Прошлое. Настоящее. Будущее

© Крылов К.А., наследники, 2022

© Книжный мир, 2022

© ИП Лобанова О.В., 2022

Константин Крылов. Рыцарь Русского Ума

12 мая 2020 года на пятьдесят третьем году жизни скончался от инсульта философ, писатель, политик, публицист, без преувеличения – отец-основатель современного русского национализма Константин Анатольевич Крылов (1967–2020).

Болезнь решила не размениваться на периферию, ударив насмерть сразу по главному его органу – мозгу, тем самым как бы подчеркнув, то, что и так было хорошо известно всем, кто был хотя бы немного знаком с ним и его творчеством: Крылов был самым умным русским человеком нашей эпохи. В некоторые моменты мне казалось – самым умным на нашей планете. Обладателем интеллекта невообразимого по ширине, разнообразию творческих потенций, оригинальности идей. Это не значило, конечно, что всегда и во всём он был прав (обладание даже величайшим умом не гарантирует обладания полнотой истины) – он часто ошибался, иногда очень сильно ошибался. Но главное – этот величайший русский ум современности всегда с удивительной последовательностью был за русских.

Очень трудно отстраненно писать о человеке, с которым связывали четверть века дружбы, сотрудничества, бесконечных душевных бесед, раздражений, обид, примирений, но мемуары я напишу как-нибудь в другом месте, а здесь нужно рассказать о Крылове как о важной фигуре в истории русской мысли и политики.

Он родился в 1967 году в Москве. Его мать Валентина Ивановна работала на довольно высокой должности в Первом главном управлении КГБ СССР (внешняя разведка) и занималась разработкой аналитических систем раннего предупреждения о возможном нападении. Эта психологическая установка – раннее распознавание угрозы и предотвращение её, восприятие мира под углом возможной опасности для твоего народа, доминировало в Крылове от начала и до конца. Он и сам успел какое-то время поучиться на разведчика и послужить, но этот период был крайне непродолжителен, так как советская разведка рухнула вместе с системой.

Крылов имел два образования – физико-математическое, с уклоном в последнее (Московский инженерно-физический институт – МИФИ), и философское (философский факультет Московского государственного университета – МГУ). Однако исключительно масштабный аналитический ум, умение классифицировать явления, выявлять их метафизическую сторону, были лишь частью его личности. Это был человек ренессансного масштаба талантов – великолепно рисовал, музицировал, писал стихи, был исключительно талантливым писателем.

Литература, изумительное творчество писателя-фантаста Михаила Харитонова (литературный псевдоним К. Крылова), в последние годы его под себя подминала, что давало несколько более широкое социальное признание (в России государство и часть общества, увы, недолюбливают мыслителей-интеллектуалов и для того, чтобы позволить им жить, вынуждают их притворяться «писателями»). Человек это был жизнелюбивый, необузданный, брызжуще яркий, и, в то же время, с огромной внутренней дисциплиной и цельностью.

Как я уже сказал – его ум, начитанность, продуманность мнений были таковы, что оставалось только восхищаться теми возможностями, которыми, оказывается, может обладать интеллект, выросший в русской среде, на книгах на русском языке, напитанный русской культурой и русскими мыслями.

Приходило в голову стихотворение Вячеслава Иванова, самим Крыловым очень любимое:

Самой странной, непривычной и, чего уж там, для меня лично дискомфортной чертой Крылова было его вероисповедание. Оказавшись в 1992 году в Средней Азии, он каким-то образом познакомился с тамошними беженцами из Ирана и принял маздеизм (зороастризм). В преимущественно православной или, на худой конец, обиженной на Православие, среде русской мысли он, поэтому, всегда был немного «белой вороной». Наши споры о религии с ним продолжались часами и никогда ни к чему не приводили.

Однако и это экзотичное вероисповедание было напрямую следствием особенностей его интеллекта. Оно позволяло Крылову оставаться очень рациональным и четко заточенным на то, чтобы всегда и во всем видеть врага во всех его проявлениях. Врага не как внутреннего искусителя, что характерно для христианского вероучения, а как внешнюю безжалостную силу, с которой не договоришься. А мир, как действие, как благость, как красоту он воспринимал не столько как повод для радости и благодарности, сколько как оружие, направленное Творцом против Врага.

Со временем этот дуализм начал играть с интеллектом Крылова дурные шутки, но для становления русского национализма в конце 1990‐х и 2000‐х гг. роль особенностей его мышления была исключительной: Крылов учил русских ненавидеть врагов.

