Преступная добродетель

Графиня де Сансерр, или Соперница собственной дочери

История, случившаяся при бургундском дворе

Свита мстительного и честолюбивого герцога Бургундии Карла Смелого, заклятого врага Людовика XI, состояла из рыцарей, съехавшихся почти из всех подчиненных герцогу земель. Собравшись под его знаменами на берегах Соммы, они, позабыв радости, ожидающие их на родине, были одержимы одной идеей: победить или достойно умереть за своего повелителя. Бургундские дворы погрузились в печаль, ибо некому стало блистать на некогда многолюдных турнирах в Дижоне и в Отене, а красавицы перестали прихорашиваться, ибо нравиться тоже стало некому – доблестные рыцари покинули их. Трепеща за жизнь милых их сердцу воинов, женщины поникли под бременем печали и тревог, позабыв о том, как прежде с восторгом и гордостью взирали они на смельчаков, являвших ради них свои ловкость и мужество.

Граф де Сансерр, один из лучших военачальников Карла, отбыл в армию за своим сувереном. Перед отъездом он просил жену приложить все силы для достойного воспитания их дочери Амелии и ни в чем не препятствовать нежной страсти, кою Амелия питала к владельцу замка Монревель, обожавшему ее с самого детства. Монревелю исполнилось двадцать четыре года, и скоро ему предстояло стать супругом Амелии. В связи с намечавшейся женитьбой Монревель, проделавший под началом герцога несколько кампаний, получил разрешение остаться в Бургундии. Любовь переполняла душу Монревеля, однако он со всем пылом юности вновь стремился на поле брани, дабы стяжать там воинскую славу. Красивый, любезный и отважный, Монревель умел и любить, и побеждать; ему благоволили и Грации, и Марс, так что чело его стремились увенчать венком своим и Беллона, и Амур.

Амелия, коей Монревель посвящал краткие часы досуга, похищенные им у Марса, была достойна его любви. Чье перо сумеет нарисовать портрет ее? Как описать легкий и гибкий стан, каждое движение которого исполнено невыразимого изящества, точеное и нежное лицо, каждая черточка которого дышит пленительным чувством? А сколько добродетелей украшали это небесное создание, едва вступившее в свою шестнадцатую весну! Чистота души, любовь к ближнему… дочерняя любовь… невозможно определить, чем более всего очаровывала Амелия.

И как могло случиться, что – к несчастью! – столь совершенная дочь вышла из чрева настолько жестокой матери, что ее с полным правом можно назвать кровожадной? Прекрасное как в юности, лицо графини де Сансерр, ее благородный и величественный облик скрывали душу завистливую, властную и мстительную, или, говоря иными словами, способную на преступления, совершаемые под влиянием самых низменных страстей.

Свободный нрав и страсть к любовным похождениям снискали графине при бургундском дворе печальную известность, чрезвычайно огорчавшую ее супруга.

Эта преступная мать с завистью наблюдала, как у нее на глазах расцветает красота дочери, и с горечью убеждалась в нежных чувствах Монревеля. Не имея возможности чинить препятствия обоим влюбленным, она решила запретить дочери сделать признание Монревелю и, вопреки желанию графа, взяла с нее обещание не выдавать своих чувств к тому, кого отец ее предназначил ей в супруги. Воспылав страстью к возлюбленному собственной дочери, коварная женщина утешала себя тем, что предмет ее вожделения пребывает в неведении о чувствах своей возлюбленной. Но, подавляя чувства Амелии, она – вольно или невольно – давала выход собственным чувствам; взоры ее были столь красноречивы, что Монревель, пожелай он внять им, наверняка догадался бы о ее страсти… Но юный рыцарь не замечал обжигающих взглядов графини. Его любовь принадлежала Амелии, и остальных женщин он просто не замечал. Для графини же невнимание его казалось оскорбительным вдвойне.

Исполняя приказание супруга, графиня принимала молодого Монревеля в замке и каждый раз старалась сокрыть чувства дочери, выставив напоказ собственные. Амелия держалась сдержанно, но Монревель догадывался, что распоряжения графа де Сансерр не были ей неприятны, и надеялся, что появление иного претендента на ее руку вряд ли доставит ей удовольствие.

