Жемчужина во лбу

«Датская киноактрисы Гармония Брамс и Патриция Шарм, – рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, – бегут от ужасов гражданской войны в Бухару. Эмир присылает за ними поезд со своим личным вагоном. По пути на них нападают красные. Белые офицеры, охраняющие поезд, переводят дам в кочегарку паровоза, а поезд отцепляют. Паровоз ускоряет ход, а вагон эмира остается на разграбление большевиков».

В вагон входит человек в круглых очках с бритой головой и подвижным лицом с крючковатым носом, похожим на клюв хищной птицы. Он приподнимает стекла очков вверх, и одну пару вниз, оставляя два стекла посередине, создающие ощущение шести глаз. Он берет со стола украшенную бисером сверкающую ткань и, пропуская ее сквозь пальцы, роняет на пол.

– Красота, – говорит один из солдат.

– Хм, красота, – говорит Шестиглазов и проводит пальцем вокруг.

Два его охранника из ручных пулеметов расстреливает роскошную обстановку вагона.

– Вы лучше занимались бы тем, что вам поручили, а не смотрели по сторонам. Опять упустили, – морщится Шестиглазов, с отвращением отпихивая попавшуюся под ноги голову. – Расстреляйте каждого десятого из… оставшихся в живых, – указывает он адъютанту на солдата, сказавшего о красоте, – в назидание за плохую работу.

– Жаль красоты, – говорит адъютант, выходя из вагона. – В том смысле, что ценности можно продать.

– Красота развращает людей, – говорит Шестиглазов. – Она не нужна. Красота пережиток прошлого. Она требует денег, чтобы ее покупали. Спрос рождает предложение. Необходимо разорвать замкнутый круг. Нужно уничтожать всю красоту на земле.

– Всю? И красоту заходящего солнца? – указывает помощник на заходящее солнце.

Шестиглазов делает знак рукой, и его пулеметчики, задевая верхушку бархана, стреляют в закат.

– Не подчиняется?

– Пока, – говорит Шестиглазов. – Солнце, склонись! – достает он часы на цепочке и стучит по циферблату. – Даю полчаса!

– Вы победили.

– Мы осажденная крепость… как всегда… на которую смотрят в лорнеты, монокли, пенсне, телескопы, бинокли, очки, перископы и… микроскопы. Действуя с военной беспощадностью, зная о том, что наступит всеобщая социалистическая война, и при гораздо большем оружии, чем можно учесть и раздать для обучения взрослого населения без различия пола и возраста даже, мы в силах одолеть изъявления усталости и колебаний и укрепить себя в сознательной выучке, став как светоч для всех в горниле кровопролития.

– Умно, ох как умно!

– У нас хватит денег, экспроприированных у преступных элементов, скрывающих золото, серебро, ювелирные изделия… и антикварные, вывозимые под видом посольского инвентаря дипломатами для растления жен и дочерей угнетенного класса, чтобы купить паровозы, машины, станки, на которых мы сделаем танки, орудия и броненосцы, чтобы отвоевать у них впоследствии все, чтобы уничтожить в горниле пролетарской ненависти последние следы феодализма и мракобесия.

«В знак особого благоволения эмир приглашает Гармонию Брамс и Патрицию Шарм на прием в свой гарем. Придворный геомант ведет дам по залу со свисающими с потолка стеклянными клетками в форме шестигранных китайских фонарей. В них – наложницы. При появлении гостей, они, изнывая от страсти, принимают всевозможные позы чувственного характера».

– Милые дамы, сюрприз, – объявляет эмир и щелкает пальцем. – Ваш режиссер!

– Глаза б мои не смотрели, – закатывает вверх глаза Гармония, и отворачивается. – Как же ты мне надоел, – заявляет она, когда он подходит к ней и целует в щеку.

– Вы отлично владеете русским, – удивляется эмир. – Вы датчанка?

– Наполовину. Отец у меня датчанин французской генерации, а мать русская.