Наше христианское сознание учит нас любви, пониманию, прощению по отношению к своим личным врагам и, к сожалению, это настроение невольно перехлестывает и в общественную жизнь. Мы стали не «прощать» зло, а его забывать, не помнить, даже не осознавать сделанное против нас зло в качестве такового. Вопреки тому, чему учил святой Филарет Московский: «Гнушайтесь убо врагами Божиими, поражайте врагов отечества, любите враги ваша», мы начинали гнушаться собой, бить ближних – своих же собратьев русских, любить врагов отечества и лебезить перед врагами Божьими. Русское национальное самосознание, порой даже у патриотов, дошло до точки мазохистского самоунижения, «самокозления» (как выражался Крылов).

Тогда-то и раздался сперва негромкий, доходивший только до ограниченных интеллектуальных аудиторий, затем всё более мощный голос философа. Небольшая лекция «Традиция и познание», опубликованная в журнале «Волшебная Гора» (1997, вып. VI, стр. 394‒403), стала своего рода философской революцией в истории нового русского национализма.

«Мы тут в России доблажились. До того, что нас просто затоптали. Мы улыбались в ответ на плюхи, и теперь нам ломают ребра. Над нами – без большого труда – взяла верх Нерусь и Нежить. Да в том-то и весь секрет. Русский такой – он зла не помнит. Не то чтобы даже прощает зло (прощение – действие сознательное), а вот именно что не помнит. И ежели гадить ему понемножечку, каждый раз помалу, то обобрать его можно полностью и целиком, – а потом-то можно будет уже и оттянуться и покуражиться, благо “уже не встанет”. Ну а ежели встанет и опять как-нибудь выберется – тоже не страшно. Память-то коротенькая. Всё простит и забудет на радостях. Потому, соответственно, всё и можно. Традиционализм – это, скажем так, нечто противоположное такому вот «“без памяти прощенью”. Традиция – это Память, и – прежде всего – память о содеянном против нас зле».

Крылов проговаривал для офоршмаченного ельцинизмом (и зачуханного мнениями и требованиями «мирового сообщества») разрозненного «российского» социума очень важные мысли: у русских есть враги, они нас ненавидят, ненавидят они нас не «за то, что мы им сделали что-то плохое», а просто так, в может быть и за то, что мы сделали им что-то хорошее, или просто за то, что мы хорошие. Мы не должны извиняться за своё существование, не должны выпрашивать извинений за действительные и мнимые вины, мы должны быть собой, делать то, что должны делать, помнить зло, воздавать за него, а главное – не позволять творить с собой зло в дальнейшем.

«Память – это всегда память о зле, совершенном над нами, память о нашем поражении, о потерях и утратах. Иначе она не нужна и бессмысленна. Благо, которое есть, присутствует. Его не вспоминают, им обладают. Если его нет, оно было утрачено, и память – это память о том, что было утрачено и как оно было утрачено. Но Благо – это не событие. Память о самом Благе почти невозможна. Оно или есть, или нет. Нас соединяет с ним только память о его утрате, и отказ от этой памяти есть отказ от нашей единственной связи с ним, связи, которая – одна! – поддерживает в нас дух. Эта связь слаба, а желание забыть почти всесильно, на это есть тысячи причин, – ну хотя бы потому, что воспоминания о гибели Блага невыносимы. Но если их не останется, не останется даже тени надежды. Забвение Зла – это смерть сущности. Тот, кто забыл о причиненном ему зле, тем самым согласился с ним, одобрил и принял Зло, то есть сам его совершил и стал его частью.

Добро нужно помнить и чтить, как велят нам чувства чести и благодарность. Зло нужно помнить вечно, всегда, даже если все наши чувства и порывы противятся этому. Ибо только память о совершенном Зле может остановить его бесконечное повторение. Не нужно помнить о добре, чтобы творить добро. Но необходимо помнить о Зле, чтобы противостоять ему. На этом простом соображении основаны онтология, гносеология и этика традиции».

Этот принцип превенции зла, предотвращения зла, и зла вообще, и зла конкретно-исторического, направленного на нас, русских, является центральным в крыловской философии. Именно ему посвящена, прежде всего, его главная и пророческая книга – «Поведение», которая, со временем, я уверен, будет признана одним из величайших вкладов в историю философской мысли как удивительная по яркости работа в области формальной этики и социальной философии.

К сожалению, философом в современной России считается почти исключительно специалист по истории философии, работающий либо в вузе, либо в научно-исследовательском институте (НИИ). Хотя на деле специалист по истории философии является философом редко, потому, что его задача анализ идей, а не их производство. И способность производить философские идеи тут скорее мешает, так как вместо Г. Гегеля или Л. Шестова ты начнешь излагать себя.