– Ах, Амелия, – вопрошал Монревель свою прекрасную повелительницу, когда им удавалось избавиться от ревнивых взоров госпожи де Сансерр, – отчего вы молчите? Ведь не секрет, что нам суждено принадлежать друг другу! Так неужели вы не скажете мне, любезен ли вашему сердцу замысел отца вашего, или же, напротив, он вызывает у вас отвращение? Разве влюбленный, помышляющий лишь о том, как сделать вас счастливой, не вправе узнать, смеет ли он надеяться на ответное чувство?

Но Амелия лишь нежно смотрела на Монревеля, вздыхала и, трепеща, возвращалась к матери. Графине удалось убедить дочь, что любое слово, идущее из сердца, все погубит. Поэтому нежные чувства, владевшие сердцем Амелии, принуждали уста ее хранить молчание.

Однажды утром в замок де Сансерр прибыл гонец и сообщил о гибели графа под стенами Бове, случившейся в тот день, когда с города сняли осаду. Люсенэ, приближенный графа, заливаясь слезами, вручил графине письмо от герцога Бургундского. Герцог приносил извинения за краткость и сообщал, что, не имея возможности исправить случившееся несчастье, он велит графине без промедления заключить желанный ее супругом союз и выдать дочь замуж за Монревеля. А через две недели после свадьбы юному герою надлежало прибыть к герцогу, ибо после смерти графа герцог не мог более обходиться без своего отважного воина.

Графиня облачилась в траур, но о приказе Карла умолчала, ибо он полностью противоречил ее намерениям. Отослав Люсенэ, она еще раз строго наказала дочери скрывать свои чувства, так как теперь брачный союз сей не находил должной поддержки… в сущности, надежды на заключение брака не осталось вовсе.

Совершив погребение и избавившись от преград для своих пламенных чувств, коварная графиня решила остудить пылкую страсть юного сеньора к Амелии и зажечь ее к самой себе.

Перехватывая письма Монревеля, которые тот писал на войну герцогу Карлу, она с их помощью надеялась придумать способ уязвить его любовь и пробудить новые надежды. Женщина ловкая, она наконец решила посеять в душе молодого человека сомнения, а затем пробудить презрение, и чувства эти сделают то, что не смогла сделать ее любовь.

Убедившись, что ни одно письмо Монревеля не проходит мимо нее, графиня распространила клеветнический слух, что Карл Смелый, извещая ее о гибели мужа, посоветовал ей безотлагательно выдать дочь замуж за сеньора де Салена и даже велел вышеназванному Салену прибыть в Сансерр для заключения брака. Стараниями графини слух этот дошел до замка Монревель. Коварная женщина не преминула шепнуть юноше, что повеление сие весьма обрадовало Амелию, ибо та уже пять лет вздыхает о Салене. Вонзив кинжал в сердце Монревеля, она призвала к себе дочь и заявила, что разлучает ее с Монревелем; по словам графини, союз этот всегда претил ей, а потому она придумала достойный предлог, дабы разорвать его. Однако, желая дочери исключительно добра, она обещает ей, что в обмен на временную уступку она в дальнейшем позволит ей поступить как та пожелает.

С трудом сдерживая слезы, вызванные жестоким приказом, Амелия, позабыв о благоразумии, бросилась к ногам графини, умоляя не разлучать ее с Монревелем и исполнить желание горячо любимого отца, смерть коего она горестно оплакивает.

Но слезы красавицы нисколько не растрогали жестокосердую мать.

– Неужели, – вкрадчиво спросила графиня, желая досконально выведать все о чувствах дочери, – злосчастная страсть настолько захватила вас, что вы не в силах ею пожертвовать? А если бы ваш возлюбленный разделил участь вашего отца, если бы вам пришлось оплакивать также и его?..