– Понятно, тогда понятно. Теперь вы, мадмуазель! – обращается эмир к Патриции. – Мы все знаем роли Гармонии. Расскажите теперь о себе. Говорят, вы превзошли Мату Хари в коварстве!

– Мюзидору, скорее, и только в кино. В богатый дом в предместье Парижа, – начинает рассказывать Патриция, – является женщина под вуалью, – чтобы продать в рабство подругу, задолжавшую деньги…

– Говорят, вы скупаете ценные вещи, картины и…

– Статуи, – говорит хозяйка дома.

– А людей вы скупаете? – сдергивает посетительница покрывало, и в зеркалах, заполняющих холл, отражается обнаженное тело Патриции.

– Как же ее можно использовать? В качестве женщины, разве что?

– Для курьеза! Берете?

– Разве что из курьеза, – говорит хозяйка и щиплет ее за щеку.

«Хозяева дома покупали ее из курьеза, но она вскоре подчиняет их своей воле. Будучи цирковой актрисой, выступающей в роли женщины-змеи, она принимала немыслимые позы, производя ужасающее впечатление на свидетелей. Патриция становится на руки и скручивается так, что превращается в нечто вроде сирены или гарпии. Обтянутое в чешуйчатое с золотистым отливом трико тело затейницы под гипнотическим воздействием твердеет и металлизируется. Статую продавали на аукционе, а ночью Патриция оживала и обворовывала очередного владельца. Фейяд объявляет конкурс на роль Мюзидоры в фильме „Вампиры“. Побеждает актриса, которая наиболее точно воспроизвела танец авантюристки. Снимаясь в роли Мюзидоры, она появляется в закрытом с ног до головы прозрачном кружевном трико. Чтобы ее не узнали, она появляется в обществе под густой вуалью. Влюбившись в Гармонию Брамс, следует за ней в Россию…»

– Что это было? – спрашивает эмир, вставая. – Я все увидел. Как называется то, что увидел?

– Нечаянные чары, – поясняет Кирсанов, проводя полукруг рукой, как бы включая присутствующих в сюжет.

– А, понятно, – кивает головой эмир, – забавно, забавно. Затейливо, во всяком случае.

– Ваше величество, – подходит к эмиру один из придворных, – разрешите обратиться. Неприятная новость.

– Моя лошадь заболела или гарем объявил забастовку, – говорит эмир, оборачиваясь к Кирсанову, – как это модно сейчас в Европе?

– Не столь страшная весть, однако, достаточно неприятная…

– Говори, не тяни!

– Посол из Совдепии.

– У нас есть преступники в зиндане?

– Разумеется, преступники всегда имеются.

– Казните двух-трех!

– Быть беде, – говорит про себя английский посол.

– Почему он велит казнить своих преступников, а не пришлых? – спрашивает его Гармония.

– Высшая степень раздражения у его величества, коей, в сущности, либерал.

– Хорош, либерал!

– По меркам востока, мадам.

– Предлагаю пари, – говорит геомант после ухода эмира. – Я соблазню вас за десять минут.

– Вы привлекательны, не спорю, – отвечает Гармония, – боюсь только, после всего сказанного о ваших особенностях, у вас нет шансов на успех.

– Не соглашайтесь, – кричат из своих клеток наложницы, – он вас обманет!

– Вы боитесь?

– Отнюдь! – заявляет Гармония, достает из сумочки браунинг и кладет рядом с собой. Раскинув руки по спинке дивана, она смотрит на него и снисходительно улыбается.

– Восточная мудрость гласит, – медленно с расстановкой начинает говорить геомант, – если шакал выпивает луну из бассейна в саду Словоохотливых Роз, он становится принцем на час.

– На час… – еще иронично вторит Гармония, но ее голос уже плывет.

Она замирает под пристальным взглядом чародея, ее голова откидывается назад, и она несколько раз вскрикивает от неожиданного наслаждения.

– Я ненавижу свою плоть, ненавижу! – восклицает Гармония. – Это она победила меня, а не вы!

