Мост в небеса. История убийства моих сестер и его последствий для нашей семьи

Глава третья

Чуть раньше тем же вечером в Уэнтзвилле, что в сорока милях от Сент-Луиса, двадцатитрехлетний Марлин Грей сел за руль «Шевроле-Сайтейшн» своей девушки. Шести футов четырех дюймов ростом и весом больше 200 фунтов, он с трудом помещался на водительском сиденье маленького белого автомобиля. У него была гладкая темная кожа, большие глаза и ровные белые зубы. Аристократическую внешность дополняли массивная челюсть и рельефный подбородок. Грей был настоящим красавчиком.

Позади Грея сидел пятнадцатилетний Дэниел Уинфри, почти полная его противоположность. Уинфри был застенчивым щуплым пареньком – пять футов шесть дюймов и 120 фунтов – и еще продолжал расти. Светлокожий, с пепельными волосами до плеч и с прыщавым лицом подростка, он выглядел вполне симпатичным.

Уинфри с отцом, Дональдом Уинфри, переехали в дом на Линда-Лейн в Уэнтзвилле всего за три недели до того. Он учился в старшей школе Уэнтзвилла; успеваемость у него была ниже среднего, к тому же он любил прогуливать уроки. И дома, и в школе о нем отзывались как о воспитанном и вежливом юноше, но ему слишком быстро все надоедало – таких, как он, ничего не стоит убедить хотя бы раз попробовать что угодно.

Уинфри с Греем знали друг друга всего ничего – пару недель, не больше, – что не мешало им болтать и смеяться как старым друзьям. Возможно, интерес Уинфри к Грею объяснялся тем, что тот мог доставать спиртное и наркотики. Впрочем, Грей всегда легко сходился с новыми людьми, и его внезапная дружба с Уинфри не стала исключением. Грей обладал всеми качествами лидера и был душой любой компании. Девушки смеялись над его шутками, парни просили у него совета.

Однако Дэниел Уинфри многого не знал о своем новом приятеле – того, что Грей тщательно скрывал ото всех, включая себя самого. В возрасте Уинфри Грей тоже был низкорослым и тщедушным, но научился компенсировать свои слабости хитростью и смекалкой. Благодаря этому Грей, младший из шести детей и всеобщий любимец семьи, отлично умел добиваться своих целей.

К восемнадцати годам у Грея в голове сложилось идеальное представление о себе. Если воображаемый образ расходился с реальностью, он просто подстраивал реальность под него, и этот постоянный обман давался ему с пугающей легкостью. Природа наградила его многими талантами: умом, красноречием, обаянием, веселым нравом и общительностью – словом, он был прирожденным актером, способным убеждать окружающих в том, что он и впрямь таков, каким хочет казаться. Его друзья верили, что Грей не просто состоит в военном резерве и по выходным ездит на сборы, а на самом деле служит в армии и проявляет чудеса героизма. Что он не доносчик, ради спасения собственной шкуры сдавший друга, а «оперативник отдела по борьбе с наркотиками, сотрудничающий с дружинами, которые патрулируют наиболее неблагополучные городские кварталы».

Грей встречался с Евой – красивой скромной девушкой с длинными каштановыми волосами и бледным лицом; высокой и стройной. Она была одной из самых ярых поклонниц Грея и заодно его спонсором – разносторонние интересы Грея не включали в себя необходимость зарабатывать деньги. Он тусовался с приятелями, раскатывал на машине Евы, пока та была на работе, или расслаблялся в доме друга, у которого они жили.

Вечером четвертого апреля Грей отвез Еву к ее подруге в Уэнтзвилл и сказал, что вернется через час-другой, только съездит по делам в пару мест. В действительности никаких срочных дел у Грея не было. Он собирался навестить кое-кого из друзей или просто погонять на машине в одиночестве. Он высадил Еву, заметил на улице Уинфри и позвал его с собой.

