Эпоха лишних смыслов
– Мам? – удивленно спросил Макс и рванул к своему столу.
Полсекунды я пыталась понять, потом, не веря своим глазам, начала подмечать бесконечное множество, миллион маленьких, поразительных сходств. В самом деле, она его в пятнадцать, что ли, родила? И почему мне это сразу не пришло в голову?
Стараясь не смотреть на то, как они радостно обнимают друг друга – Макс сделался похож на ребенка, и мое сердце дрогнуло – я деловито вытащила из пакета три больших стакана. Так, один ему, один мне, один… Я сжала зубы посильнее. Один до краев был наполнен льдом.
– Роза, познакомься, это моя мама, Елена Леонидовна.
Я подняла взгляд на расцветшего Гамова, велела себе принять уже наконец-то приятную позу и выражение лица сделать попроще, улыбнулась – и подошла к ним обоим.
– Очень приятно, – сказала я, и это почти не прозвучало ложью.
Гамовская мама хохотнула – и поразительно изменилась.
– Это непростое дитя, о котором я слышу от тебя вот уже на протяжении последнего года, решило, что я твоя любовница.
Я просто взяла и уронила стакан со льдом на пол. Он рассыпался, правда, не весь, и Гамов изумленно переспросил:
– Да ладно?
Я присела, собирая разлетевшиеся льдинки и испытывая мучительное желание высыпать их себе за шиворот. Давненько не встречалась с такими проницательными женщинами. Минимизацию потерь надо было начинать прямо сейчас, а я понятия не имела, в какую сторону двигаться.
– Я просто слишком много выпила вчера в честь вашего сына и позволила себе легкую неточность суждений, а потом, в самом деле, вы себя в зеркале видели?
Самая жалкая тирада за последние пять с лишним лет; даже отъезд из Лондона и разговор с отцом потребовали меньше слов. Но мать Гамова вдруг легко рассмеялась, едва заметно светлея лицом:
– Раз уж эта твоя прекрасная Оливинская такое говорит, впору поверить, а, Макс, что скажешь?
Гамову мое никчемное оправдание тоже пришлось по вкусу. Я наконец дособирала льдинки и, не поднимая головы, ушла в ванную. Не хватало, чтобы они увидели мои пылающие щеки.
Подсчеты я начала производить, простояв несколько мгновений внутри. Судя по всему, страшного ничего не случилось, и выводов никаких Гамов сделать не сумел. Минутку, а что это вообще за “год от тебя про нее слышу”?
Любопытство – и невыносимое желание кофе – выгнало меня наружу.
– …пригласи ее, даже не думай отказываться, я, конечно, обещала ничего не говорить о Рите…
– Мам!
Брови поднялись сами собой, и я усиленно закашляла еще в коридоре. Не хватало прийти в самый драматический момент. Неполадки в семье Гамовых? Не все радужно в Датском королевстве? Да как там эта фраза звучала в оригинале?
Я зашла внутрь, изобразила самую смущенную из всех своих виноватых улыбок и устремилась к кофе.
– Мы на минутку, – сказал Гамов и куда-то потащил свою прекрасную во всех отношениях маму.
Не мудрствуя лукаво и отчаянно пытаясь не делать приятных выводов, я приложила к затылку остатки льда и приложилась к стакану с карамельным макиато. Мир очень быстро принялся светлеть, и я вспомнила, как поцеловала Макса в небритую щеку, а на губах почему-то осталась сладость, хотя пахло от него чем-то очень горьким и невыносимо сексуальным.
Стакан ушел за пару минут. Я потянулась и наконец-то почувствовала себя более-менее живой. Это был отличный результат, ведь живой по-настоящему я не чувствовала себя – дайте-ка подумать – пять лет.
– Душенька, – пропела Арлинова, появляясь в дверях, – пойдем-ка со мной.
– Что-то не так, Микаэла Витальевна? – Я вскочила на ноги и буквально ринулась вслед за ней.
Посреди небольшого холла стояли все: Туров, Макс, его мама, а теперь еще и Арлинова.
– Вот, Максим похлопотал сегодня с утра. Я считаю, что правильно сделал.
В моем болящем и болеющем мозгу прокатился десяток предположений, оставляя за собой пустоту и тишину. Гамов сделал шаг вперед, я, инстинктивно – шаг назад, и все рассмеялись.
– Это танец такой, да? – впервые за сегодня отступная фраза удалась мне на отлично – и разрядила обстановку окончательно.
– Это тебя в штат переводят, Оливин, – укоризненно сказал Туров.