– Вы должны переспать с тем, на кого я укажу.

Гармония с ужасом взирает на украшенный каменьями халат эмира, уроненный им на ковер.

– Нет, – качает головой геомант. Он притягивает ее за бусы к себе и шепчет что-то на ухо.

Она разворачивается и уходит. В его руке остаются бусы – нитка лопается, и бусинки рассыпаются. Она заходит в оранжерею со статуями между кустами. Солнечные лучи, проходящие сквозь витражный стекла оранжереи, отражаются в колеблющейся воде бассейна, наполняя зал радужным изменчивым светом. Наложница показывает в танце недвусмысленные знаки.

– Нет, нет и нет! – машет руками Гармония и отворачивается к изразцовой стене с раковиной у дивы в руке.

– Становись на колени и проси прощения, – требует геомант.

– У кого?

– У стены.

Она сползает по стене и приникает губами к раковине:

– Нет, нет, нет и нет…

«Геомант руководит происходящими интригами, создавая для развлечения эмира бесконечный спектакль, а ваш покорный слуга снимает его на пленку. „Составителю самой изощренной интриги, – объявляет геомант, – предлагаю приз Хрустальная Гармония – вазу в виде женской головки из горного хрусталя, обладающую по древнему поверью способностью зачаровывать всякого, кто к ней прикоснется“. Побеждает Гармония Брамс фактом своего присутствия при дворе. Гармония мечется ночью по комнате, не в состоянии заснуть. Несколько раз приближается к вазе, протягивает руку и отдергивает ее. Наконец, набрасывает на нее покрывало, но через некоторое время вскакивает с постели, срывает тонкую ткань и медленно приближает губы к холодному лику хрустальной чаровницы. На мгновение ей кажется, что лицо оживает. Она вскрикивает и убегает в комнату Патриции. Геомант приглашает всех на ритуал наказания „беспутницы“. Он бьет хрустальную красотку тростью по лицу. Сверкающий бисер два-три мгновения висит, словно роса на паутине, в воздухе, после чего узоры стягиваются к центру и превращаются в кустистый канделябр, затем – в букет причудливых цветов и в вазу вновь».

По ступенькам мраморной лестницы поднимается Гармония в пышном подвенечном платье, которое она, не надевая, прижимает к себе. На верхней площадке лестницы восседает на диване Патриция с маской Кощея в руке.

– Приближайся, – раздается голос режиссера, – роняй свое платье…

Гармония швыряет платье на пол.

– Но этого не было в сценарии!

– Это повод лишний раз показать тебя в нижнем белье на экране. Переступай через платье, поднимайся по лестнице.

– Скажи, Аламед, – спрашивает Гармония, – зачем ты постоянно принуждаешь меня играть сцены подобного рода? Я играю, потому что актриса, но в жизни – нет, не играю!

– Скажи-ка, дорогая, ведь недаром Москва, захваченная большевиками, на разграбленье отдана?

– То Бог, а то твои прихоти!

– Не кажется ли тебе, что все происходящее вокруг не жизнь, а репетиция того, что предстоит еще снять.

– Зачем ты отдал меня геоманту?

– Ты же влюбилась в него!

– Он влюбил меня в него посредством гипноза, но я испытываю чувства к нем только тогда, когда он находится рядом. Я здесь прочла книги ваших ортодоксальных святых, и все они в один голос называют все это, – делает она полукруг рукой, – прелесть. Ложь – то есть!

– Правильно – прелесть.

– Еще сказано: отдай Богу богово, а кесарю – кесарево.

– Если отдать Богу богово, то на земле ничего не останется, самой земли не останется. Что останется кесарю? А человек сам себе кесарь и бог. Зачем, спрашивается, Богу создавать женщину столь привлекательной, что ею прельщаются даже ангелы?

– Любовь возвышает, а порок убивает.

– От перемены пола партнера ничего не меняется.

– Нельзя сводить возвышенное к низменному.

– Что есть возвышенное? Мысль уходит вверх, но никогда не может достичь конца бесконечности. Не лучше ли облагородить…

– Порок?

