Жемчужина во лбу
«Белогвардейский полк покидает Бухару. С уходом полка образуется опасный промежуток в двое суток до прибытия танков. Геомант предлагает устроить праздник, чтобы показать большевикам, что эмир не боится».
– Праздник… – рассеянно отвечает эмир, перебирая драгоценные камни на столе. —Праздник всегда хорошо.
– Деньги нужны…
– Деньги это пыль, – рассеянно говорит эмир, смотря на закат сквозь прозрачный кристалл.
– Кто мне их даст?
– Спросите у министра финансов, скажите, я повелел.
– М-да. Придется самому доставать.
– Покупаю у вас драгоценную вазу, – говорит итальянский посол геоманту, – с условием забрать ее, как только начнутся военные действия и всем будет не до вещей с чудотворными свойствами.
Он раскрывает саквояж и, набирая в ладони золотые монеты, высыпает на стол.
– Откуда у вас золотые червонцы? – спрашивает геомант. – Только один человек здесь располагает такими деньгами. Признайтесь, Шестиглазов заплатил вам за шпионаж?
– Знавал человека, – говорит итальянец, – который падал в обморок от лицезрения большого количества денег.
– Презренный металл! – поднимает геомант руки с прилипшими к ним монетами. – Деньги необходимы для устройства зрелища: миража в пустыне.
Он протягивает руки вперед, и монеты осыпаются на стол.
– Праздник, хм! Не лучше ли использовать деньги на подкуп тех же самых большевиков, чтобы они на пару дней отодвинули дату начала войны.
– Не лучше! Кроме того, большевики неподкупны.
– На самом деле… открою вам тайну… подкупать нужно английского генерала, вернее – перекупать. Большевики заплатили ему, чтобы он опоздал. Все подкупны: зависит от суммы.
– Праздник важнее.
– Разумеется. Ключ от сейфа, пожалуйста, – протягивает итальянец руку.
Между двумя рядами низкорослых гор раскинулась широкая долина с причудливым облаком вдали. Перед купоросно-синим озерцом стоит стол. Над пустынной долиной, похожей на сцену, возникают миражи. Время от времени в озерце появляются пузыри газа, и Шестиглазов надевает на лицо мокрую повязку, чтобы не поддаваться наркотическому воздействию. Геомант раздает раковины, чтобы все трубили в них, призывая чудо. Из глубины закатного облака появляются фантастические птицы и драконы, медленно проплывает над головами старинный замок.
– Нет, этого не может быть! – кричит Шестиглазов. – Это все надувное… я хотел сказать – надувательство. Впрочем, я понял! Дайте-ка мне ружье, и я спущу ваше чудо на землю!
По приказу эмира приносятся ружья, и все начинают палить в небо, но безрезультатно – патроны оказываются холостыми.
«Сквозь сонмище беснующихся нищих Гармонию в полупрозрачном платье проносят в стеклянном портшезе по городу, словно в батисфере среди глубоководных рыб. Шестиглазов пытается поднять народ на восстание, но терпит неудачу. Разъяренная толпа несется по узкой улице. Неожиданно раскрываются двери, и перед народом появляется эмир. Толпа падает на землю, те, кто впереди, подползают к эмиру по очереди, целуют его туфли и отползают в сторону. Шестиглазов смотрит с балкона своей резиденции в бинокль. Он фыркает и поднимает трубку: „Можете вводить войска в Бухару… – и кладет трубку, – безо всякого повода!“ – добавляет он на вопросительный взгляд адъютанта».
– Покажите мне что-нибудь, – говорит эмир, – чтобы я успокоился. Что-нибудь умиротворяющее.
Геомант включает кинопроектор, и на стене появляется изображение. Гармония сбегает вниз по лестнице, не замечая, что из расстегнувшейся блузки то и дело выскакивает ее ничем не стесненная грудь. Она сбегает вниз, затем, оказывается наверху, вновь сбегает вниз…
Сидящий спиной к экрану эмир берет за руку Патрицию:
– Милая Патриция, почему никто не любит меня? Я самый несчастный человек на свете. Меня, получившего европейское образование, проведшего большую часть жизни в Петербурге, принуждают управлять чуждым мне народом, язык которого мне пришлось выучивать, как иностранный! Судебная система вверенного мне государства столь варварская, что включает лишь два способа решения проблемы: провинившемуся рубят голову или осыпают золотом. Я, пожалуй, выбрал бы роль короля в изгнании, благо все золото переведено в Швейцарские банки, чем ждать пока тебя убьют родственники или свергнут большевики и придется бежать в самый последний момент, чтобы не терять лица, что опасно и неприятно. Если эмир не всесилен на своей земле, то, кто же тогда? К тому же я несчастен в любви.