Гамов поднял правую руку, останавливая его:
– Несмотря на то, что госпожа Оливинская проработала с нами всего полтора месяца, вчера она доказала, что достойна перейти в ранг действительного статского советника…
Я засмеялась в голос. Умеет же так шутить!
– …вернее, действующего оперативника. Так что, Роза, мы приняли решение не морочить тебе голову и выдать наконец-то удостоверение.
Я приняла корочку в руки, раскрыла ее – и сердце отправилось бегать марафон. Настроение, вопреки всему, не улучшилось.
Чуть кивнуть, впрочем, пришлось, и тогда все рассыпались в поздравлениях и принялись жать мне руки. Туров вытащил из-за дивана бутылку шампанского, мне стало немного плохо, все сделали по глотку из прозрачных стаканчиков; Арлинова приняла строгий вид и разогнала нас по кабинетам. Я немного замешкалась, снова вчитываясь в буквы на красном фоне, испытала нечто вроде отвращения к себе и чуть не влетела в гамовскую маму, собравшуюся уходить.
– Проводите? – спросила она, и я кивнула, запихивая удостоверение в карман джинсов.
Мы вышли на лестницу и стали неспешно спускаться вниз.
– А почему так рано?
– Да я вообще не должна тут быть. – Елена Леонидовна поджала губы. – По Максу соскучилась.
За эти слова я простила ей все возможные и невозможные прегрешения сразу.
– А рейс? – спросила я.
Она глянула на меня исподлобья:
– Наверное, вы в курсе, что их несколько в день. Но все отменили или отложили. Я приехала в пятом часу утра.
– И он не встретил? – поинтересовалась я недовольно, потом укусила себя за язык. Нашла, чем заниматься, лезть в отношения матери и сына!
– Я не сказала ему ни времени, ни рейса, – вдруг легко рассмеялась она, молодея еще лет на десять.
Я кивнула, успокаиваясь.
– А вас так волнует моральный облик моего сына?
Мы наконец-то дошли до выхода и встали на ступеньках, ведущих в безумно красивый заснеженный двор.
– Вовсе нет! – быстро выдала я; заслужила искреннюю улыбку и рассмеялась сама, вдыхая морозный воздух.
Елена Леонидовна посмотрела на меня излишне долго, о чем-то промолчала и направилась к сиротливо притулившемуся за оградой мерседесу.
– Вы же не имеете права здесь находиться! – крикнула я вслед.
Та лишь пожала плечами и махнула рукой.
Обратно в наш кабинет я влетела пулей. Замерла на пороге. Гамов сидел на моем столе и держал в руках мой ноутбук. Раскрытый. Да что с ними всеми такое сегодня? Сначала Туров, теперь вот он.
– А если бы у меня там было…
– Порно? – Гамов посмотрел на меня шаловливо и медленно отпил из стакана с кофе.
– Что-то начатое? Недописанное?
Я скрестила руки на груди. Раз уж ему нравится, когда я много говорю – не дождется.
– Да тут есть уже. Дорогие ученые, у меня в подполе раздается стук.
Я выдернула ноутбук у него из рук и с самым независимым видом села за его стол.
Гамов только брови поднял и снова отхлебнул из стакана. Я засмотрелась было на его шею, но тут же себя одернула.
– Ты отчет в таком виде и собираешься сдавать?
Я сделала три гневных шага по комнате, захлопнула дверь – и оказалась с Гамовым нос к носу.
– Может, объяснишь?
– Что именно? – Он задумчиво посмотрел мимо меня, и я испытала резкое желание рвать и метать.
– Год? Маму? ФСБ, в конце концов? Мое звание?
Гамов хмыкнул и поставил стакан на стол.
– Легко, Роза. Год назад я впервые прочитал твою книгу. Столько шума было – сложно не прочитать. И очень захотел познакомиться. Мама однажды написала роман и, стесняясь всех, выложила его в сеть под никому не известным псевдонимом. Искали долго, когда нашли – я уговорил ее снять книжку с сайта и на всякий случай издать. Насчет ФСБ и звания думай сама. Неужто за полтора месяца не сообразила, что мы не воины справедливости на благотворительной основе? И вообще, где мой подарок?
Я продолжила молча сверлить его взглядом.
– И да, я прошу прощения, ты действительно Роза Оливинская, никогда бы не подумал, но в этого рода документах пишут правду. – Он мгновение помялся. – Тебе Арлинова про Бориса рассказывала?
