожих на чёрную ягоду смородины в последней стадии спелости – с кариночкой на влажной выпуклости плода. В этих кариночках виделась какая-то сокрытая тайна сердца. Никогда ранее Алесь не встречал женщин с такими глазами!
Степан с Дэги обменялись новостями. Алесь был непривычно молчалив и задумчив.
– Ну, спасибочки, я, пожалуй, пойду, – сказала Дэги и встала из-за стола. До совершеннолетия она жила в доме дяди, а когда начала работать, перебралась в домик прадеда, которому, как говорили родичи, было более ста лет. Тлен времени почему-то обходил его стены.
– Вы меня проводите?
Вопрос, обращённый к Алесю, так ошарашил его, что на десяток секунд лишил дара речи. Он озадаченно поглядел на Степана. Тот, ухмыльнувшись, согласно кивнул головой.
– Конечно, конечно, – заспешил Алесь. Вскочил, опрокинув стул. Пламя свечи затрепетало. По стенам запрыгали бледные тени от приборов, стоящих на столе. С замиранием сердца Алесь пошёл следом за Дэги.
Небо закрывали плотные облака. Только кое-где в прогалинах блестели неяркие звёзды.
Неожиданно под ними крикнули в перелётной усталости гуси. Дохнуло щемящей тревогой.
– Неужели гуси? – Алесь поднял к небу лицо. – Осенний перелёт летом?
– Чему удивляться? У птиц и зверей тоже перепутаница случается, – Дэги посмотрела в небо и добавила, – всё как у людей.
Уличная дорога была неровной, колдобежной. И как Алесь ни старался держаться на расстоянии, нет-нет да сталкивался своим плечом с плечиком девушки. Она бесцеремонно взяла Алеся под руку. Упоительный ток возбуждения пробежал по всему его телу. «Ну вот, – подумал он, – уже шестой десяток разменял, прошёл огни, воды и медные трубы, а чувствую себя как безусый пацан. Даже не знаю, о чём говорить».
Дэги словно угадала его мысли.
– Давайте помолчим, – она скользнула рукой к ладони Алеся и легонько сжала её. Алесь ответил.
– У нас с вами ещё будет время для разговора. Наговоримся.
– Это когда же? – хрипло выдавил из себя Алесь.
– А вы можете, скажем, в июле уйти в отпуск?
– Думаю, за свой счёт смогу.
– Тогда я подготовлюсь и сообщу вам через дядю Стёпу. Вы приедете сюда, и я повожу вас по тайге. У нас здесь есть одно такое замечательное место, какого, наверное, больше нет на всей земле!
Село Осикта располагалось на берегу реки Олдокит в три километровые улицы. В конце одной из них, упирающейся в тайгу, находился домик Дэги. Шли они неторопко и тихо, не потревожив сторожкий сон ни одной собаки. И никто не встретился им на пути.
Прощаясь, Алесь неловко привлёк к себе девушку, намереваясь поцеловать. Она мягко отстранилась. Алесь послушал её удаляющиеся шаги и двинулся обратно. В голове жарко звенело. Приятная истома заполняла всё тело: «Неужели это со мной?» Но он не терял чувства реальности, тренированного годами тревожной напряжённой жизни. Спиной он чувствовал чьё-то внимание на себе. Оглядывался, но в непроглядной тьме – облака полностью захлобучили небо – никого не увидел. О чьей-то тайной слежке сказал Степану.
– Ты прав, – подтвердил тот, – спецназовский нюх тебя ещё не подводит! Губернаторские ищейки бытуют и в нашей тьмутаракани: интересуются Дэги. Но не волнуйся: вряд ли ты их заинтересовал!
Спал Алесь плохо. Ранним утром уже был в районной гостинице, но почти до половины дня ждал, когда проснётся после загульной ночи кандидат в депутаты областной думы Бахчинян.
На аэродроме, пока компания чиновников усаживалась в самолёт, поглядывал в сторону села – не покажется ли лёгкая фигурка девушки. Дэги провожать его не пришла.
Степан утешил друга:
– Она не хочет мелькать лишний раз.
– Ты прости меня, Стёпка, прости старого пня! Никогда такого не было, – он постучал себя кулаком в то место груди, где располагалось сердце. – Словно тридцать лет с души слетело! Молодо здесь! Песенно!
– Понимаю! Как не понять? Дэги, брат, такой крючок, на который попадает не такая рыбина, как ты. Без срыва. И без наживки.
– Прости меня, друг. Ведь всё от неё зависит. А у меня сил нет сопротивляться.
– Да не казнись ты! И рад за тебя, и боюсь. Много, много непокою принесёт она с собою, – проговорил слова из известной сказки про Конька-Горбунка. – Дэги взрослая девушка. Сама решает, что да как. Я тут ни при чём.