«Историком философии» Константин Крылов не был, хотя у него есть блистательные работы в этой области: об Александре Зиновьеве, неоконченная – об Иване Ильине. Но в целом академическая история философии не была его преимущественной сферой занятий. В вузы его изредка звали, но настолько ненастойчиво, что нужно было очень хотеть стать рядовым, без кандидатской степени, преподавателем вуза, чтобы на эти призывы откликнуться. Несколько раз ему пытались организовать диссертацию, но опять же это требовало таких сверхусилий при неочевидности цели, что упрекать его, что он не бегал за этим призраком, как щенок, – глупо.

Итак, Крылов не был ни историком философии, ни работником философских учреждений. Следует ли из этого, что он не был философом? Нет, не следует.

Вопрос этот может быть разрешен в двух отношениях. Отношение первое – совершенно очевидное. Был ли философом Сократ? Был ли философом Ницше? Был ли философом Розанов? Был ли философом Ортега-и-Гассет? Если вы говорите «да», но, при этом, отказываете в звании философа Крылову, то глаза ваши бесстыжие. Если вы признаете хотя бы одного из вышеназванных крупным философом, но отрицаете такой масштаб за Крыловым, то это говорит о вашей нечуткости к тому, что есть философия. То есть если говорить о неклассическом типе философствования, то разговор вообще лишен смысла. Крылов очевидно крупнейший русский неклассический неакадемический русский философ конца ХХ начала XXI века.

Однако Крылов является одной из крупнейших фигур и в классической русской философии, поскольку сделал вещь, которую делали в мировой философии считанные единицы, а в России не делал никто – создал систему формальной этики. Это вещь, сопоставимая по уровню только с «Критикой практического разума» И. Канта и «Теорией справедливости» Д. Ролза. Я уверен, что со временем принципы системы Крылова так же лягут в основание социальной практики в России, как и принципы системы Ролза лежат в основании социальной практики Запада. Несомненно, что они будут изучаться не только в университетах, но и в школах на уроках обществознания.

Формальная этика – крайне непопулярна, поскольку всем людям, включая философам, чтобы почувствовать себя хорошими людьми, хочется в этике разобраться с ценностями. Однако после Канта отрицать важность формальных этических норм и логических конструкций не приходится. Тем более это не приходится делать после Д. Ролза, чья «теория справедливости», основанная на ряде формалистических допущений (если не сказать, в некоторых случаях, жульничеств) при этом лежит в основе социальной и гуманитарной политики большинства современных стран Запада. То есть формальная этика может иметь колоссальное ценностное и политическое влияние.

Константин Анатольевич Крылов был единственным известным мне русским философом, который построил строгую абсолютно формальную и логически неопровержимую систему этики, которой возможные варианты морального или аморального поведения человека фактически исчерпываются. Сделано это в небольшой и лаконичной, как всё великое, работе «Поведение» [1].

Содержание этой книги довольно просто – оно состоит в утверждении, что отношения человека и общества описываются четырьмя формальными логическими уравнениями, выражающими соотношение того, что должен делать или не делать человек, реагируя на то, что делают или не делают по отношению к нему другие люди. Этими четырьмя уравнениями описываются четыре этические системы (ЭС), каждая из которых может быть сведена к простому «золотому правилу», не требующему математических формул.

Первая этическая система. Я должен вести себя по отношению к другим так, как они ведут себя по отношению ко мне.

Вторая этическая система. Я не должен вести себя по отношению к другим так, как они не ведут себя по отношению ко мне.

Третья этическая система. Другие должны вести себя по отношению ко мне так, как я веду себя по отношению к другим.

Четвёртая этическая система. Другие не должны вести себя по отношению ко мне так, как я не веду себя по отношению к другим.

То, что совершенно шокирует любого ознакомившегося с формулировками и характеристиками этих этических систем, – это их абсолютная работоспособность в сочетании с логической полнотой. Действительно, большинство ситуаций и поведенческих моделей описывается именно этими формулами. Мы имеем дело с тем, что логически предсказанное, дедуктивно выведенное совпадает с реальностью.

Теория логически выведенных этических систем – это абсолютное достижение в мировой философии, достигнутое нашим соотечественником и современником, которого мы имели честь и удовольствие знать.

Далее: Крылов сделал следующий шаг в этике, который вывел его ещё дальше, подведя к тем вещам, о которых в этике почти никто не задумывается. А именно он создал концепцию этического полюдья, радикально отличающегося от морального долга. Он предположил, что идеальная этическая парадигма в поведении большинства людей отличается от реальных этических императивов, но подчиняется, при этом, их редуцированной форме. Сущность «полюдья» в том, что двусторонняя обусловленность, равновесность этической формулы заменяется односторонней формулой.

