Чтоб план мне свой осуществить,
Но тут почувствовал, что спину,
Глазами, кто-то мне сверлит.
Я оглянулся. Рядом Марья,
С корзиной полною грибов,
Травы охапка: «Иван чая»,
Её несла. Был целый сноп.
Меня сверлила Марья взглядом,
Пыталась свёрток мой отнять,
Обидно было мне, что гада,
Мария стала защищать.
Я вырвался, помчался в хату,
Свой свёрток я зажал в кулак,
Я нёс его, ну есть – гранату,
«Использовать скорей, но, как?»
Вбежал я, запыхавшись, в хату,
Гриб спрятал в Марьину кровать,
Одно: не мог с обидой сладить,
И стал, как старичок стонать.
Лежал я на печи, страдая,
Все беды вспоминал свои:
В лесу меня нашла как Марья,
Из глаз тут слёзы потекли.
Не появлялась долго Марья,
«Наверно в клуню вновь зашла»,
Лишь я подумал, на пороге,
Тут появилась и она.
С собой внесла: грибов корзину,
Траву сухую занесла,
Под крышею её сушила,
Иван же чай наверх снесла.
Крутилась Марья и молчала,
Как будто б не было меня,
Лишь, что-то про себя шептала,
И вдруг не вытерпел тут я:
-Что говорит, твой фриц проклятый?
Или в беспамятстве лежит?
Избавишься ты от него, когда же?
На всё смотреть, мне нету сил!-
-Молчит, лишь стонет. Рана больно
у немца видно глубока,
Беспомощного бросить, можно?
Ведь я не бросила тебя!
Тебя лечила, вырывала
у смерти, чтоб не забрала,
Меня теперь ты заставляешь,
Чтоб немца умертвила я?!
Он Божья тварь! Такой, как все мы,
В нём, как у нас, живет душа,
Не все ведь немцы виноваты,