В заповедных и дремучих

А судьбе всего того мало. Вот она и затеяла помотать парнюгу по городам, весям… да мерям… На своей шкуре проверить, своими глазами повидать, а и просто поучаствовать в контактах Гросии с Ордовским миром. -Уж- решила судьба-игрунья: – Коли есть он персонаж медийный, то бишь востребованный в рассказках, глядишь, через его похождения читатель и про некоторые Ордовские традиции, и факты истории прознает. Родилась же на свет сила тяжести из-за падения фрукта на голову именно тому единственному человеку, коий в состоянии был её развить, и до нас довести… Эй, как там тебя теперь… Эмиля, давай, двигай в заповедные и дремучие славные Уромские леса…

Крепкий, да справный пленник, привязанный к слеге позади дюжины ему подобных, не старался перебирать ногами быстрей. Кому ж охота поскорей на невольничий рынок попасть, а то и вовсе в евнухи угораздиться? За то ему, опять же, как и остальным, кнутом перепадало весьма нередко. Беззлобно-равнодушно, словно скотину, степняки метко подгоняли «нужного» человечка без лишних слов и придирок. Связка, в которую в конце концов парня определили, ничем не отличалась ни от той, в которую он попал вначале, ни от второй, куда перевязали молодых парней на первой ночёвке, с той лишь разницей, что сперва к ногам не была привязана бьющая, мешающая и натирающая ноги лесина. Хитрые кочевники, очевидно, имели повод не особо доверять лесине потоньше, шейной.

–Да что ты всё, «Хозяйка», да «Хозяйка», – выговорила она, не прекращая сеять муки- У меня, так и знай, имя есть. Хошь- гросское Анна, а хошь- по здешнему- Ашавой зови. Это у меня, как сюда пришла, волосы больно уж были светлыми, вот и прозвали. Ты же тоже вот, не токмо Емеля, а ещё и Эмилио, видишь ли. – Решето, наконец, вытряхнуто и отложено и женщина насмешливо глянула на Емелю: – Или стара я для имени и так для тебя хозяйкой и останусь? Парень гоготнул и прогудел: – Не-е, чего-й- то стара-то? В самый раз, – и понял, что сказанул не то. Анна-Ашава хмыкнула: – Ну-ну… В самый раз ему… Люблю смелых, но… Успокойся, парниша. В древние времена говорили- «Ты не герой моего романа», хоть, может, по жизни и герой.

Август на исходе. Кузнечичий стрёкот не стихает, изредка вдали словно весенняя лягушка-жерлянка заклокочет, комарики те же звенят тонко, жалостливо… Гладь отсвечивает розовым, жёлтым и огненным, круги на тихой поверхности расходятся то бесшумно, а то с громким всплеском. Ещё тепло ночами, днем жарища стоит летняя совершенно, но птицы уже смолкли, дневные – на ночь, ночные- по семейным обстоятельствам.

Где-то справа, по-над лесом, вскарабкалась выше самых могучих верхушек луна. Чуть прищуришься, ан- золотое яблоко, с одного боку стукнутое и едва заметно смятое. Сразу понятно, что спелое и ароматное. Звёздочек пока мало, раз-два и обчёлся, но день стал скудеть часами, оглянуться не успеешь- засверкают рассыпанным просом на небесной «Большой дороге», освещённой катящейся с верхотуры луной. Люд лесной с сумерками стал по домам расходиться. А то как же, последние деньки сено просушить, а кому хмелю набрать, диких ягод насушить, опять же- к осени крыши подлатать, погреба, да клети проветрить. Едва управишься, там уж полевые работы начнутся, огородики рук потребуют, дальше – птицы к югу потянутся… Откормленные, ленные, такие зимой нужные, вкусные… А оно, между прочим, во всех землях, где про ордву знают, почитают каждого их них удачливым охотником, и не напрасно. Бьют они птицу осенью сильно и много, иначе не прожить многоснежную лесную зиму. Но бьют умно и бережливо, как деды и прадеды завещали. А предки- они если что не так, и предъявить могут. Не зря же на каждых ордовских поминках старуха, видящая души умерших, перечисляет всех, кто пришёл из того мира и пересказывает, о чём они говорили за столом. Так ордва и жили век за веком, новому обучаясь, да старого не забывая. И наш герой неожиданно обнаружил в себя приязнь к неспешной, текущей подобно чистой полноводной реке их жизни. Да и не только их, а и своей, которая сколько уж времени неотделима от радостей, печалей и забот бесхитростных местных обитателей.