Погода стояла ясная, для начала апреля необычайно теплая; в такую погоду люди оставляют в шкафу зимние куртки и устремляются навстречу весне и приключениям. Грею и Уинфри надоела пресная жизнь в Уэнтзвилле, надоели их девушки и повседневная рутина. Им хотелось новых ощущений. Опустив в машине боковые стекла, они покатили куда глаза глядят. Когда Грей остановился на заправке, чтобы купить сигарет, Уинфри остался в машине. Он был еще слишком молод, чтобы покупать табак, и не хотел маячить у прилавка, вызывая подозрения. С тех пор как они с отцом переехали в город, Уинфри постоянно шатался с Греем по округе, но в машине ехал с ним в первый раз и старался не ударить в грязь лицом. От заправки они поехали на восток по шоссе I-70 к Нортвудсу – пригороду Сент-Луиса, где Грей собирался разыскать своего старого друга, Реджиналда Клемонса.

К дому Клемонса странная парочка подъехала около шести вечера. Клемонс с Греем сдружились несколько лет назад, когда жили в одном районе. Реджиналд был тихим и застенчивым девятнадцатилетним парнем. Среднего роста, с коротко стриженными черными, как уголь, волосами и опрятными усиками над верхней губой. Его внешность можно было описать словом «аккуратный». Да и его образ жизни, в общем, тоже.

Его родители, Вера и Рейнолдс Томас, были рукоположенными священниками христианской общины «Победившая жизнь», центр которой Клемонсы посещали каждую неделю, пока Реджиналд был маленьким. Мать вышла за его отчима, когда Клемонсу едва исполнилось шесть лет, и Рейнолдс принял ее детей как родных. Постоянное присутствие в жизни Реджиналда любящего, но строгого отца оказало на мальчика самое благотворное влияние.

За добро Клемонс платил добром и рос послушным и воспитанным ребенком. Его с детства манила всякая техника – он вечно разбирал какие-нибудь механизмы, чтобы узнать, как они устроены, и собирал их обратно, чтобы они продолжали работать. В девять лет он развинтил часы отчима, а потом просидел над ними всю ночь. Проснувшись утром, Рейнолдс нашел свои часы на тумбочке в идеальном состоянии.

Интерес к механике не угас в Реджиналде и после, и он мечтал открыть мастерскую по ремонту газонокосилок, малогабаритных двигателей и мотоциклов. В отсутствие стартового капитала и работы он, едва окончив техническую школу, начал брать на дом заказы на ремонт. В марте 1991- го у него появились собственные визитки: «Реджиналд Клемонс: ремонт малогабаритных двигателей».

Гарольд Уайтнер, владелец небольшой мастерской шиномонтажа в Пайн-Лоун, стал для Клемонса кем-то вроде наставника, поощряя инициативу младшего коллеги. Он видел в Реджиналде своего последователя.

Последователь.

Из всех определений, какие разные люди давали Реджиналду Клемонсу в годы его детства и юности, это, пожалуй, было самым точным и ключевым для понимания мотивов Клемонса и роли, которую ему предстояло сыграть в жестоком преступлении.

Клемонс относился к числу тех молодых людей, что легко принимают любую ситуацию, в которой оказываются. Его родители, добропорядочные христиане, установили для сына строгие правила, основанные на морали, и внушили ему твердые жизненные принципы. А что сам Клемонс? Он следовал этим правилам, принимал эту мораль и усваивал эти принципы. Рядом с хорошими людьми он рос хорошим человеком. Друзья и соседи справедливо называли его «славным» и «тихим». Он был славным потому, что его окружали славные люди, а тихим – от неуверенности в себе. Самоанализу и поискам себя он предпочитал подражание другим.

К несчастью, эта его черта, позволявшая ему впитывать чужую доброту, сделала его бессильным перед злом, с которым он столкнулся. Он приспосабливался к тому, что происходило вокруг, – довольно частое явление. На этом свойстве человеческой природы играют продюсеры ситкомов, вставляя в свои фильмы закадровый смех. Люди смеются, когда слышат чужой смех.