Человеческую жизнь, вроде бы определённую творцом так называемой судьбой, Алесь сравнивал с широкой полноводной рекой. Такое сопоставление изрядно отдавало махровым шаблоном, многократно использованным чуть ли не всеми литераторами мира, но, видимо, более точного сравнения было придумать трудно. А по утолованной дороге ходить легче.
Плывёт человек по реке жизни в лодке, знаменующей собою некую основу бытия, вдруг бац – ткнулась лодка в камень, скрывающийся под бурунами, черпанула воду бортом, а то и перевернулась. И забарахтался пловец в стремнине, пытаясь удержаться на поверхности воды, добраться до спасательной кромки берега. А помощь – только сила собственных рук, да ещё духа, который скрывается где-то в глубине не то души, не то мозга, и с утратой духа почему-то сразу же исчезает мышечная крепость тела.
Встреча с Дэги поставила на лодке Алеся парус. И он наполнился ветром. И жизнь вдруг стала лёгкой и радостной. И лодка понеслась к светлому горизонту в ослеплении солнечных брызг плёса, не ожидая и даже не предполагая скальных порогов, врезающих и скручивающих стремнину в гибельный водоворот.
Телеграмма ударила в сердце молнией и взбудоражила кровь: «Приезжай срочно. Степан». Значит, договор с Дэги, заключённый в начале лета, не оказался шуткой, как не без душевных мук предполагал Алесь. Заявление на июльский отпуск он написал давно, получил добро от Заурбекова и теперь только оставалось сказать своему начальнику о числе, с которого начнётся отсчёт его вольных дней.
– У тебя такой огонь в глазах, будто едешь получать высочайшую правительственную награду, – поёрничала Анне, выписывая Алесю необходимые документы.
– Еду в тайгу. Разве это не награда? Палатка, речка, костёр, рыбалка! Я тысячу лет не был в тайге! – в порыве радости Алесь обнял Анне со спины и поцеловал в шею. Она придержала его руки на своей груди. После времени, проведённого в вагоне поезда, они почти не виделись. Анне боялась губернаторского гнева: за нею следили. Салипод ни с кем не хотел делиться своим кобелиным правом. Анне Алесь нравился. Вряд ли кто другой мог стать более надёжной опорой для неё. Она мечтала о нём с первой встречи, но всё боялась сделать шаг первой, хотя и чувствовала, что тоже нравится ему.
Конечно же, он знает об её интимных связях с губернатором. Перешагнёт ли Алесь через это? Если полюбит, а может быть, уже полюбил, то не станет раздумывать: Анне мечтала о семье и детях. Денег она уже поднакопила – можно уезжать на родину. Как бы ей хотелось отправиться сейчас в тайгу вместе с Алесем! Жили бы в одной палатке, нежились ночами в одном спальном мешке. Уж после такого сближения они непременно вернулись бы из тайги парой!
Глазами, полными печали, она смотрела в окно, где в синей дымке выхлопных газов автомобильных моторов путался солнечный свет.
– Как бы я хотела поехать с тобой! – она сняла его руки со своей груди. – Давай, выметайся! Привезёшь подарок. Что там сейчас: орехи, сушёная рыба?
– Что-нибудь привезу, Анечка! – он ещё раз поцеловал её в шею.
С собой Алесь взял только деньги и небольшую дорожную сумку. Сидя в кресле самолёта «АН-24», представлял, как может встретить его Дэги. Очень бы хотелось, чтобы она бросилась на шею, да ещё и с поцелуями. Но на краю аэродрома Алеся ждал только Степан.
– Дэги в тайге. Вернётся завтра утром, – оповестил Степан, – она разрешила тебе провести ночь в её домике. Рад?
– Ещё бы, Стёпка, брат мой!
Алесь сжал друга в объятиях.
– Но вечер ты проведёшь у меня. По рюмахе-другой дёрнем. Побормочем. Я ведь тоже по тебе соскучился, зараза!
Свой уазик Степан в пределах посёлка водил самостоятельно, водителя брал только на дальние поездки. Ездил с ветерком. Не прошло и десяти минут, как Алесь уже входил в дом друга. За прошедшие дни в нём ничего не изменилось: у бобылей обычно редко когда что-либо меняется. К встрече гостя Степан приготовил шикарный деревенский ужин: пельмени, котлеты с хрустящей жареной картошкой, блинчики, фаршированные мясом с капустой, творог со сметаной, жареную рыбу, свежие огурцы, помидоры, лук, петрушку.
– Не моя заслуга, – признался Степан, – хотя я могу тоже недурно сварганить! Только здесь Дэги руки приложила. За час до твоего прилёта в тайгу ушла. Почему? Пойди – спроси! Она вольная птица.
Степан достал четверть самогона, настоянного на разных целебных травах. Почти не закусывая, они выпили по три рюмки, последнюю – за погибших товарищей.