– О сударыня, – воскликнула Амелия, – не усугубляйте мои страдания! Если бы Монревель погиб, я бы без промедления разделила его участь. Отец дорог мне не менее, и только надежда стать супругой отцовского избранника способна осушить мои слезы. Я живу ради будущего супруга, ради него одного преодолела отчаяние, в кое ввергло меня ужасное известие о смерти отца. Неужели вы хотите разбить мое сердце, швырнуть его в пучину отчаяния?

– Что ж, – ответила графиня, поняв, что насилие может возбудить подозрения дочери, которую ради исполнения ее коварного замысла следовало пока щадить, – раз вы не можете побороть себя, продолжайте притворяться и сообщите Монревелю, что любите Салена. Чтобы лучше узнать возлюбленного, необходимо пробудить в нем ревность. Если Монревель, раздосадованный, по собственной воле расстанется с вами, вы сами признаете, что, продолжив любить его, вы бы стали жертвой обмана.

– А если чувство его станет еще сильней?

– Тогда я уступлю вам, ведь вы по праву занимаете главное место в моем сердце.

Успокоенная такими речами, нежная Амелия покрыла поцелуями руки предавшей ее матери. Графиня почитала дочь своим смертельным врагом и, изливая бальзам притворства на ее истерзанную душу, таила в груди ненависть и жаждала отомстить…

Согласившись выполнить требование матери, Амелия приготовилась испытать чувства Монревеля и сделать вид, что увлечена Саленом, условившись, однако, что, как только они обе убедятся в постоянстве чувств молодого сеньора, они прекращают испытание. Принимая условия дочери, госпожа де Сансерр через несколько дней встречается с Монревелем и во время беседы спрашивает, отчего он, не имея никаких оснований получить руку Амелии, продолжает оставаться в Бургундии, в то время как весь цвет бургундского рыцарства находится под знаменами Карла. С этими словами она дает ему прочесть последние строки письма Карла, где, как известно, говорится следующее:

«Вам надлежит отправить ко мне Монревеля, ибо состояние дел моих не позволяет мне более обходиться без этого храбреца».

Вероломная графиня дозволяет юноше прочесть только эти строки.

– О сударыня, – в отчаянии восклицает Монревель, – неужели вы действительно решили лишить меня жизни? Неужели мне придется отказаться от сладостных мечтаний, дарующих неповторимое очарование всей моей жизни?

– Послушайте, Монревель, желание ваше сулит вам только несчастье. Разве ваша возлюбленная достойна вас? Если вам кажется, что Амелия подает вам надежды, не обольщайтесь и не впадайте в заблуждение: ее любовь к Салену проверена временем.

– Увы, сударыня, – вздохнул юный герой, пытаясь сдержать выступившие на глазах слезы, – признаюсь, мне не следовало слепо верить в любовь Амелии. Но я даже помыслить не мог, что она любит другого!..

Внезапно горе его сменяется отчаянием.

– Нет! – яростно восклицает он. – Нет, пусть она не думает, что сможет и дальше злоупотреблять моей доверчивостью! Я не потерплю подобные оскорбления; раз я не нравлюсь ей, значит мне нечего терять, и я волен отомстить ей… Я найду Салена, отыщу его даже на краю света, ибо я так сильно ненавижу его, что самое существование его является для меня оскорбительным. Либо соперник жизнью своей ответит за нанесенную мне обиду, либо я паду от его руки.

– Прекратите, Монревель, – воскликнула графиня, – перестаньте, благоразумие не позволяет мне внимать подобным речам. Если вы стремитесь погибнуть в бою, отправляйтесь к Карлу, тем более что вскоре приедет Сален, а я не желаю, чтобы вы затеяли ссору у меня в доме… Хотя, на мой взгляд, – помолчав, неспешно молвит графиня, – если вы совладаете со своим чувством, вы будете для него совершенно неопасны… Ах, Монревель… почему бы вам не сделать иной выбор?.. У меня в замке вам ничто не угрожает, и я первая стану уговаривать вас остаться в нем подольше…

Обжигая прекрасного юношу пламенными взорами, она без промедления продолжала:

– Неужели в этих краях одна лишь Амелия имеет счастье вам понравиться? Как плохо вы разбираетесь в сердцах тех, кто окружает вас, если полагаете, что только ее сердце может оценить вас по достоинству! Отчего вы поверили, что в душе ребенка может зародиться серьезное чувство? Разве в ее возрасте умеют ценить, любить?.. Поверьте мне, Монревель, настоящая любовь – это привилегия сердец зрелых, имеющих определенный жизненный опыт. Разве обольщение можно считать победой? И какова цена победы над тем, кто не умеет защищаться?.. Ах, истинная победа ожидает нас только в том случае, когда объект нападения нашего знает все уловки, позволяющие ему ускользнуть от нас, когда он борется с нами и уступает лишь тогда, когда сдается его сердце.

– Сударыня, – прервал графиню юный сеньор, догадавшись, куда она клонит, – мне неведомы качества, коими необходимо обладать, дабы любить по-настоящему. Но я прекрасно знаю, что только Амелия наделена достоинствами, пробуждающими обожание мое, и я буду любить только ее, ибо в целом мире нет никого, кто мог бы сравниться с нею.

– Мне жаль вас, – презрительно отвечает госпожа де Сансерр. – Амелия не любит вас, а ваше упрямство вынуждает меня разлучить вас навсегда.

И она покидает Монревеля.

Невозможно описать состояние юноши, терзаемого страданием, мучимого тревогой, снедаемого ревностью и желанием отомстить одновременно. Не зная, какому чувству позволить забрать над собой власть, в конце концов он решает отправиться к Амелии и броситься к ее ногам…

– О, – восклицает он, заливаясь слезами, – обожаемая моя, неужели все, что я услышал, – правда?.. Неужели вы меня обманываете?.. Неужели другой сделает вас счастливой… отнимет у меня сокровище, за обладание которым я готов отдать весь мир, если бы тот принадлежал мне… Амелия… о, Амелия! ужель вы не верны мне? ужель Сален будет обладать вами?

– Монревель, мне жаль, что вам стал известен мой секрет, – отвечает Амелия. Опасаясь не исполнить приказ и вызвать гнев графини, она в то же время хочет узнать, действительно ли юный сеньор искренне любит ее. – Но даже если роковая тайна теперь вам известна, я не заслуживаю горьких ваших упреков, ибо никогда не подавала вам надежды, а посему вы не смеете обвинять меня в измене…

– Да, жестокосердая, это правда; ни единая искорка огня, опалившего мою душу, не проникла к вам в сердце. Я заподозрил вас, полагаясь на собственное чувство; однако разве можно изменить, если не любишь? Амелия, вы никогда не любили меня, а значит, жаловаться мне не на что. Вы не предавали меня, не губили мою любовь… вы всего лишь презрели ее… сделав меня несчастнейшим из людей.

– Не понимаю, Монревель, как можно, не будучи уверенным в ответном чувстве, испытывать столь пылкую страсть.

– Но разве нам не предстояло соединиться узами брака?

– Я согласна. Однако кто вам сказал, что план сей соответствовал моему желанию? Разве сердца наши всегда пребывают в согласии с намерениями наших родителей?

– Значит, я стал причиной вашего несчастья?

– Если бы дело дошло до брака, я бы открыла вам свою душу, и, уверена, вы бы не стали принуждать меня.

– О боже! Так вот каков мой приговор! Мне следует вас покинуть… удалиться, вы сами требуете этого!.. вы равнодушно терзаете мое сердце, в то время как оно жаждет всю жизнь обожать вас! Что ж, коварная, я уеду, отправлюсь к герцогу и на поле битвы найду надежный способ навсегда расстаться с вами: я погибну подле своего повелителя, снискав ему и себе воинскую славу.

С этими словами Монревель вышел, а печальная Амелия, скрепя сердце исполнившая приказ матери, разрыдалась; она была одна, и никто не мешал ей дать волю чувствам.