– В вашем распоряжении лучший гарем на востоке.
– Именно из-за него я и несчастен, – разводит он руками, изображая на лице все тяготы жизни. – Для меня любая красотка из кабаре привлекательней всех красавиц востока! Я им счет уже потерял, а мне их все дарят и дарят, как будто ничего лучшего найти для подарка не могут! Из-за все той же потери лица я не могу позволить им изменять мне. На следующий же день за оправданье изменницы, что считается слабостью здесь, меня свергнут родственники. Вокруг столько блюстителей нравственности! Осведомители так и роют паркет копытами, чтобы выслужиться. – Эмир замолкает, уставившись на экран. – Дорогая Патриция, вы хотя бы могли быть со мною добры?
– Ваше величество, я могу как-нибудь заглянуть на часок к вам.
– О, Гармония! – встает эмир и возводит руки к небу. – В черных чулках, – останавливается он у двери, – и красных подвязках, как в кабаре.
Похожие на узоры орнамента извивы барханов, редкие саксаулы, раскрашенные шары перекати-поле.
Лимузин подъезжают к оазису, останавливаются перед узорными воротами запущенной виллы.
– Прежде чем войти в этот дом, – говорит Кирсанов, обращаясь к Гармонии, – я должен предупредить тебя, милая Гармония, чтобы ты ничему не удивлялась и сделала все, что попросят. В этом доме – наше спасение!
– Спасение?
– Не сегодня-завтра в Бухару войдут большевики, и нам понадобятся деньги не только на продолжение фильма, но и спасение жизни. Здесь проживает крепостная актриса, ей, кажется, больше ста лет, но она все еще верит, в обретение счастье. Существует поверье, если на ее ковре проливается кровь, то счастье обеспечено на сто лет вперед. Местные жители почитают ее за святую. Они все освещают, что выходит за рамки их воззрений на жизнь. Если мы угодим хозяйке дома, мы получим деньги на фильм и отъезд…
В зале, заставленной антиквариатом, на некоем подобии трона восседает старуха. Над ней из стены вытягивает шею и крылья изразцовый орел с циферблатом в когтях.
– Явился, мерзавец, – восклицает она. – Где пропадал, признавайся?
Кирсанов разводит руками:
– То там, то сям…
– Обманщик!
– Да, – кивает Гармония, – он известный обманщик, но как умудрился он вас обмануть?
– В году эдак двенадцатом, кажется, когда Ирод город спалил.
– Что за Ирод, мадам? – спрашивает Гармония.
– Ну, как же, Ирод, как его, а, Буонопарте! Мне в сей год как раз тринадцать годков исполнилось, и была я актрисой у барина нашего. Когда наш дом загорелся, я стала кричать. С улицы входит гусар. Поднял меня и понес, а потом передумал, вернулся к дивану, обесчестил, а потом уже спас. Я его полюбила навек, а ты только сегодня вернулся. Поздно, однако, я мужчин разлюбила за то. Я велю Луизе негодяя убить, а потом оживить, чтобы снова убить!
– Разве так можно? – спрашивает Гармония.
– Можно, – заявляет служанка.
– Об-манщик, прохвост, негодяй! Слов не хватает! Да, что говорить тут? У-бей негодяя, Луиза, – обращается она к служанке и тычет пальцем в сторону Кирсанова, – у-бей!
Позевывающая молодая служанка с роскошным телом, потряхивая пышной, ничем не стесненной грудью под блузкой, несколько раз втыкает кинжал в спину Кирсанова. Он падает на белый ковер с яркими красными узорами и черным квадратом, вплетенном в орнамент.
– Ах, – восклицает Гармония, в ужасе выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как если бы ее сейчас тоже должны поразить кинжалом. – Мне плохо, – едва произносит она и сползает по стене с картиной: обнаженная с надкушенным яблоком с изумлением выслушивающей то, что ей нашептывает Мефистофель.
– Ладно, – заявляет хозяйка, – можешь теперь его оживить.
Служанка брызгает на распростертое тело водой. Кирсанов встает, как ни в чем не бывало. Ухмыляющаяся служанка несколько раз втыкает бутафорский кинжал с уходящим в рукоятку лезвием себе в ладонь.