Весь мир, полагаю, знает историю о том, как поймал в свое время деревенский увалень щуку и отпустил ее в реку, поддавшись на уговоры. И многие помнят, что щука та отблагодарила Эмилио, на Родине, правда, тогда звали его на свой привычный лад Емелей, возможностью щучьим велением и его, Емелиным хотением выполнять неисполнимые в принципе желания… Неисполнимые, если не захотеть сильно-пресильно. Именно с желанием и настроем на чудо у парня и были проблемы.

Если дело, скажем, касалось выпроваживанием младшего, каковым он был в семье, из дому за дровами, тут у любого получится захотеть, не расставаться с теплой печкой в трескучий мороз… И печь послушно повезла бы его в заснеженный лес. Другое дело- как бы посмотрели домашние на то, что избе на пользу бы точно не пошёл печкин выезд… Дальше же, особенно в случае, когда необходимо было желание придумать, веление-хотение не шло, и простое дело, не говоря уж о чудесах, оставалось несделанным. Надо ли говорить, сколько пришлось вынести человеку и каких трудов стоило жить и трудиться наравне с братьями и односельчанами. Но склонности к крестьянствованию у себя Емеля не замечал, в один прекрасный день собрал тощую сиротскую суму и подался с благословения старших в город. Парнем он слыл необидчивым, и совсем не думал, прощаясь, что родные вздохнут облегчённо, когда, проснувшись наутро, увидят, что он, передумавши, не вернулся домой. И кого должна волновать Емелина оплошность, в результате коей он, вознамерившись воротиться к ночи назад, просто-напросто заплутался в лесу и вышел, таки на рассвете на большак, идущий в сторону города. Тут уж из одной только лени и пойдёшь, пожалуй, куда ближе шагать.

Большая жизнь принимала всех и затягивала в водоворот кажущихся важными дел навсегда. Белкой в колесе иной так и прокрутится на одной улице в погоне за лучшей жизнью, а догонит ее только на тихом погосте, где уж никто тебе не помешает вволю выспаться. Мало, кто, очнувшись и бросив город возвращался к веками освящённому крестьянскому житию. И Емеля, пришедши, сменивший имя на звучно иноземное «Эмилио», не оставлял даже самой мысли о возвращении. При своей смекалке и способности находить малотрудные занятия, сыром в масле надеялся кататься в наискорейшем будущем. Но совсем по-другому считал город. Требовался ему народец неутомимый, вынужденно трудолюбивый, да за гроши от зари до зари вкалывать готовый.

Пристроился парень к одному дельцу, пристрогался к другому делу, попробовал в третьем хозяйстве, четвёртом… в пятом дворе… Никто не торопится, не спешит таланты его природные замечать, да развивать- использовать. А и более того, платить по договору не желают, де и нерасторопный он, и старания должного не кажет. Даже при обхождении Емелином и уважении к хозяевам, снисхождения в работе не делают. Как тут раздобреть, да подняться? С лица парень сходит, голодает, худеет, и в выборе своём сомневается.

Не знаю уж, куда бы занесла нелёгкая нашего героя, кабы не привели его ноги сами собой на базар. Именно в то время и точно в такое место, где, да когда невзрачно клочкобородый перестарок-дружинный, бекая, запинаясь и торопясь зазывал молодцов во товарищи за море пойти. В момент смекнул парень, что окромя корабля работы сыскать в плавании негде, раздвинул толпу, плечи развернул, ими поводя вправо-влево вышел вперёд, шапку в кулак зажал, встал над дружинным, ждёт…