– Любимый мой, что подумал ты об Амелии! – восклицала она. – Какие чувства пробудятся в нем взамен любви? Сколь горько было мне слушать твои упреки, мною заслуженные! Я никогда не признавалась тебе в любви… но глаза мои все сказали тебе лучше всяких слов. Осмотрительность побуждает меня отложить признание, но я уповаю на тот миг, когда наконец заветные слова сорвутся с уст моих… О Монревель… Монревель! Какая мука для влюбленной не иметь возможности признаться в своей страсти тому, кто более всех ее достоин… как горько притворяться… и выдавать, подчиняясь приказу, свою страсть за равнодушие!

Пока Амелия пребывала в горестных раздумьях, явилась графиня.

– Я сделала все, что вы хотели, сударыня, – произнесла девушка. – Монревель страдает; что вам еще угодно?

– Мне угодно, чтобы вы продолжали притворяться, – сказала госпожа де Сансерр, – потому что я желаю знать, до какой степени Монревель вам предан… Послушайте, дочь моя, ваш поклонник никогда не видел своего соперника… У моей любимой служанки Клотильды есть родственник одних лет и одного роста с Саленом; я прикажу пригласить его в замок, и он выдаст себя за Салена, в которого вы якобы влюблены уже шесть лет. Его присутствие будет обставлено с надлежащей таинственностью, вы будете видеться с ним украдкой, словно мне об этом ничего не известно… У Монревеля зародятся подозрения… подозрения, кои я буду постоянно подпитывать, и по степени его отчаяния мы узнаем, сколь сильно он вас любит.

– К чему эти уловки, сударыня? – спросила Амелия. – Не стоит сомневаться в чувствах Монревеля, он только что предоставил мне самые убедительные тому доказательства, и я верю ему всей душой.

– Что ж, тогда мне придется сообщить вам, что в письме, полученном мною из армии, говорится, что Монревель не является образцом храброго и достойного рыцаря… Мне больно говорить вам об этом, но его отвага вымышленная, и я уверена, герцога также ввели в заблуждение, ибо факты трусливого его поведения налицо… многие видели, как в битве при Монлери он обратился в бегство…

– Это невозможно! – воскликнула мадемуазель де Сансерр. – Он не способен на трусость! Не верьте этому, вас обманывают: ведь именно он убил сенешаля де Брезе… Он – и бегство?.. нет, если бы я даже увидела это собственными глазами… я бы не поверила… Нет, сударыня, ни за что. Из нашего замка уезжал он на битву; вы дозволили ему поцеловать мне руку, и эта рука украсила бантом его шлем… Он сказал мне, что теперь он непобедим, ибо облик мой навечно запечатлен в его сердце, и он никогда не запятнает его поражением… нет, он не мог обратиться в бегство.

– Вы правы, – произнесла графиня, – поначалу молва действительно склонялась в его пользу; однако последующие известия не дошли до вас… Сенешаль Брезе погиб не от его руки; более двух десятков солдат видели бегство Монревеля… Поэтому не разумнее ли испытать его еще раз? Новое испытание ничем ему не грозит, в урочное время я прекращу его… А если Монревель окажется трусом, неужели ваше сердце будет принадлежать ему по-прежнему? Надеюсь, вы помните, что мною движет исключительно снисходительность, ведь я вправе ставить вам любые условия. Сегодня герцог противится вашему браку с Монревелем, он изменил свое решение, и, если, несмотря на его протест, я готова пойти навстречу вашим желаниям, с вашей стороны было бы резонно уступить мне.

И графиня вышла, оставив дочь в тревоге и смятении.

– Неужели Монревель трус? – заливаясь слезами, повторяла Амелия. – Нет, я никогда этому не поверю… не может быть, он любит меня… Разве я не видела, каким опасностям он подвергал себя во время турнира, дабы заслужить один лишь мой взгляд! За этот взгляд он был готов сразиться со всеми соперниками сразу и победить их!.. Мой взор воодушевлял его, следовал за ним по равнинам Франции. Мой образ был с ним неразлучен, он помогал ему сражаться. Отвага моего возлюбленного столь же велика, как и его любовь ко мне, и обе эти добродетели в равной мере наличествуют в его благородной душе, не омраченной никаким низменным поступком… Увы! Мать желает продолжать испытание, и я обязана повиноваться ей… Я стану молчать, скрывать свою любовь от того, кто навеки похитил мое сердце… но никогда не стану подозревать его.