Я вздрогнула и вытаращила глаза:
– Да, а что?
– Я бы временные нестыковки углядел в этом, а не в, прости, фразе, оброненной моей мамой.
– Это что, стандартная страшилка для зарвавшихся юнцов? – спросила я, игнорируя тот факт, что Гамов придал излишнее значение тому, чему придала излишнее значение я сама.
Он фыркнул.
– Рано или поздно об этом узнают все. И, честное слово, если бы ты так не поработала с прорывом, я бы тебя выгнал взашей собственными руками.
Ожгло, будто прутом по спине.
– Я решила, что прорывы, пусть и не ежемесячные, были всегда. И что в СССР явно существовал институт этим занимавшийся. И что оба они – оттуда. – Я помолчала и зло сощурилась. – Сам бы выгнал, значит…
– И насчет подарка, да, – сказал Гамов, сминая стакан в руке, вставая с места и вальяжно направляясь ко мне.
Я едва успела пожать плечами, когда он вдруг наклонился, коснулся губами моей щеки, замер – и вышел из кабинета, бросив на прощание:
– Отчет к шести мне на стол.
7
Я вышла из кабинета без пяти шесть, неся под мышкой довольно легкую распечатку романа. Непринужденно протанцевала мимо двух чужих кабинетов – там было темно и пусто – и открыла карточкой дверь. Удостоверение все еще тяготило карман джинсов, но я старалась не обращать на него внимания. Подумаешь, младлей. Подумаешь, Федеральная служба безопасности. Что там.
На лестнице было накурено. Я поморщила нос, вспомнила благодатные дни своего пятнадцатилетия, золотые зажигалки Зиппо и невероятное количество способов добыть из них огонь, расправила плечи и стала спускаться.
– Что происходит в этой стране, Максим?
Я с трудом удержала равнодушное выражение лица. Так вот где, оказывается, пропадал Гамов. Курил одну за другой и трепался с Туровым о судьбах Родины.
– Гер, как будто маленький, честное слово. Слажал ноль в очередной раз. Помнится, еще вчера обороты в Сети набирал какой-то абсурдистский политический памфлет.
– Серьезно? Ты помнишь?
Гамов мгновение помолчал, а я поймала себя на том, что стою, затаив дыхание и держу дверь, чтобы не захлопнулась. Со мной о таких вещах никто и не думал разговаривать.
– Не знаю. Кажется, припоминаю. Нельзя же до конца быть уверенным в таких вещах.
– Понятное дело. Но Макс… Они же должны были предотвратить.
– Что именно, Гер? Прорыв сатиры, очень крепко завязанной на нашей действительности, так, что в тексте не разберешь, где стеб, а где правда? Нулю, думаешь, просто работать?
Туров недовольно хмыкнул.
– Я предполагал, они будут справляться получше, когда к ним свалил Степа. Видел его вчера. Все же на ушах ходили с нашим прорывом.
– Шутишь? – У Гамова даже голос сел на мгновение, а мне стало стыдно, что я подслушиваю.
– Нет, примчался на всех парах, кричит, волнуется, говорит, знаю, что у вас прорыв, да еще какой, а Максимки в Москве нет, пойду закрывать.
Туров прервался, и я услышала отчетливые щелчки дешевенькой зажигалки.
– И что? – тихо и как-то блекло поинтересовался Гамов.
– Да ничего. Арлинова усадила его в кресло, я сказал, что все под контролем, он попытался что-то нехорошее вякнуть про Оливин, в смысле, про Розу, Арлинова выпроводила его взашей и высказала напоследок. Хотя сам понимаешь…
Гамов слегка кашлянул. Я деловито хлопнула дверью, мгновение повозилась с сумкой и романом и медленно пошла вниз по ступенькам. Как ни странно, разговор и не думал прерываться.
– Понимаю. Только не очень. Прохлаждался у нас, а у самого там сатиру на грани сюрреализма вынесло в реальность, и теперь наша многострадальная страна имеет этот многострадальный закон?! – на одном дыхании выпалил Гамов, и я замедлила шаг.
– Отправили на закрытие кого-нибудь другого. А может, они вообще этого прорыва не заметили. Или было уже слишком поздно. Сам знаешь, сюрреализма тут и без проделок ноосферы хватает. А сатира только завладела разумом – и все. Растворилась здесь, стала реальностью, как не бывало этого постика, написанного двадцатитысячником и разошедшегося миллионами. Оливин, спускайся уже, что ты там застряла?