И как издавна водилось, вопросы спрашивали, и зелена вина чарку, как положено, для, значит, испытания воли и стойкости, подносили, и хитрые загадки с «двойным дном» загадывали. Всё парняга прошёл, всех подвохов обошёл, чать языком ворочать, коли ум остёр, да насторожен, – дело обыкновенное. Стоит Емельян, старшим испытуемый, на виду сотен и сотен народу, а заместо того, чтоб стушеваться, всё только уверенней говорит, да, вроде, с каждым ответом даже росточком выше становится. Чувствует, что будь хоть сам главным ватажным, такого, ответчика принял бы непременно. А и как иначе, коли вдруг оказалось, что состоит он из одних лишь достоинств, чего о себе досе и не знал, хоть и догадывался частенько…

–А в бою то силён? – Он смотрел на Емелю хитро прищурясь. Емеля хмыкнул и кивнул: -Так в деревне тоя команда, где я, завсегда побеждала. Это уж любой скажет. -И стал молча, но с некоторой, всё же, дрожью в душе, ждать решения, честными глазами оглаживая дружинника.

И то, пожалуй, что никто бы не смог сказанное опровергнуть. Правда, немного не так всё малость обстояло… Не там, где он- победа, а чаще бывало, что как раз там, где победа, там и наш хитрец оказывался. Нетрудно было парняге и за ватагу правого конца деревни вступиться, в которой верховодил старшой брат, на том конце построившийся, и за левую окраину, где и сам он, и середний братан проживали… Да и вступал-то Емеля в бой, молодецки эхнув и отбросив тулуп в сторону, когда бойцы теснили уже соперника бесповоротно и решительно. А победа что? Победа, как известно, благоволит находчивым. И стоял Емельян, гордо выпятив грудь, да задравши нос, пока не услыхал заветное «Годен». После этого, приосанившись, отошел несколько в сторону, победителем поглядывая по сторонам, и млея от завистливых взглядов городских парней.

–То-то, стрючки городские, супротив Емелиного разумения, да смекалочки вам и тягаться не снилось! – во взбудораженном предстоящими заслугами и свершениями мозгу приятно затеплелось и замечталось окромя славы и богатства еще нечто тайно, нежно и влажно… Толпа, базар, да и набор в товарищи отошли на второй план, толстые губы сами своей волей сложились в глуповатую улыбку, ладони взмокли…

Дальше, как многие помнят, был долгий морской поход, где особо не ломаясь, Емеле удалось стать членом дружины, и не силе, вовсе, рук, а голове благодаря, да расторопности. И прибыл он на Родину уже совсем другим человеком.

С песней, да танцами жили ордва, но хлеб насущный добывали нелегко. Оно, конечно, дары леса спасали, но одними дарами не проживёшь. Приходилось у леса-благодетеля с подношениями, да молитвами земли забирать, выжигать, корчевать и распахивать. А то излишки заезжим гросам продавать, либо обменивать, вместе жить полегче получалось. Тем более, что жили бок о бок сотни лет, перемешиваясь и кровно, и бытово, и религиозно так, что гросские деревни за счастье почитали гульнуть по случаю у лесных соседей, а те, в свою очередь, не видели для своих павасов и кирьди вреда от участия в щедрых праздниках гросов. Вообще ордва вовсю мешала дедовские поверья, полузабытые, неясные в своей нескладности, с современными обрядами и восстановить древние ордовские верования Емеле, по крайней мере, не удалось при всём старании. Вот и получается, что проживал наш герой в лесу, словно у своих родичей, иных запретов, что в деревенском детстве, не ведая. И по возможности и силам приспособился он к нехитрым работам, до которых когда-то охотником был невеликим. Некоторое время спустя ни сам он, ни деревенские уж и не поминали, что пришлый не ордвин, и живёт среди них без году неделя.

Села Анна-Ашава на выскобленную лавку, сложенные руки на подол положила, слушает, что постоялец рассказывать станет. А Емеля не рассказывать собрался, напротив- вопросы хозяйке задавать. И посыпалось про «чем живёшь», «когда и откуда пришла», да про частые походы той в лес по ночам и визиты тёмных личностей, от коих сам Куд атя подальше держаться старается.

Улыбнулась женщина невесело, откинула со лба светлую прядь, вольно выбившуюся из-под убора и кивнула: – Так уж и быть, Емелюшка, коротенько, да скоренько обскажу главное, а всего не то, что сама не хочу, а и не нужно многим знать, да и непонятно будет.