На первый взгляд Клемонс казался самым «приличным» из собравшейся в тот вечер четверки парней – самым воспитанным, вежливым и благонравным. Но психологически он, пожалуй, был самым страшным из четверых. Он, что называется, ходил по краю. Он не мог не перенять всех тех мерзостей, какие составляли основу характера некоторых из его знакомых. Таких, как Антонио Ричардсон.

Шестнадцатилетний Антонио Ричардсон был двоюродным братом Клемонса. Про таких, как он, обычно говорят: «тяжелый случай». Несмотря на то, что они жили совсем рядом, детство у них было совершенно разное. Если Клемонс рос в атмосфере строгой заботы и постоянного внимания, то Ричардсон – в нищете и полном родительском пренебрежении.

Ричардсон родился в сентябре 1974 года. У его матери, восемнадцатилетней Гвендолин Уильямс, это был уже второй сын. Когда Ричардсону исполнилось полтора года, Гвендолин произвела на свет и третьего ребенка. К трудной роли матери-одиночки она оказалась совершенно не готова. Она так и не окончила школу и время от времени подрабатывала на полставки в местном фастфуде «Уайт Касл». Жили они в крохотной грязной квартирке на Эджвуд-авеню, которую оплачивал благотворительный фонд. Питались в основном тем, что удавалось приобрести на бесплатные талоны, а спали вчетвером на двух кроватях и диване. Нередко Гвендолин пропадала из дому на целые недели, бросая детей одних.

Ричардсон был сущим кошмаром для своих учителей, пока не бросил школу. Никто не мог заставить его учиться, а в 1987-м, когда ему было двенадцать, он вообще перестал посещать занятия. Учеба его не интересовала, он еле-еле умел читать, зато был сыт по горло попытками учителей хоть как-то призвать его к дисциплине. В тот день, когда кто-то из соседей позвонил в службу опеки, чтобы сообщить о жутких условиях, в которых жили Ричардсон с братьями, тот прогуливал школу уже целый месяц (примерно столько же в очередной раз отсутствовала дома его мать).

Ричардсона снова приняли в школу, но вскоре исключили за то, что он принес на урок игрушечный пистолет. На его учебу и поведение все махнули рукой. В тринадцать лет он впервые предстал перед судом по делам несовершеннолетних по обвинению в краже. Следующие два года жизнь Ричардсона текла по тому же руслу – он изредка появлялся в школе, постоянно влипал в неприятности и почти не видел дома мать. К пятнадцати годам у Ричардсона проявились серьезные проблемы с алкоголем и наркотиками. В 1990 году ему диагностировали алкогольную зависимость. Симптоматика – сонливость, спутанность мыслей, подавленность – свидетельствовала о начале алкогольной энцефалопатии.

Тогда же пятнадцатилетний Ричардсон окончательно бросил школу и записался в Трудовой корпус. Год спустя, к вечеру четвертого апреля 1991 года, будущее рисовалось Ричардсону таким же мрачным, как его прошлое, хотя сам он не очень над этим задумывался. Ему нравилось проводить время с Клемонсом; в обществе старшего и более уравновешенного кузена злость и буйный нрав Ричардсона как будто утихали. Да и сам дом Клемонса, хоть и соседствовавший с той тесной и грязной конурой, где он вырос, представлялся ему оазисом посреди пустыни, волшебным местом из иного мира.

В тот вечер Ричардсон и Клемонс валялись на полу гостиной перед телевизором, когда раздался дверной звонок. Оба кузена, как, впрочем, и все жители города, чувствовали наступление весенней лихорадки. Поэтому гостей они встретили с радостью. Прежде Грей никогда не встречался с Ричардсоном и взял на себя труд представиться самому и представить своего спутника.