Последнее было сказано в дыру между лестницами, и я увидела запрокинутое ко мне лицо Турова. Осталось только слабо помахать пальцами в ответ и почти уронить ничем не скрепленные страницы.
– В Зеро столько народа, что можно было бы как-то отслеживать посты, выходящие в топ, ты не находишь?
Гамов докуривал сигарету и, кажется, скоро должен был зажечь новую. Ноги понесли меня самостоятельно, без участия мозга.
– Максим, ну что ты хочешь от меня услышать? Что они чертовы раздолбаи, а мы молодцы?
– Хорошо бы. – Гамов чуть хмыкнул.
Я долетела до них как раз в тот момент, когда он безуспешно щелкал своей Зиппо. Рефлексы сработали, будто и не было этих семи лет. Выхватить левой, двумя пальцами, перевернуть похитрее (решай, решай, решай, какой из фокусов делаешь, а, черт бы с ним), резко вниз по джинсам – и дать Гамову прикурить, кожей чувствуя, как обалдевает Туров.
– Вот так это и делается, детишки, – сказала я и, оскалившись во все свои прекрасные зубы, закрыла крышку Зиппо одним движением кисти.
– Впечатляет, – отозвался Гамов и с мягкой улыбкой посмотрел на меня.
Я тоже заглянула внутрь себя, потому что на мгновение почувствовала давно выведенное и выеденное чувство неуверенности. Маленькую искорку, метавшуюся и вопрошавшую: “А если бы в ней не оказалось чертового бензина?”. Пришлось резко выдохнуть и выгнать мысль из головы. С этого все и начинается. А заканчивается обычно весьма плачевно.
– О чем разговор? Зефир, Зеро, что еще в наличии? Зарин, зоман? – Я протянула зажигалку Гамову и, холодея, увидела, что это самая простенькая Зиппо с витиеватой, судя по всему, зеркальной гравировкой. Слово “Рита” я, впрочем, прочесть сумела. Подарок на какую-нибудь годовщину.
Главное – держать лицо поровнее.
Туров рассмеялся:
– Нет, зарина и зомана пока нет. Впрочем, все это не твоего ума дела, Оливин.
Я подняла брови на рекордную высоту. Гамов, видимо, успел взять себя в руки – что за Степа еще? – потому что сказал спокойно:
– Так мне нравится эта ваша взаимная ненависть.
Мы с Туровым, не сговариваясь, фыркнули.
– Ладно, суфражистки, я пошла. Вы тут можете дальше за права обиженных и угнетенных на лестничной клетке курить, а мне надо реальность закрывать.
Сделав два шага к выходу, я остановилась и со вздохом обернулась.
– Нет, не пошла. Макс, мне нужна твоя отмашка.
Ничего я, конечно, не забывала, но подобное отношение ко мне… диктовало определенные правила игры.
– Давай-ка сюда, – Гамов протянул руку и забрал роман. – И не обижайся. Просто мы не хотим забивать тебе голову.
– Серьезно? – тихо спросила я, старательно отводя взгляд от ежившегося на холоде Турова, одетого в майку и тоненькую толстовку. Что с ним сегодня, в самом деле, пластическую операцию сделал?
Я старательно подавила раздражение, еще не хватало, столько эмоций одновременно. В активе остались желание (легко списываемое на гормоны и возраст), дикое любопытство и стремление досадить. Последние два тоже надо было как можно быстрее убить.
– Может, вы не хотите, чтобы я ушла в зеро, как этот ваш Степа?
Вопрос произвел самый неожиданный эффект. Туров, по моим представлениям, профессионально курящий лет с пяти, подавился сигаретным дымом и принялся судорожно кашлять; брови Макса сделали такой кульбит, что я даже немного позавидовала.
– Арлинова упомянула какого-то Степу, вы тут стоите про Зеро разговариваете, да ты и сам про него рассказывал, что такого-то? – пожала плечами я. – Зеро – это Закрытие реальностей, да?
Гамов молчал, Туров кашлял, и я на мгновение испытала досаду. Не надо было поднимать вопрос. Не сегодня. Крутящиеся в голове вероятности явно на это указывали.
– Однако, – сказал, наконец, Гамов, протягивая роман обратно. – Вообще, ты действующий сотрудник, моего одобрения тебе больше не требуется. Хочешь – закрывай, хочешь – оставляй. Ответственность на тебе. За весь мир.
– Хочешь – уходи в Зеро, – вдруг резко подобрался Туров, изнутри своего самого “я” защищая Гамова так, что я даже удивилась.