– Сколь времени прошло, не пытай, сама не считаю, а пришла из гросских земель. Знаешь ли, парень, отчего придумывают люди постоянно что-то новое? Гляди вот, грибы в лесу появляются не когда ушат воды под куст выльешь, а когда дождём весь лес промочит. Так и ум людской измыслит что для своего облегчения не как только новое встретит. Один от этого нового убежит, второй постарается не заметить, али обойти, другой- затылок почешет, попробует свою выгоду сыметь. Следующий который, тот, может, подумает что, что и попробует, да задумается сам и с другими калякать станет. А кто-нибудь, который сам и не видал, и не пробовал, услышит чужой разговор, и ну- разум напрягать. За ним следующий, а за тем и ещё кому интерес приспичит. Пройдёт несколь времени, у кого-то это новое, чего недавно и не видно и не слышно было, уже вовсю либо пользу приносит, либо, хотя бы, вреда не несёт. А год-другой спустя, земля-слышь, слухами полнится, уже сэсто народу об этом мало-не всё знают…

Анна остановилась, сцепила пальцы рук на коленях, неподвижным взглядом скрозь Емели глядит. Тот выждал малость тишины, вздохнул с сожалением и тихонечко, будто малыш прерванной сказки, попросил: – А дальше? Женщина, словно очнувшись вдруг, вздрогнула, потянулась плечами, собралась с мыслями и заговорила опять…

– Так вот и ведётся, коли всё больше людей встречается с новым, то тем верней, что у которого-нибудь и мысли на его предмет и возникнут. И с бедой-несчастьем так же. Мало беды- мало нам об ней и печали, а как вокруг обложило, найдутся головы её отвлечь-перемочь. А совсем справились, так тут-то и самое страшное случилось- как никогда дружно и саму беду-несчастье позабыли, и то, как с ней боролись- превозмогали. – Рассказчица многозначительно скосила рот влево, наклонивши голову в противоположную сторону: -Так-то, парень. А я, видишь, из тех, кто кое чему обучен, кое-что может и взаправду делает. А, вишь ты, если мы о чём-то с дедовских времён не слыхали, и близ себя не видали, вовсе то не означает, что того и нет уж боле под небесами.

Анна-Ашава даже лицом переменилась, в очередной раз замолчавши. Емеля поразился преображению, теперь перед собой наблюдал он, казалось, вовсе не того человека, что только вот не таясь рассказывал ему скрытое.

Хоть и ходил паря за моря, горы, да проливы в страны-города чужеземные, а Земля ему всегда казалось плоской, словно лепёшка, ка коей где ямка, а где и пузыри всхолмились… Часто вспоминал он, как невесть в каких краях, чудной человечек в длинном балахоне поднял вверх за ножку нелепо разрисованный шар и пытался его, Емелю, тогда ещё наивного, жизнью не умудрённого, убедить, дескать планида наша именно такую форму имеет. А и не только наш герой, но многие из гроссов, близ чудака оказавшиеся в то время, на смех того подняли. –Как, мол, на круглом шаре могут натуральные моря быть-существовать? Реки, так те всё одно текут, им бы и с шара стекать вольно было, как с плоской поверхности, а моря, так те стоячие…

Чудак же- он и назывался чудно- «бакалаврус»-обозвал всех беззлобно тёмными и понёс такую ахинею, хоть стой, хоть падай, и говорил-убеждал долго, путано, но завлекательно. Уразумел тогда Емеля не вот, чтобы много, но запомнил почитай всё. Было после, о чём на досуге, коего он имел благодаря таланту оказываться там, где полегче, поболе других на корабле, помозговать. И выводы как-то сами собой напросились, дабы денно и нощно будоражить пытливый ум, престранные и неожиданные. К тому же постоянно рвались они из глубин разума на язык и далее, в разговор, на волю. А складно, да ладно высказать их получалось не враз…