Полюдье, первая ЭС: Делай то же, что и все.

Полюдье, вторая ЭС: Не делай того, что другие не делают.

Полюдье, третья ЭС: Все должны делать то, что делаю я.

Полюдье, четвёртая ЭС: Никто не должен делать того, чего не делаю я.

Хотя в основе социальных систем и цивилизаций лежат полные этические системы, правилом практической жизни, а тем более – массового поведения, гораздо чаще оказывается полюдье.

Открытие полюдья как самостоятельного феномена в этике – это коперникианская революция в моральной философии и в исследовании человеческого поведения. Суть её состоит в том, что люди поступают в реальной жизни не по морали, но и не против морали, а по сокращенной, редуцированной версии морали, по усеченной этике, в которой нравственное правило упрощено до лозунга-поговорки.

Открытие это одновременно произвели два человека: Светлана Лурье в этнологии (концепция эрзац-этического сознания) и Константин Крылов в философии (концепция полюдья). Но открытия в философии в таком случае, безусловно, более фундаментальны, так как описывают самые общие аспекты реальности.

Кроме того, Крылов указывает на ещё три логически возможные формулы поведения, которые очевидно деструктивны для социума:

– аморальность и асоциальность: я буду делать то, что я делаю, а другие пусть делают то, что они делают;

– паразитизм: я не буду делать другим того, что они делают мне;

– насилие, варварство: я буду делать другим то, чего другие не делают мне.

В последних двух случаях схема Крылова имеет, на мой взгляд, некоторое упущение, связанное с его достаточно специфическим восприятием мира, характерным для зороастрийца и человека, чуждого христианской культуре: неравновесные отношения он воспринимает как априори негативные, в его системе немыслимы поступки формата одностороннего отказа от зла и одностороннего оказания благодеяний. Пробел для нашего мира, где бескорыстное добро практически отсутствует, – небольшой, но существенный.

Особенно сильное впечатление производит схема Крылова, когда из этической философии она превращается в историософию и в простой, интуитивно понятной форме представляет всемирную историю и современный мир как систему взаимоотношений четырех цивилизационных блоков, определяемых одной из этических систем. Первая система – Юг, мир архаики и современного ислама. Вторая система – Восток, мир развитых восточных цивилизаций, следующих золотому этическому правилу. Третья система – Запад, мир европейской и американской цивилизации индивидуализма и открытых возможностей. И, наконец, Четвёртая система – Север, лишь намечающаяся цивилизационная реальность, основанная на недопущении и ограничении зла, на индивидуалистически заточенном противостоянии беспределу. Крылов выступил продолжателем русской традиции цивилизационного мышления, восходящей к Н. Я. Данилевскому, и дал свой, весьма оригинальный и продуктивный вариант, в котором соединил дедуктивный логический анализ и остроумную историческую физиогномику, приправленную порой изрядной долей злости.

Юг. «Возьмем, к примеру, такую вещь, как “национальная солидарность” у каких-нибудь горских народностей. Каждый из них по отдельности достаточно слаб и труслив. Но если их много, их поведение меняется. Они становятся беспредельно наглыми, а страх куда-то отступает. Если их надо запугать, их придется запугивать сразу всех вместе. Это тяжело, поскольку каждый из них следит за реакцией других и никогда не покажет первым, что он испугался. По идее, первым должен продемонстрировать новое поведение лидер группы: если удается повлиять на него, это автоматически влияет на всех, они теряют уверенность в себе и начинают нервничать, а то и откровенно трусить. Другое дело, что лидер старается держаться до последнего, поскольку такие эпизоды подрывают его авторитет, то есть право принимать самостоятельные решения и быть образцом для подражания.

Такие люди очень часто кажутся честными, верными своему слову. Это действительно так: они честны и верны слову, но вполне могут нарушить любые клятвы и даже не вспоминать о них, если только они это сделают коллективно, все вместе. Они стыдятся только друг друга, больше никого, индивидуальной совести у них нет, и если они все вместе (всем коллективом) решат кого-то предать, чего-то не сделать и вообще совершить любую подлость, они это сделают, и никакие угрызения совести их не будут беспокоить…

Справедливым кажется воздаяние за зло, равное количеству зла, а понятие добра требует нанесения даже большего ущерба противнику. (Например, в отместку за кражу хочется убить, за убийство – истребить всю семью и т. п.) Заметим, что ничего «эгоистического» в таких желаниях нет. Это именно следствие представлений о добре и справедливости, не более того. Очень часто месть превращается в опасное и дорогостоящее занятие, требующее огромных затрат сил и времени. В фольклоре народов, живущих по Первой этической системе, всегда имеются истории о великих мстителях, потративших на это занятие всю жизнь и жестоко страдавших при этом».