– Ребят, в самом деле, пошутить, что ли, нельзя?
– Нет-нет. Дадим тебе Степин номер, позвонишь ему, мы с Максом, если что, рекомендацию составим.
Я помотала головой, развернулась и вышла на заснеженную темную улицу, твердо решив про себя деконструировать реальность и взять заслуженный отгул, полагавшийся оперативнику после работы.
У самых ворот меня нагнал Гамов.
– Роза, погоди.
Я подняла левую руку и помотала головой.
– Я понимаю, что ты ничего даже слушать не хочешь. Дело не в этом.
Шел снег, крупный и пушистый, прямо как в сказках.
– Дело в том, что…
– Что Оливину пора бы перестать изображать из себя драгоценный камень.
И Туров подоспел, надо же.
– Давай, Роза, сходи, закрой реальность, а потом встретимся в кафе втроем и поговорим.
Это прозвучало так буднично и почему-то обидно, что я сразу затрясла головой.
– Нет уж, Макс, я схожу, предложу барышне издаться и поеду домой денька на три. Прорыв, вредность производства, все такое.
– Оливин, – Туров и на улицу вылетел в своей чертовой толстовке и теперь ежился от холода, – не валяй дурака. Мы не можем издать всех. Есть квота.
– После того, как издали меня? – Я прищурилась, переводя взгляд с одного на другого. – А что такого? Неплохая книга у девушки, между прочим.
– Тебя издали твои издатели, – угрюмо проговорил Гамов, вертя в пальцах чертову зажигалку и глядя куда-то вниз. – Ты что, по самиздатам ходила и сетевую популярность набирала? Пропустил я как-то этот момент. Что скажешь, Гер?
– И я пропустил, – Туров скрестил руки на груди. – Кто бы что ни говорил, ты , Оливин, – талант.
В этот момент я чуть не упала лицом в снег:
– От вчерашнего не отошел, Гер?
Тот лишь укоризненно покачал головой.
– Мы тебя не издавали! – упорно повторил Гамов.
– Знаю, – бросила я. – Так что с “Бериллом”?
– Деконструируй, раз решила, что опасно. Гер?
– Хлебнем мы с Оливином еще, – раздраженно бросил Туров и пошел обратно в офис.
Гамов недовольно мотнул головой:
– Мне бы не хотелось, чтобы ваши личные отношения как-то влияли…
– Ты шутишь?
– Ладно, об этом после. Иди и деконструируй уже.
– Ага, а девочка потом писать не сможет.
– Сможет. Если захочет.
Последнее Гамов почти выплюнул.
Я как можно более иронично кивнула – и шагнула в “Берилл”. С места и без подготовки. Хорошее воображение, роман в руках и толика злости иногда творят чудеса.
Лондон оглушил меня шумом, цветом и запахами. Солнечный, невероятный, небывалый Лондон моего детства. Из окна несутся 3 Doors Down, я замираю на мгновение – и сразу понимаю, где я и зачем. Песня не перестает играть, но я все-таки знаю и делаю два глубоких вдоха, глядя на свои трясущиеся пальцы.
Роман был про молодую симпатичную авантюристку, обнаружившую магию в обыденном и закрутившую ее в разные стороны, в основном – для личных целей. Она попадала в переплеты, моталась из страны в страну, но заканчивала явно лучшим человеком, чем была изначально. Я неловко потопталась на месте под музыку. Судя по всему, через какое-то время героиня появилась бы именно здесь. Мне, однако, не было никакой надобности с ней общаться. Я и в Лондон-то попала только потому, что знала в указанном посреди книги районе каждую трещинку. Автор же, неплохая, видимо, барышня, писала пабы и достопримечательности по картам Гугл, а поэтому… Мир начало едва заметно потряхивать почти сразу после того, как я огляделась.
– Тепло вы как-то одеты для нынешних погод.
Я удивленно обернулась на звук голоса. На крыльце дома сидел молодой парень в перчатках с обрезанными пальцами и курил сигарету.
– Вам, вам говорю, – кивнул он и задумчиво посмотрел вниз. Карие глаза, темные волосы, идеальная шея…
– Ну она тебя и написала, – только и смогла вымолвить я.