– Соединив его с добродетелью.

– Несоединимые явления!

– Все соединимо, – говорит Кирсанов, – все! Особенно в кино. Он разворачивает ее к зеркалу и, стоя за ее спиной, начинает расстегивать пуговки у нее на груди.

– Это еще для чего? – делая удивленное лицо, спрашивает она и поднимает руки как бы для защиты, но не препятствует, ожидая ответа.

– Для иллюстрации тезиса, дорогая Гармони о соединении моего порока с твоей добродетелью.

– Нет… нет… о, нет! – разворачивается она к нему лицом и делает движение рукой, как отталкивая нечто исходящее от него. Он целует ее в ладонь и вновь разворачивает к зеркалу.

– И не закрывай глаза, я хочу видеть отраженье моего порока на твоем лице, преисполненном добродетели во гневе…

Гармония сбегает по лестнице в слезах.

– Сцена возмущения! – объявляет Кирсанов с верхней площадки лестницы, обращаясь к игрушечному клоуну в рост человека. Он снимает голову клоуна и сталкивает ее вниз по лестнице вслед за убегающей Гармонией.

– Бедный Йорик, – поднимает эмир голову с пола, вкладывает в рот перстень с камнем, роняет ее и уходит, слегка похлопывая в ладони.

Навстречу ему ползет по ковру черепаха, разукрашенная драгоценными камнями, пылающими в луче солнечного света из окна.

– Браво, браво! – аплодирует эмир. – Прекрасная выдумка!

– Цитата из Гюисманса, ваше величество.

– А, «Наоборот», припоминаю.

– Трудно удивить человека, который бывал в Париже.

– Его величество, – берет за рукав Кирсанова один из придворных, – не человек! Он посланец Аллаха на земле!

– И.о. пророка, – иронизирует эмир. – А это еще что такое? – останавливается он перед красным ромбом – неожиданную вставку в черно-желтом орнаменте изразцового пола.

– Для диссонанса! – говорит геамант.

– Я-то подумал, что это намек на вторжение красных.

– Убрать! – говорит один придворный другому.

– Нет, – останавливает его эмир. – Оставить! Для… диссонанса

В одном из флигелей дворцового комплекса находится оранжерея, в которой по вечерам собираются представители полутора десятка посольств.

– Вы помните меня, господин комиссар? – спрашивает один из гостей.

– То-ва-рищ, нужно обращаться ко мне!

– Гусь, положим, свинье не товарищ, хотя мы состояли в одной с вами ложе, о чем теперь сожалею.

– Я помню великого князя, но после его расстрела, всякий, кто выступает от его имени, – самозванец.

– Как видите, я выжил.

– Вы для себя только выжили, а для истории – нет. Я, кстати, подписывал приговор. К сожалению, не исполнял: сейчас бы вы передо мной не стояли. Хотите вызвать меня на дуэль?

– С плебеями не стреляюсь.

– Ненавижу! – со злобой, выпучив глаза, говорит Шестиглазов в своем кабинете. – Всех ненавижу! Специальное упражнения, – поясняет он, заметив удивленное лицо адъютанта в зеркале, – для поддержания классовой ненависти в необходимой кондиции. Весьма полезное упражнение, особенно перед посещением двора эмира. Когда-нибудь такое упражнение назовут психотренингом. Э-мирр… мо-нар-р-рхия… феодалы… князья! Особливо – великие! Не-на-вижу! Больше всего ненавижу! – Входя в раж, он начинает разбивать вазы тростью. – Тело ко мне!

– Не понял: вам – труп? И кого?

– Я сказал, тело! Обычное женское, теплое тело – жи-во-е! Для удовлетворенья инстинкта.

– Где же я на ночь глядя…

– Вот именно – на ночь! У нас есть машинистка?

– Да, есть, но она замужем за нашим сотрудником…

– Приведите!

Адъютант вталкивает в кабинет женщину в нижней рубашке.