Восток. «Культура такого общества является консервативной (то есть подавляющей свои возможности ради сохранения традиции). При этом традиционность такого общества только нарастает с течением времени, поскольку сфера допустимого поведения неуклонно сужается… Общества, основанные на Второй этической системе, не являются совершенно неизменными: если их предоставить самим себе, они медленно коллапсируют, схлопываются, ставя всё более жесткие рамки человеческому поведению.

Довольно интересным явлением в сжимающихся обществах является распространенность лицемерия. Постоянному сжатию сферы допустимого поведения противостоит “суровая правда жизни”: людям часто приходится делать вещи, выходящие за (всё время сужающиеся) рамки общепринятого. Это провоцирует то, что можно назвать “эффектом айсберга”: некоторые способы поведения в обществе реально остаются, но как бы “уходят под воду”: о них становится не принято говорить, их надлежит прятать, скрывать от посторонних глаз. В результате сильно сжавшиеся общества действительно становятся похожими на айсберг: на первый взгляд, в обществе существует всего несколько допустимых моделей поведения (верхушка айсберга), на самом же деле их гораздо больше.

Это проявляется даже в мелочах. Например, внешнее поведение людей, принявших Вторую этическую систему, с нашей точки зрения кажется неискренним. Это знаменитое “восточное лицемерие” кажется нам признаком аморальности. На самом деле оно продиктовано как раз нормами морали. Идеалом внешнего поведения и хороших манер становится, таким образом, бесстрастие (или демонстративная вежливость). Это показное бесстрастие – аналог бездействия как идеала поведения. Внешне этот идеал выглядит так: всегда ровный голос, неподвижное лицо, легкая улыбка. Так, проявление сильных эмоций с точки зрения человека Второй этической системы – признак неуважения к собеседнику, то есть аморальности или слабости.

То же самое можно сказать и о знаменитой восточной скрытности. Если идеальное поведение сводится к полному бездействию, то социально приемлемым компромиссом можно считать показное бездействие, то есть сокрытие своих действий от других… На самом деле никакой восточной лени в природе не существует: есть желание завуалировать свои дела…»

Запад. «Либеральное общество можно назвать расширяющимся, или инфляционным… Как консервативное общество (восточное) нельзя именовать закрытым, а только сжимающимся, так и либеральное (западное) общество не является открытым, а только расширяющимся…

Вначале это приводит к быстрому росту возможностей общества. Появляются новые модели поведения, а значит – новые моды, новые занятия, новые профессии, новые изобретения и открытия. Новшество, развитие, прогресс – все эти понятия могут считаться хорошими только в либеральных обществах. При этом изначальная “зажатость” общества, суженность сферы допустимого в нём является скорее плюсом. Открывающееся общество успевает достичь больших успехов во всех сферах жизни, а остатки былых запретов и ограничений делают жизнь в данной обществе относительно приемлемой… Неограниченное расширение сферы допустимого приводит к тому, что “можно” становится практически всё. Общество всё более снисходительно относится к вызывающему, опасному, а потом уже и преступному поведению. Предоставленное само себе, оно может просто “взорваться”…

Если Восток скрытен и лицемерен, то Запад можно определить как демонстративную цивилизацию. Такие явления, как мода, реклама и т. п., могли появиться только на Западе. Особенно же интересным является следующее: как на Востоке принято нечто делать, но скрывать это, так на Западе в порядке вещей как раз противоположное. Западный человек постоянно демонстрирует множество ложных или даже, так сказать, технически невозможных, типов поведения, которые на самом деле не реализует. Это касается всех областей жизни, но в целом каждый стремится изобразить из себя более интересного (на худой конец более оригинального) человека, нежели чем он является на самом деле.

Это вызвано очень простым обстоятельством. Существуют модели поведения, с виду вполне возможные и даже в чём-то привлекательные, но на деле нереализуемые. Есть вещи, которые можно изобразить, но не реализовать на самом деле. Речь не идет о каких-то физических или интеллектуальных подвигах. Но для нормального человека практически невозможно, например, всё время быть в хорошем настроении и искренне радоваться обществу окружающих (хотя со стороны такое поведение кажется вполне возможным). Тем не менее такое поведение можно изображать. Это не является подобием восточного лицемерия: восточный человек скрывает те чувства, которые у него (на самом деле) есть, а западный, наоборот, изображает те, которых у него (на самом деле) нет…