Прошло несколько дней; Амелия продолжала играть ненавистную ей роль, причинявшую ей жестокую боль, а графиня придумала дальнейший план действий. Она велела пригласить Монревеля, намекнув, что желает сообщить ему нечто важное, а посему им надобно встретиться наедине… Во время этой встречи она, избавившись от последних угрызений совести, решает во всем ему признаться, а в случае ежели юный воин ее отвергнет, она свершит задуманное зло.

– Рыцарь, – едва завидев Монревеля, обращается она к нему, – теперь, когда вы уверены и в презрении к вам моей дочери, и в торжестве своего соперника, скажите, отчего вы продолжаете оставаться в Сансерре, хотя повелитель ваш желает видеть вас подле себя? Признайтесь мне без всяких уверток – что удерживает вас здесь?.. Быть может, эта причина – та же самая, по которой желаю удержать вас здесь я?..

Молодой воин догадывался о любви к нему графини; однако он не только не говорил о своих подозрениях Амелии, но, в отчаянии, что стал предметом роковой страсти, боялся признаться в этом даже самому себе. Теперь сомнений более не оставалось: худшие предположения Монревеля оправдались.

– Сударыня, – покраснев, начал он, – вы знаете, какие цепи удерживают меня здесь, и если вы решитесь скрепить их, а не порвать вовсе, то я, без сомнения, стану счастливейшим из людей…

То ли из хитрости, то ли по причине гордыни госпожа де Сансерр отнесла его ответ на свой счет.

– Дорогой друг, – произнесла она, – цепи эти будут спаяны, когда вам будет угодно… Ах, они давно опутали мое сердце, и стоит вам только пожелать, как они соединят и наши руки… Не обремененная никакими узами, я хочу вновь утратить свою свободу, и вы прекрасно знаете, кому я желаю вручить ее…

При этих словах Монревель вздрогнул, а графиня, подмечавшая каждое его движение, подобно разъяренной фурии, обрушилась на него и в самых резких выражениях принялась упрекать в равнодушии, с коим он всегда взирал на огонь, пылавший ради него.

– Неблагодарный, как мог ты не замечать пламени, что разожгли твои глаза? как смел ты отвращать от него свой взор? – восклицала она. – С того самого дня, когда ты вступил в пору юности, я беспрерывно проявляла чувства, коими ты столь опрометчиво пренебрегаешь! Разве хоть один рыцарь при дворе Карла мог бы утверждать, что он был мне более любезен, нежели ты? Я гордилась твоими успехами и страдала от твоих неудач; каждый полученный тобою лавровый венок рука моя украшала миртом. Была ли у тебя хотя бы одна мысль, которую я бы тотчас не разделила с тобой, вспыхнуло ли в тебе хотя бы одно чувство, которое не нашло бы отклика в моей душе? Меня везде встречали с почетом, вся Бургундия пребывала у моих ног, на меня устремляли восхищенные взоры поклонники… Повсюду мне курили фимиам, но помыслы мои летели только к Монревелю, он один владел ими, ибо всех прочих я презирала… Коварный, я боготворила тебя, а твой взор постоянно отворачивался от меня… Обезумев, ты влюбился в ребенка, пожертвовал мною ради недостойной соперницы… Заставил меня возненавидеть собственную дочь… И хотя я видела, что все усилия твои тщетны, сердце мое терзалось от ревности… Но я не могла ненавидеть тебя… Теперь тебе не на что надеяться! Так пусть же разочарование приведет тебя ко мне, коли любви это не по силам!.. Твой соперник здесь, и, если я пожелаю, уже завтра он восторжествует над тобой, ибо дочь торопит меня. Неужели ты все еще уповаешь на чудо? Неужели безумие по-прежнему застилает взор твой?