– Завидую я тебе, Алесь, – Степан стукал об стол рукоятью охотничьего ножа. На широком, обоюдоостром лезвии играл зайчик настольной лампы, прыгал в его глазах. – Такая девушка на тебя запала. Неземная она! Никогда таких не встречал. Всё при ней: красота, ум, женственность. На руки мастерица: что унты шить, что зверя добывать, что кумалан сработать. Умница, каких не сыскать. Заочно получила филологическое образование, владеет эвенкийским, монгольским и китайским языками. Первая травница в нашем районе. Все болезни излечивает. Не будь она моей родственницей, – Степан сжал рукоять ножа в кулаке, – я бы её никому не уступил!
– Ещё неизвестно, Стёпа, что это за чувства. Может, блажь девчоночья, увлечённость. Разве ты такое не проходил? – слегка закуражился Алесь, так, для форса.
– Такие не увлекаются! Здесь всё серьёзно. А сам-то ты? – Степан поглядел на Алеся исподлобья. – Не приведи Господь поматросить! – застучала рукоятка ножа, запрыгал зайчик, сливаясь в одну светлую полосу. – Я не посмотрю, что ты мой друг!
– Оставь, Стёпка! Или ты меня не знаешь? У меня сейчас такое в душе смятение: и восторга, и страха. Уж очень волнительна разница в годах: я же ей в отцы гожусь! Полез в огонь старый кот! Чувствую – обожгусь, а ничего не могу с собою поделать!
– Опасность есть, только не с этого берегу, Алесь. Дэги не предаст, не изменит, уж поверь мне! Она тебя полюбила не просто так, навзлёт, по-бабьи. Ей дан знак оттуда, – Степан ткнул ножом в потолок.
– Тогда с какого берега беды ждать? Осуды я не боюсь, ничьей.
– На хаятелей и мне плевать, – Степан плюнул воздухом. – Губернатор на неё глаз положил, уже как года два. Приезжал сюда поохотиться зимой. Девчонка не в добрый час на глаза попалась. Он с первого взгляда влип. Бабник ещё тот, с точным прицелом: в город заманивает, подарки шлёт. Сватов засылал несколько раз – она даже в тайге хоронилась. Так его опричники и там достать пытались. Видимо, хотели силой взять, в город увезти, а там, мол, поживёт, попривыкнет да и остепенится. Да разве её так возьмёшь? Тайга – дом родной! Она белку пулей в глаз бьёт! Да ежели бы вдруг всё-таки боль какую нанесли ей, я кому угодно башку снесу! Хоть и губернатору, – Степан с размаху вонзил лезвие ножа в крышку стола. Они выпили ещё по рюмке.
Хозяин уронил затяжелевшую голову на руки. Алесь помог ему добраться до постели.
– Может у меня заночуешь? – заплетался языком Степан. – За её домишком менты приглядывают. Напорешься ещё!
– Не бери в голову! Я за себя постою, – Алесю не терпелось попасть в домик Дэги. Как знать, может, она уже там?
Ночь была тихая и тёплая. Звёзды так густо горели в небе, что, казалось, касались краями друг друга. Избушка Дэги находилась на самом краю села, в десятке метрах от начала тайги. Алесь без труда нашёл её. За верхней над входом доской он нашарил ключ, открыл замок.
Из помещения пахнуло осенним лесом. Алесь посветил карманным фонариком, обнаружил под притолокой выключатель. Под низким деревянным потолком – рукой достать – вспыхнула электролампочка в матовом стеклянном шаре. Алесь огляделся: у входа в избушку располагалась кирпичная печь, аккуратно сложенная и хорошо пробелённая известью, рядом –столик с одинарной электрической плиткой и электрочайником; на стенах, обитых широкой дранкой, пучки каких-то трав и веников; этажерка с книгами, рядом – стол, покрытый клеёнкой в белый горошек; два небольших окошка занавешаны шторками из жёлтой ткани. Цветов, в привычном ожидании, на них не было. Это говорило о том, что хозяйка редко бывает дома. В углу – рукомойник с подставленным под него большим цинковым ведром, полочка с мылом и зубной щёткой. У стола – два табурета. Цинковый бочонок с водой.
В печку одним краем упиралась деревянная кровать – можно греть ноги лёжа – с толстым твёрдым матрацем, покрытым шерстяным клетчатым одеялом и двумя подушками на нём. Горка белья подсказала Алесю, что оно приготовлено для гостя, но он постеснялся разбирать чужую постель. Погасил свет. Бросил на лежащую у кровати медвежью шкуру свою брезентовую куртку-энцефалитку, лёг на неё и задумался: «В сущности, как мало надо человеку для того, чтобы жить спокойно, в достатке, а главное – свободно, не обременяя себя ни лишней одеждой, ни мебелью, ни другими вещами!» Вспомнились слова Степана: «Она живёт в согласии с природой, по её законам, а не нашим, человеческим, давно испохабленным ложью».
В дверь постучали. «Дэги!» – пронеслось в мозгу. Алесь щёлкнул выключателем и открыл дверь. Вошли два милиционера: рядовой и сержант.