Родственные ордовские народы сотни лет живут на лесистых просторах и с врагом сходиться лицом к лицу не боялись никогда. Постоянные стычки со степняками-кочевниками, с соседями-гросами, всегда готовыми прибрать к рукам звериные угодья и рыбные ловли ордвы закалили в битвах и противостояниях неуловимых в лесу ловких и выносливых воинов. Свободолюбивые хранители Отчизны своей снова и снова собирались с силами даже после сокрушительных поражений и неожиданно нападали на вчерашних своих обидчиков, сжигая их города и забирая добро, часть которого была похищена недавно у них же. Бывало, правда, и так, что ненадолго… Нередко, собрав дружину ещё большую, и те же гросы почитали своим долгом осадить ордву, и победив, да загнав побеждённых их воинов в чащу, обкладывали данью. Хитрые же ордовские старейшины и тут являли чудеса экономической дипломатии. Дань зачастую платилась большая, сполна и вовремя. Берёзовыми, да дубовыми вениками, лечебными травами, ягодами… И воцарялся после этого в ближайших местностях снова обоюдовыгодный мир. И богатели гросы, разживалась лесная ордва, а алчные кочевники, видя замирение сильных соседей, предпочитали об эту пору в их земли не соваться. Себе дороже.

Не думал Баюш, что случится ему вскоре нападать на гросские земли, а оно так вышло. Стадо ордовское вдруг пропало, стадо немалое. И пастух со скотиной вместях пропал. С десяток молодцов с Баюшем сговорились у гросов поискать. Кому ж угнать кроме них? Их деревня совсем, почитай, вблизях стояла. Емеля тоже собрался. Точила мозг мыслишка поскорей домой податься, отчего ж до гросских селений с сопровождением-то не добраться? Сумерки погасли, отряд и тронулся вскоре. Идут молча, споро, решительно. На плече каждый дубину, а другой и коротенькое копьё несёт. Серьёзные все парнищи и не по годам взрослыми кажутся. А как иначе? Своё идут забирать, кровное.

Рассвет встретили, не дойдя самую малую малость до деревеньки предполагаемых своих обидчиков. Головами покрутили, плечи порасправили и, оружие перехватимши, по волчьему мягким, но решительным шагом двинулись вперёд. Только дойти не довелось. Невесть откуда, из мокрой травы и обманчивых клочьев тумана навстречу с криком и воем бросилась гросская ватага. Пожалуй, спутать, кто где, можно было проще простого. Будто братья, одного роста, возраста и стиля одежды, хоть и навряд ли существовало в седые те царьгороховские времена эдакое понятие, две, чуть ли не команды, сошлись на росистом лугу. Фактор внезапности позволил начать стычку гросам и они обрушили, было, на ордовскую ватагу дубины и задорно тыкали в их сторону копья. Ордва, семеня и отпрыгивая, пятилась назад.

Стоило, однако, одному из гросов пропустить свой «тык» копьецом, как соперник его ткнул вперёд своё копьё. Собратья поддержали и вот уже дружно пятилась и отпрыгивала команда хозяев… Разве судьи на высоком стульчике и не хватало в этом состязании, ведущемся, кажется. По правилам того. Что некогда назовут спортом… Гости вперёд… Хозяева теснят… Гости наступают… Вновь отыгрывают преимущество хозяева… И снова, снова, снова…

–Нет, такой… расклад… нам не нужен! – Емеля вскинул руки, заорал, что было мочи во всё горло и, улучив момент, вклинился «в центр поля». –Стой, стой, бесы! Дай слово молвить! –Удивительным, непостижимым образом, а если точнее- обе компании были на последнем издыхании- крик был услышан, воспринят и понят правильно. Бойцы и справа от него, и слева попадали, хватая ртами воздух, на траву… Жестокий бой закончился, пушки смолкли. Настало время народной дипломатии. Тем более, воины обеих армий, потыкав копьями, да помахав дубьём подустали и порядком оголодали.

Ромским кесарем, альбо сенатором восседал наш герой среди в очередной раз примирённых незлобивых гросов и воинственной простодушной ордвы. Незатейливое оружие недавних соперников, как и скоропостижно остывшая жажда мести друг другу отброшены и забыты. Занимало всех в эту минуту мироустройство по Эмилиански, что звучит- согласитесь- красивей, нежели «по Емелиному». А он, обнаружив вдруг себя «на коне», старался вовсю. Наука распирала изнутри, рвалась в народ, требовала познакомить себя с потенциально перспективными слушателями.