Четверо парней быстро нашли общий язык. Место вожака группы сразу занял Грей. Он был самым разговорчивым, и остальные охотно подхватывали его реплики. Но, поскольку Клемонс был старше всех, он тоже внушал определенный авторитет – скорее в силу возраста и внешности, но не благодаря уверенности в себе или лидерским качествам. Роль лидера давалась ему с трудом – впрочем, если он ее и играл, то только в глазах двух младших приятелей. Поэтому, когда Грей рассказывал свои невероятные истории и излагал безумные планы, двое младших, прежде чем кивнуть, ждали от Клемонса знаков одобрения. Эти двое быстро поладили и обменивались шуточками на тему девчонок и полной бесполезности школы – о чем еще говорить подросткам?

Именно Грей предложил переместиться куда-нибудь еще, избавившись от надзора родителей Клемонса; остальные его поддержали. Им удалось получить приглашение от друга Грея Майка и его жены Крисси, которые любили гостей, – у них в доме вечно толклось полно народу.

За порогом родного дома Клемонс расслабился: он вел себя по-прежнему спокойно, но выражался уже не так изящно, сдабривая речь словечками, которых никогда не произносил при родителях. Он даже на диване сидел по-другому – откинувшись на спинку и небрежно закинув на нее руку, другой придерживая между коленей бутылку пива.

Ребята пили пиво и смотрели хоккей. Уинфри поначалу сидел тихо и старался не влезать в разговор – возможно, потому, что был в компании самым младшим и мелким и к тому же единственным белым. Но новые друзья ему нравились, и вскоре не без помощи пива и марихуаны от его былой застенчивости не осталось и следа – он вовсю болтал и шутил со старшими приятелями, а с одним из них даже сыграл в дартс.

И только Ричардсон выглядел недовольным, и объяснялось это просто – он в отличие от остальных вообще не умел «вести себя прилично».

Большую часть того вечера четверка провела в уютном домике Майка и Крисси на Сан-Диего-Драйв. Грей плел свои небылицы и пел песни, которые сочинил сам или где-то услышал. Он танцевал, угощал остальных косячком и старательно их смешил. Ближе к одиннадцати хозяева дома немного устали и прозрачно намекнули ребятам, что пора бы и честь знать.

Грею не хотелось заканчивать вечеринку так рано – у него были другие планы. У них еще оставались запасы пива и травки, так что он предложил прогуляться до Старого моста Чейн-оф-Рокс. Двое младших глянули на Клемонса, и тот едва заметно кивнул. Веселье продолжилось.

Глава четвертая

Старый мост Чейн-оф-Рокс был введен в эксплуатацию в 1929 году. По нему проходила через Миссисипи легендарная трасса 66. Изначально мост находился в частной собственности, и за проезд по нему взималась плата в размере пяти центов, но позднее его выкупил муниципалитет города Мэдисона, штат Иллинойс. Выглядит старый мост необычно – при длине больше чем в милю, шириной он всего двадцать четыре фута, а посередине по неведомой причине изогнут на двадцать два градуса. В 1968 году состоялась церемония открытия Нового моста Чейн-оф-Рокс, построенного параллельно старому, но уже более современного, с высокими речными пролетами и свободным проездом. Мэрии Мэдисона оставалось только закрыть старый мост.

Несмотря на то, что Старый мост Чейн-оф-Рокс так и не удостоился никакого официального статуса, люди считали его городской достопримечательностью, и руководство Мэдисона так и не решилось его снести. Шли десятилетия, а старый мост все стоял, пересекая Миссисипи и покрываясь пылью. Каждые два-три года кто-нибудь из политиков предлагал или реставрировать мост, или снести его от греха подальше, но оба проекта тормозила их стоимость. Дороговизна сноса моста и привязанность к нему местных жителей сохранили его в неприкосновенности. К 1991 году мост, конструктивно еще достаточно прочный, внешне пришел в плачевное состояние и стал излюбленным местом подростков и граффитчиков с обоих берегов реки.

– Жду не дождусь, когда покажу тебе стихи! – возбужденно прошептала Джулия, опуская ключи от машины в карман куртки и подпрыгивая от нетерпения. В лунном свете глаза у нее сияли, ямочки на щеках из-за падающей на лицо тени казались еще глубже.