– Убивать еще раз мы его больше не будем, раз вам его жалко, барышня, а накажем примерно, как встарь. На ковер! – указывает старуха рукой на Кирсанова. – Вы, барышня, посечете его.
– Я!? – изумляется Гармония. – Но…
– Никаких возражений не принимаю. Луиза, розги! А, уже принесла, молодец.
– Ну, почему я? – пытается протестовать Гармония. – Почему не Патриция? Она справится лучше меня. Во всяком случае, ей это нравится.
– Действительно, у меня лучше получится.
– Я сказала, э-та барышня! – тычет старуха пальцем в сторону Гармонии.
– Дорогая Гармония, – убеждает ее Кирсанов, – если ты не согласишься, мы уедем ни с чем.
– Ну, держись!
Луиза и Патриция стоят по бокам кресла. Слышен свист розги.
– Так его, так его! – подбадривает Гармонию сидящая в кресле старуха. Кажется, что орел вот-вот взмахнет крыльями и вырвется из барельефа на стене.
Наконец, вырывается и летит над песками.
Лимузин едут по пустыни. Над ними низко парит орел. Кирсанов достает из сумочки Гармонии браунинг и наставляет на него. Тот отлетает в сторону, но не отстает.
– И сколько денег мы выручи, – спрашивает Гармония, – за эту отвратительную сцену?
– Неужели ты не понимаешь, – смеется Патриция, – спектакль заранее был подготовлен для развлечения нашего гения.
– Для развлечения?! Какие могут быть развлечения, когда большевики вот-вот захватят Бухару?
– Уже захватывают, – подтверждает Кирсанов. – Слышите выстрелы? Бухара обречена. Мы уже не вернемся туда.
– Возможно, ваше последнее представление переполнило чашу терпенья небес.
– Зато у нас будет везенье и счастье.
– Каким унижениям завтра готов ты подвергнуть меня?
– Позволь, дорога, позволь: не я ли был в унизительном положении, а ты – в возвышенном?
– Какой же ты негодяй!
– Я? Я – нет! Пока, правда, я исполняю роль негодяя, а завтра, возможно, стану другим, оставаясь при этом собой. Я ведь живу несколькими жизнями одновременно.
– Одной из них сейчас ты лишишься! – говорит Гармония и направляет на него браунинг.
Кирсанов разводит руками, изображая на лице покорность судьбе. Некоторое время Гармония держит пистолет у лба, а затем стреляет в воздух.
«Сквозь иллюминатор на полу кабины английского дирижабля эмир смотрит на украденную у него страну. Далеко внизу – игрушечные домики Бухары. С башни броневика Шестиглазов с упоением расстреливает из пулемета карнавальных чудовищ. Объятые пламенем надувные драконы мечутся, словно живые, сея панику в рядах наступающих красноармейцев, на голову которых опускаются еще и парящие в небе воздушные змеи. Английские танки выползают на пригорок и останавливаются. Из люка вылезает английский офицер и смотрит в бинокль на объятый пламенем город. Наконец, он машет рукой: танки разворачиваются и, оставляя тучу пыли, уходят. Победители в долгополых шинелях запутались в расшитых бисером вуалях ширм и занавесок гарема, словно серые птицы в сетях. Геомант надевает усыпанное бриллиантами облачение эмира и садится на трон. Он берет с подноса жемчужные ожерелья, расстегивает их и сыплет жемчуг на ладонь. Жемчужины с треском рассыпаются по мозаичному полу. Малолетняя наложница выскальзывает из корзины с цветами, усаживается к нему на колени и засыпает. Он прикладывает палец ко рту, когда штурмовики Шестиглазова врываются в тронный зал. Они закалывают новоявленного эмира сквозь обнаженное тело наложницы штыками».
Гармония и Патриция бредут по пустыне в шикарных вечерних платьях. Итальянский посол в разодранном узбекском халате покидает Бухару. Он достает из саквояжа вазу – полюбоваться. Раздается выстрел. Гвидо падает. Ваза остается висеть в воздухе. Гармония просыпается, под ней карта. Над ней висит ваза. Она протягивает к ней руку, но коварный фетиш улетает. Рядом – корявый саксаул инкрустирован драгоценными камнями, сверкающими на солнце, с веток свисают бусы. Она выпускает на карту жука. Увеличиваясь в размере, жук превращается в черепаху, инкрустированную драгоценными камнями. Гармония идет по пустыне вслед за черепахой, оборачивается: карта улетает с порывом ветра вдаль. Ее обгоняют несколько раскрашенных шаров перекати-поле с крохотными колокольчиками. Старик в рваном узбекском халате с кряхтением тащит скалу на плечах. Он останавливается перед героиней, сбрасывает непосильную ношу – земля вздрагивает от удара. Старик, указывая на скалу, что-то говорит на своем языке.