В голову сразу пришла запретная, но совсем не тронутая идея, и я поняла, что сейчас сделаю. Вот просто возьму и сделаю, и гори там Гамов синим пламенем со своими правилами, а Лешка… Что Лешка, это же ведь не измена. Я сделала шаг вперед, наклонилась и поцеловала невозможного, несуществующего персонажа прямо в пахнущие дымом губы, провела правой рукой по шее. Он как-то даже опешил – да откуда же в неглубокой книге такой герой? – а я рассмеялась и побежала вниз по улице, обреченно надеясь увидеть белый дом. Солнце слепило, совсем как в детстве, да и наплевать, ну кто перепутает чужую книжку с реальностью, Саус стрит, направо на Вейвертон, потом Чарльз. Я встала, как вкопанная, видя совсем другие дома, больше похожие на Ригу или Краков, согнулась пополам – почти как от боли, и мир стал рушиться прямо у меня на глазах. Я не выходила долго, пока не начали орать люди, потом вздрогнула – и шагнула из романа в первую попавшуюся дверь.
Гамов, все так же стоявший рядом (да меня не было секунды три, наверное), похлопал по плечу и повлек за собой в машину, а я никак не могла отдышаться, обманутая и оглушенная, потому что в детстве однажды потерялась и бежала так же, Саус стрит, Вейвертон, Чарльз, знакомая местность, тут живет Ирен, Ирка (кстати, со спины какую-то блондинку я только что видела и почти решила, что это правда), еще немного – и вот он, дом, а на крыльце перепуганные мама с папой. Ничего подобного. Другая местность. Другое все. Фальшивое и ненастоящее. А если бы нет?
– Ты прав, Макс, – заплетающимся языком сказала я. – Нельзя оставаться там дольше.
Гамов что-то провещал в ответ, но я даже не зафиксировала. Ввалилась домой, упала на кровать, вытащила из-под себя записку. Лешка веселился на какой-то вечеринке. На этот раз – без меня. Потому что я действительно чуть было не пропала в придуманном Лондоне. Поверила чужой книжке, захотела проверить – и… Додумать мне не дал зазвонивший телефон. Номер был заблокирован. Я со вздохом провела пальцем по экрану, все еще находясь там, в чертовом Лондоне, и услышала вдруг чистейший звонкий английский:
– Ты даже не знаешь, как меня зовут.
Мир на мгновение поплыл, потому что мне показалось, что на том конце – парень в перчатках с обрезанными пальцами.
– Оливия, ау! Я тут. Хочу тебя заверить, что меня никто не писал. Я здесь, вполне живой и весьма удивленный поцелуем.
Я уронила айфон на пол, взвизгнула и стала топтать экран ногами, чтобы наверняка.
8
Лешка ввалился домой под утро, в четыре тридцать семь. Прождавшая этого весь вечер и всю ночь, я только руками смогла развести, увидев, что он отвратительно пьян. Я очень любила свою непутевую модель, но не в такие моменты.
Когда-то, курсе на третьем, он озарил мою жизнь, ворвавшись в нее на бездарной шумной тусовке по случаю запуска новой линии одеколона, и я была благодарна ему только за это, потому что уже почти загнулась от одиночества и бесцельности своего существования. Бабушка только умерла, и мне внезапно перепала квартира на Чистых прудах, так что даже тридцать тысяч в месяц тратить было не на что, и я перестала работать, перестала делать хоть что-то. А тут он – сияющий, благоухающий, моделька-реклама. И я – в простом строгом платье, наливающаяся бесплатным шампанским. Неладное я заподозрила сразу. Зачем молодому красавчику пялиться на меня? Естественно, за деньгами отца. Небось, на всяких бабок надоело вешаться, а тут такой шикарный вариант. В общем, телефона он не получил ни в этот раз, ни в два следующих.
Я вздохнула, накрыла Лешку, упавшего прямо на диван, пледом, подумала – и принесла ему стакан воды. Одиночество снова накатывало волнами. Каким-то чудным и странным образом он почти излечил меня от этого ощущения, с ним я не была одна, когда он участвовал в модных показах в Европе, а я защищала курсовые про Меровингов в Москве; не была одна, когда он спал, свалившись после очередного рейса. Вообще не была одна. Но вот когда Лешка пил… Я никогда не могла понять, почему, но чувство пустого, абсолютного космоса сваливалось на мои плечи и давило так, что хоть вой. Я как будто оставалась в комнате в одиночестве, да что там – снова наедине со всей Вселенной и чертовыми звездами. Лешка переставал существовать как человек, и даже целоваться с ним совсем не хотелось. Пронаблюдав такое со стороны, я твердо решила про себя, что трех, максимум четырех бокалов шампанского мне хватит за глаза и для веселья, и для того, чтобы не выглядеть пустым внутри инопланетянином в глазах окружающих.