– А теперь, дамы и господа, – объявила Робин голосом телеведущей, – представляю вам широко признанную и невероятно талантливую поэтессу! Ту, чьи произведения были опубликованы в бессчетном множестве литературных журналов и получили блестящую оценку критиков! Моя сестра, бесподобная ДЖУЛИЯ КЕРРИ! Прошу вас, пару слов, мисс Керри.

Джулия низко поклонилась.

– О, благодарю за такое дивное представление, дорогая, – манерно протянула она, обмахиваясь невидимым веером. – Должна сообщить своим поклонникам, что из всех моих прославленных творений именно то, которое вам предстоит лицезреть сегодня, является моим любимым, моим непревзойденным шедевром, моим magnum opus…

– А можно уже лицезреть опус? – прервал ее Том. – Давайте быстренько посмотрим и свалим отсюда, а то тут стремно. Как туда попасть-то?

Машин на дороге больше не было. В абсолютной тишине Том бросил взгляд на шеренгу деревьев. Река отсюда не просматривалась, но разлитая в воздухе влага подсказывала, что она недалеко.

– Ладно, – легко согласилась Джулия, которую ничуть не задело отсутствие восторга с его стороны. Она подбежала к сетчатому забору и быстро отыскала лазейку, через которую не единожды пробиралась прежде. Они пролезли в дыру, и Джулия повела их по узкой протоптанной тропинке через лес туда, где светились на фоне темного бетонного настила большие белые буквы ее стихотворения. Продираясь сквозь низкий подлесок, она повторяла его про себя, иногда шевеля губами.

Тропинка кончилась внезапно, и вместо земли ребята ощутили под ногами асфальт. Местами сколотый и потрескавшийся, он казался в лунном свете костями какого-то древнего гиганта. Старый мост Чейн-оф-Рокс был прямо перед ними. Том резко остановился, и шагавшая сзади Робин врезалась в него. Он пытался заставить себя двинуться дальше, но вид грозного и жуткого силуэта старого моста его будто парализовал. Гигантская стальная конструкция была усеяна палой листвой; густой подлесок у основания опор словно силился оградить мост от незваных гостей. С балок и переборок огромного металлического скелета свисали длинные плющи, в темноте ночи зловеще качавшиеся на ветру.

– Что такое? Только не говори, что испугался, – хмыкнула Джулия.

– Нет, конечно. Я соберу в кулак все свое мужество. Идем, – ответил Том.

Под плеск Миссисипи троица направилась к мосту. Река мелодично шумела, и Том немного расслабился и даже начал получать удовольствие от прогулки и разговора. Сестры беззаботно смеялись и шутили; ребята шли и радовались жизни, передавая друг другу зажженную сигарету.

Менее чем в миле от них Грей, Клемонс, Ричардсон и Уинфри уже подходили к другому концу моста, в стороне Иллинойса. Они шли, периодически останавливаясь, чтобы рассмотреть очередное граффити. Грей, возбужденный больше других, напоминал большого ребенка: если он считал весь Сент-Луис своей игровой площадкой, то здесь располагался его любимый аттракцион. Они почти пересекли мост, когда заметили на берегу костер, и только тогда осознали, как далеко забрались. Кто-то из них предложил возвращаться, и вся компания развернулась и направилась назад, к Миссури, навстречу Джулии, Робин и Тому.

Четвертого апреля 1991 года за пару минут до полуночи на Старом мосту Чейн-оф-Рокс зазвучало эхо шагов. Робин шла в коротких черных сапожках; справа от нее в таких же коротких сапожках шагала ее сестра Джулия, слева – их кузен Том в стоптанных кроссовках «Найк». Следующие несколько минут тишину нарушали лишь звук их шагов да низкий гул машин, проезжавших по хорошо освещенному параллельному мосту в полумиле севернее. Джулия предупредила Тома, что на бывшей проезжей части моста есть открытые люки, и тот снова занервничал.