–Вот скажите мне, други, печёт, скажем, ваша матушка пышки, так те тоже попервой низковаты, а опосля ка-ак подымутся да распышнеют…– поднял лектор палец вверх: – Потому и пы-ышка, а не лепёшка.

– Так то, – худощавый гросс, еле заметно «окая» попытался было, усомниться в науке: – Пышка, а то-Земля.

– А пойми ты, шапочья вешалка, что Земля тоже навродь куска теста. И бродит она внутренними газами, и от тепла, надо думать, горами вспучивается! – в думах Емеля множество перед самим собой вопросов ставил и ответ старался найти на каждый.

Ордва тоже в стороне от учёных споров оставаться не желали и из их рядов не задержалось замечание по делу: – Отчего-то она газами-то бродит? Кто её грет-то, что вспучивацца? – А оно скок стоит-то и не горяча всё…

Улыбнулся «кесарь-сенатор», опять же в древних картинках, что иной раз землекопы находят на месте некогда стоявших древних городов, таких называли ещё Лекторами общества «Знание», и уверенно отвечает скоро, без раздумья: – Не горяча что? Да сколько рек-озёр да морей на свете? На севере, знай, льды и летом плавают, а в краях, где горы огнедышащие- Вулканусы- так оттого, что море все остужает, ни единой ледышки не видал ни я, ни старшие наши. А сама вода такой теплоты, что мальцы ихние цельный день могут чупахтаться и ни мурашечки у них на коже не будет. – Окинул снисходительно умолкнувших спорщиков и снова: – А бывают горячие озёра, бывает, что струя из земли бьёт горячая, с паром и свистом… -Раскрытые рты и жадные взгляды напряжённых слушателей, опасавшихся пропустить хоть словцо удовлетворили Емелю и сделали добрей и честней. – Но этих чудес сам я, ребя, не видал. И врать про то не собираюсь! – и велми своей правдивостью довольный, расслабился, дожидаясь новых вопросов.

Вопросов не поступало. Честная братия сидела тихохонько, ожидая продолжения лекции, и она, к их удовольствию, зазвучала дальше… – Зато, не поверите, бывал в городе, который во времена незапамятно-лохматые основали сучьи дети Ром с Ремом. И город этот сыздавна кличут вечным, а сученятам голым, что мамку сосут, памятник хранится где-то там. – Парни залыбились, зашушукались, начали толкать друг дружку локтями… – И девки ихние той срам видят? – сюжетец слушателей зацепил и Емеля развил тему: – Какой срам? Карапузы совсем. Вот в другом конце ихней земли и вовсе натурально стоит малец и писает. Так в народе паразит бессовестный и зовётся писающим мальчиком, и то- ничего. –Сидящие в голос загоготали.

Маленькая ордовская ватага, соединённая с противоборствовавшей ей толпой гросских парней, выглядела вдвое уже больше и сильней. А после пирушки отряд разросся ещё за счёт ищущих славы сельских юношей, полудюжины переростков, да примерно стольких же бобылей. Неторопливые, прижимистые деревенские мужики-бороды лопатой, неспешно посовещавшись собрали по дворам иногда дедовские кольчуги, свалили в кучу охапку копий, десятка полтора луков. Нашлись до кучи и пара мечей. Остальные вооружены были топорами, длинными слегами, кистенями, владеть которыми едва не все умели сызмальства, хотя те серьёзным оружием не считались, встречаясь чаще у придорожных татей. Появился у войска и собственный служитель культа одной из религий -дьячок. Нелепого вида, сивый волосом, нос- картошкой, слегка косолапый мужичок в годах. Речь его, когда начал проситься в отряд, немало насмешила не только гросов, но даже ордовских ватажных. Он и окал, и скороговорил, будто сыпя горохом, и таким речитативом скоро-скоро нараспев произносил фразы, что и из соотечественников немногие сразу понимали. Но разумен и начитан оказался премного. Это и Емеле пришлось признать. Зато как оба мудреца, впервые сойдясь в словесных баталиях, возвысились в глазах бойцов! Ради одного этого стоило, пожалуй, Емеле и пострадать.