– Вы знаете, что ваш муж шпион? – спрашивает Шестиглазов.

– Уверяю вас, он не шпион!

– Может быть, вы вместе шпионите? Раздевайся! – тычет ей в спину пистолетом адъютант.

– Я сделаю все, что вы скажете, – говорит она, стаскивая рубашку.

– О чем это вы? – с возмущением спрашивает Шестиглазов. – Что вы себе вообразили? Я буду пытать вас.

– Не надо пытать, я скажу все, что вы посчитаете нужным. Вы считаете мужа шпионом, я не догадывалась, но сейчас все поняла.

– Этого недостаточно. Говори, говори…

«Борьба за влияние на эмира приобретает форму всеобщего увлечения Гармонией. Она становится поводом к соперничеству английского посла лорда Марлоу, Патриции Шарм, эмира и офицеров белогвардейского корпуса. Шестиглазов также вступает в борьбу за обладание Гармонией, что выражается в простом шлепанье по заду. „По привычке, – заявляет Шестиглазов в клубе. – Ничего не могу пропустить, не залапав“. В своей революционной деятельности комиссару приходится прибегать к посредникам. Итальянский посол Гвидо Венециано обещает ему содействие в его „освободительной миссии“, если тот поможет ему раздобыть драгоценную вазу, и он тайно проводит комиссара во дворец. Шестиглазов появляется в спальне Гармонии из потайного люка в полу, как злой дух, он срывает с нее одеяло и видит свою искаженную физиономию в зеркале, заранее подложенное ясновидцем».

– Шестиглазов ведет себя вызывающе дерзко, – докладывает начальник охраны эмиру.

– К сожалению, – отвернувшись к окну, отвечает эмир, – мы ничего с ним не можем поделать. Москва угрожает ввести войска в Бухару в случае непочтительного отношения к своему представителю. Кажется, он уже всех подкупил, кроме тебя, геоманта и…

– Офицеров белой гвардии.

– К сожалению, присутствие русских офицеров… верных мне… является главным камнем преткновения в переговорах с Москвой.

«Эмиру кажется, что он переиграет Шестиглазова с такой же легкостью, с какой обыгрывает его в карты и шахматы. Лорд Марлоу предостерегает эмира от „шахматной дружбы“ с послом опасного соседа. Он предлагает поставить английские танки вокруг Бухары…»

– Мы поставим вокруг Бухары полторы сотни танков, чтобы вас защитить.

– Боюсь, как бы мы навеки не остаться под вашей защитой.

– Не лучше ли быть под опекой большевиков?

– Я отказываюсь заниматься политикой, пока Гармония не войдет в мои покои в неурочный час. Всего на час!

«Эмир все же склоняется к идее размещения танков. Шестиглазов, узнав о решении эмира, требует вывода белогвардейского корпуса из Бухары. В городе остается только один полк во главе с полковником Алексеевым».

– Если танки подойдут к Бухаре, – заявляет Шестиглазов, – мы будем расценивать это, как акт помощи белогвардейцам.

– Мы попросим уйти офицеров из города.

– Из страны, – с металлом в голосе говорит Шестиглазов, – хотели вы сказать!

– Я сказал то, что сказал, – теряет терпение эмир.

– Мы приблизим наши войска к границе ровно настолько, насколько английские танки подойдут к Бухаре.

– Что будет, – спрашивает адъютант Шестиглазова, выходя из дворца, – если танки войдут в город раньше прихода наших передовых частей?

– Сражение.

– Бойня будет, а не сражение. Не лучше ли избежать…

– Кровопролития? На какую-то сотню тысяч убитых, мы получим полсотни новеньких танков. К тому же у нас появится повод обвинить Англию в экспансии.

– Сотню тысяч!? Неужели нельзя избежать стольких жертв?

– Мы будем штурмовать их танки, пока у них не кончатся боеприпасы, и тогда возьмем их голыми руками.

– Но это ужасно!

– А ля герр ком а ля герр! Если французы так считают, то мы и подавно!