– Мы же не хотим, чтобы ты провалился, – пошутила Джулия, получив в ответ от Тома вымученное подобие улыбки.

Том внимательно смотрел себе под ноги перед каждым осторожным шагом, чертыхаясь вполголоса и жалуясь на отсутствие фонарика. Джулия с Робин, привыкшие гулять по мосту, шли гораздо увереннее и спокойнее, выискивая глазами новые интересные граффити.

Для Джулии этот мост был чем-то вроде эклектичного собрания философских изречений и чуть ли не практическим руководством к жизни. Самым ценным она считала то, что каждый человек мог дописать в этот постоянно обновляемый свод коллективной мудрости что-то свое. Здесь многому можно было поучиться, и Джулия невероятно гордилась тем, что добавила к этому собранию сочинений свое стихотворение. Она только примерно помнила, где его написала, поэтому все трое сбавили шаг и шли вперед медленно, чтобы его не пропустить. Они достали зажигалки и, низко наклонившись, изучали в свете дрожащих от речного бриза огоньков поверхность асфальта. Том еще раз пожалел, что не взял из дома фонарик. Они искали стихи Джулии среди наползающих одно на другое граффити. Том с Джулией передвигались крошечными шажками – одна рука на колене, в другой зажата зажигалка. Робин и вовсе опустилась на четвереньки и ползла рядом с ними, завороженно разглядывая диковинные надписи и рисунки.

Первой стихотворение обнаружила Джулия – благодаря символу мира, каким всегда подписывала свои работы: освещенный язычками пламени, белый пацифик сиял, словно посылал им улыбку. Она улыбнулась в темноте, ткнула Тома локтем и потянула его за рукав. Робин вскочила на ноги и присоединилась к ним, закурив на радостях еще одну сигарету. Троица в благоговейном молчании двигалась вдоль белых строчек, разбирая слова в свете звезд и трех зажигалок.

Стихи были написаны под влиянием Спайка Ли и говорили об общности человеческой природы, призывали к взаимопониманию и необходимости покончить с расизмом. Джулия и Робин адресовали этот призыв своим равнодушным и подчас невежественным ровесникам. Дочитав до конца, Том ощутил ком в горле. Джулия заметила, что ее стихи тронули брата, издала победный возглас и закружилась на месте, раскинув руки, как будто пыталась обнять весь мир. Она сознавала, что с точки зрения литературной формы это не лучшее ее стихотворение, зато оно точно выражало ее мировоззрение. Простота и доступность содержания входили составной частью в его красоту: всякий читатель понял бы его смысл. Она видела, что Том по-настоящему оценил стихи, и чувствовала себя окрыленной.

Троица стояла рядом на мосту, под ногами – строки стихотворения Джулии, над головами – чистое ночное небо Сент-Луиса. Джулия испытала прилив поэтического вдохновения и мечтательно заговорила о том, что этот мост связывает между собой не только два участка суши, но еще и землю, воду и небеса и что на свете нет лучше места для умиротворенного созерцания. Над Иллинойсом низко висела оранжево-красная половинка луны – по мнению Тома, осенней. Странно, что в это время года полумесяц такой оранжевый и висит так низко.

Робин первой услышала приближающиеся голоса и шикнула на сестру и кузена. Они замолчали и инстинктивно отступили в тень одной из опор моста. Джулия и Робин еще ни разу здесь не попадались. Строго говоря, они совершили незаконное проникновение на закрытую территорию, а ночевать за решеткой никому из них не хотелось. Том на мгновение представил себе, что будет, когда родители узнают об их ночной вылазке. Через секунду в их поле зрения появились Уинфри и Ричардсон, а следом – Клемонс и Грей. При виде четырех незнакомцев все трое почувствовали облегчение, но остались в тени опоры. Эти четверо явно были не из полиции – такие же молодые ребята, как и они сами, вышли подышать свежим ночным воздухом. Когда они почти поравнялись, самый высокий из четверых, Грей, протянул Джулии руку для приветствия и улыбнулся.