– Брось монету! – раздается голос с небес.
Гармония достает монету и бросает в маленькую щелку, на которую указывает старик. Скала расщепляется на две половины. Акробатка в кружевном трико извивается змеей на красном шелке внутри. Она берет Гармонию за руку и тянет к себе.
– Не сопротивляйся, иди к ней! – вновь раздается голос с небес.
– Я боюсь.
– Ну, хорошо, отпусти ее, – вещает голос.
Акробатка отпускает руку и скала захлопывается. Гармония сбрасывает туфли и бежит по пустыне, ее обгоняет корзина низко висящего воздушного шара, объятого сполохами пламени, которые при ближайшем рассмотрении оказываются пурпурными флажками. Патриция подает ей руку и помогает залезть в корзину.
Всадники в полосатых халатах уже в двух шагах от корзины, и дамы бросают в них гранаты. В руках Гармонии оказывается английский дисковой пулемет с обрезанным дулом. Ее спасительница указывает направление, Гармония стреляет в упор, но всадникам не причиняет вреда. Дамы пускают деньги по ветру, и всадники отстают.
Пролетая над морем, шар начинает терять высоту. Появляется воздушная змея, они кружатся вокруг шара, улетают и вновь возвращаются. Гармония в истерике стреляет ей вслед из браунинга. Дно корзины касается воды. Гармония вздрагивает и закрывает глаза. Шар начинает набирать высоту.
– Где, где – озирается Гармония по сторонам, – я оказалась?
– Во дворце у эмира на Капри, – говорит молодой человек во фраке.
– А вы кто?
– Мы – эмиры бухарские, – указывает он на таких же фрачников с восточными лицами. – Живем здесь в Швейцарии к нашим вкладам поближе, а здесь отдыхаем.
– Что-то вас много.
– Мы все наследники, следим друг за другом.
– Но как я здесь оказалась?
– Вы увлеклись так игрой, что…
– Меня усыпили и…
– Не усыпили, а загипнотизировали.
– Час от часу не легче. Что же случилось со мной после того, как…
– Вы очнулась от сна? Вы оказалась во дворце у эмира на Капри.
– Все возвращается на круги своя, – добавляет другой придворный.
– Что же все эти круги или дни…
– Вы спали в хрустальном гробу, как и полагается спящей красавице, а мы вас обожали. Целомудренно, заметьте.
– Представляю ваше целомудрие. Ну вот, закончились съемки, все позади, одного не могу понять…
– Вам не нужно ничего понимать: исполняйте и все!
На верхней площадке круглой башни, опираясь на зубцы руками в черных перчатках с блестками, стоит Гармония Брамс. Согнутая в колене нога опирается на перемычку между зубцами. Патриция Шарм указывает на что-то вдаль. Физиономия сатира ехидно ухмыляется в изразцовом барельефе под зубцами.
Шарм шара
«В конце войны я летал с английским генералом из Афганистана в Бухару. Генерал предлагал ввести английские войска для защиты от большевиков, но эмир отказался, хотя и встретил нас, как королевских особ. Я использовал опыт пребывания в Бухаре в гостях у эмира Бухарского, чтобы снять „Нечаянные чары“. Фильм снимался на деньги барона фон Мерц. Бучи мастером ложи Кинжала и Розы, барон оказался хранителем философского камня, отвечающим за передачу артефакта от одного члена ложи к другому. Время от времени скрижаль возвращается к нему, и с ее помощью он творит чудеса. Поскольку Шестиглазов постоянно крутится на лимузине вокруг дворца барона на Капри, где идут съемки, Фон Мерц предлагает пригласить его ко двору в качестве постоянного представителя Совдепии, с которым можно вести бесконечные переговоры, что является неуемной страстью комиссара, и держать тем самым его в поле зрения».
За обеденным столом барон опускает хрустальный шарик в бокал с вином. Под его пристальным взглядом из бокала выплывает колеблющийся золотистый шар, повисающий в воздухе сверкающим кристаллом. Шар начинает вращаться, рассыпая искры во все стороны. В глубине светоносного облака, постепенно заполняющего зал, возникали конторы оранжереи, разрывая усыпанную росой паутину, вспархивала сирена.
«Не понимая, что шар является лишь феноменом сознания, Шестиглазов предпринимает попытки похищения бесценного раритета. Вопреки здравому смыслу и мировоззрению, он пытается вступить в контакт с возникающими образами. В разросшемся до размера человека шаре сидит японская кукла и качает головой. В руке у него рождаются сверкающие колибри, они снимаются с ладони и разлетаются по комнате».
– Эй, как там тебя, – обращается Шестиглазов к видению, – я буду говорить, а ты знаками показывай, что правильно, а что нет. Кыш, чертовы курицы, – отмахивается он от взлетающих колибри. – Где золото Колчака, в Сибири? В Японии? В Америке? Где тогда? Может, в Европе? Где конкретно? Тьфу ты, исчез!
«Не добившись вразумительного ответа, он прячет магическую штуковину в сейф, открывает через минуту – сейф пуст. Рискуя получить пулу в лоб, комиссар стреляет из маузера в стальное нутро, пока не заканчиваются патроны, захлопывает сейф и плюет в рожу сатира в орнаменте двери. Он никак не может понять, почему шар, который он только что держал на ладони, ощущая всю его тяжесть, исчезает через пару минут. Поиски магической штуковины занимают все время и деньги комиссара. Он начинает терять ориентиры и вскоре оказывается в психиатрической клинике. Разбуженная бароном метаэнергия вызывает в сюжете необратимые процессы, не только Шестиглазов, но и никто уже не может понять, где сон, где явь, а где кино…»
Волшебная гора
«О ритуалах, магии, двойниках и философском камне. Поскольку изумруд, проглоченный мною в юности, стал рассасываться, Фон Мерц провел инициацию с пересадкой философского камня из головы князя в мою. Камень, однако, имел обыкновение перебираться из одной головы в другую, и фон Мерц передал его следующему любителю власти и ощущений неземного характера. Ощущения, впрочем, остались. Он же свел меня с Герингом, и все последующие годы я провел в его резиденции. Под покровительством рейхсканцлера – большого любителя искусства – снял полторы сотни фрагментов и фильмов».
Бронзовая сирена шевелит крыльями на пьедестале. По аллее кладбища сомнамбулической походкой движется статуя Командора.
– Ну, а мне что нужно делать? – спрашивает корреспондент.
– Будете изображать дон Гуана, – говорит из-за камеры Кирсанов. – Дайте ему шпагу.
– Я пришел взять у вас интервью, а попал…
– В гуано.
– Не понял.
– Берите шпагу и защищайтесь.
– Мне не нужна шпага? Не знаю даже, как с ней обращаться. Я критик, а не дуэлянт.
– Это заметно. Против Командора она бесполезна.
– Смотрите, ваш истукан рассыпается на ходу. Так и должно быть или это съемочный брак? Послушайте, он ко мне приближается. Что нужно делать?
– Когда подойдет поближе, пожмите ему руку.
– Надеюсь, это не опасно?
От рукопожатия идол окончательно рассыпается, и открывается женщина в кирасе. Она сбрасывает с себя кирасу, представая обнаженной, вынимает шпагу из ножен и начинает наступать на корреспондента. В ритме ее выпадов колеблется грудь. Отступая, корреспондент падает на кровать, стоящую на аллее.
– Помилуйте, откуда на кладбище оказалась кровать? Это неправдоподобно!
– Действительно, – спрашивает Кирсанов, – откуда взялась здесь кровать? Должно быть, ее сюда принесли.
– Так не бывает!
– А как бывает?
– Ну, я не знаю…
Она приставляет к его груди шпагу и замирает.
– Снято! – объявляет Кирсанов. – Говорите теперь, что вы хотели сказать.
– Я хотел расспросить вас о концепции вашего фильма.
– У меня нет никаких концепций.
– Я не понимаю, как можно снимать без концепции. В чем смысл сего нелепейшего эпизода, да и предыдущего – тоже?
– Понятия не имею, – говорит Кирсанов, с бокалом шампанского поднимаясь с могильной плиты. – Я просто снимаю – и все.
– Но это упадничество, сюрреализм и декадентство!
– Вот именно, – подтверждает Кирсанов, ставит бокал на крышу роллс-ройса и уезжает.
Корреспондент застывает в недоумения с широко разведенными в стороны руками.
По извилистой дороге среди сосен и скал движется роллс-ройс к замку вдали. На заднем сидении Шарм и Кирсанов.
– Куда мы направляемся? – спрашивает Гармония.
– На вершину, – указывает Кирсанов, – на вершину власти. В замок Регенсбург.
– Волшебная гора, – говорит шофер, указывая рукой, – все, кто на нее ступают, сходит с ума.
– И мы сойдем, – спрашивает Гармония, – или уже сошли?
– Мы въедем в замок, не касаясь горы. К тому же это поверье: хотите верьте, хотите – нет. Я, конечно, не верю, однако на всякий случай не касаюсь земли.
Кирсанов раскрывает дверь и хватает камень на ходу.
– С ума сошли! – орет шофер.
– Поверье осуществилось и теперь я могу делать все, что захочу.
– Ты и так все делаешь по-своему.
– Я предпочитаю, чтобы меня завоевывали. Только нормальные вечно чего-то завоевывают, сумасшедшие ждут даров, приносимых к ногам.
– Ох, и гиблое это место, – говорит шофер. – Декадентское.
– Что вы тут делаете? – спрашивает журналист, который располагается в клетке, свисающей с потолка на цепи в холле с гостями.
– Уместней спросить у вас, – усмехается Кирсанов, – чем занимаетесь вы?
– После избрания фюрера, я вышел из компартии, но не сразу подал заявление о вступлении в нацистскую. Опоздал на несколько дней. Теперь вот таким образом избавляюсь от позорного прошлого. Нечто вроде епитимьи. А чем вы здесь занимаетесь?
– Я пришел снять кальку с реальности, чтобы создать очередной шедевр. Как вы знаете, я создаю для ведомства Геринга закрытые фильмы, магическим образом воздействующие на действительность.
– Да? Вы все время снимаете, но где ваши фильмы?
– Народ мои фильмы не видит, да это ему и не нужно. Он, народ, – поясняет Кирсанов, оборачиваясь к Гармонии, – никогда ничего не понимал. Да это и к лучшему. Народ всегда неправ, как утверждает Платон.
– Я, конечно, не верю, в эту вашу магию, но раз сам Геринг так считает…
– Считает, считает! Кстати, это я предложил ему посадить вас в клетку для участия в инициации. Вас радует, что вы принимаете участие в инициации?
– А что остается делать? К тому же мне платят за это.
– Все довольны, как я погляжу.
– Какой же ты все-таки циник! – восклицает молчащая до сих пор Гармония.
– Отнюдь! Я – созерцатель всего лишь и… иносказатель.
– Инициатор, к тому же, – отмечает журналист.
– Устами заключенного в клетку глаголет истина! Смотрите лучше на экран…
Конец золотого века
Из дверей замка выходят элегантно одетые люди. Хозяйка дома муж закрывает двери и слегка толкает рукой: дом снимается с фундамента и начинает скользить в полуметре над поляной. Гости останавливаются, каждый у своей машины, и молча смотрят, как замок уплывает в туман. Наконец, раздаются звуки захлопывающихся дверей, и все уезжают. Замок медленно летит через поляну с пирующими обывателями. Кое-кто в мундирах штурмовиков. Обыватели с неохотой расступаются и бросают в пролетающую диковину бутылки и пивные кружки.
Двери и окна в замке хлопают, плещется вино в забытых на ковре бокалах, звенят подвески хрустальной люстры, тарелки с яствами ерзают по лакированному столу, покачивается шпага, воткнутая в пол. То тут, то там разбросанное женское белье наполняется телесными формами, кои, обретая лица на мгновение, осматриваются вокруг непонимающими взорами и вновь исчезают. Рыцарские доспехи падают со стены и рассыпаются по полу.
Обитатели замка оставляют свои машины и, толкая глобус перед собой, шеренгой идут к морю. Они подводят глобус к обрыву, сталкивают в море и со вниманием следят, как он падает. Как только глобус касается поверхности воды, они поздравляют друг друга и с чувством выполненного долга аплодируют, затем все целуются и, взявшись за руки, прыгают вниз. Нестройная шеренга парит вдоль скалы с барельефным изображением замшелого Посейдона и погружается в воду. Волны бьют глобус и тела о скалу. Над обрывом стоящая фигура наяды из позеленевшей бронзы протягивает руку в сторону заходящего солнца. Металлические шарики с мелодичным позвякиванием сталкиваясь друг с другом, танцуют на пустой поляне.