Не-доросли. Холодные перспективы

– И что ж с того? – бросил Грегори, понимая, что Яшка больше не станет спорить. – Ты же идёшь туда. Или надеешься, что тебя не тронут…

– Если не успеют, – согласился Яшка. – Лиговские чужих не любят, а я для них чужак. Почти такой же, как и ты. Только я – уличник, а ты – чистая публика. Могут сильнее не полюбить, чем меня.

Грегори махнул рукой, словно говоря – а не всё ль равно? Двум смертям, как известно, не бывать, а одной не миновать. Мальчишки двинулись дальше по набережной (впереди уже виднелись башни Аничкова моста), и Грегори вдруг спросил:

– А как же этот? – и мотнул головой в сторону оставшегося где-то позади Летнего сада. – Он же из чистой публики, разве нет?

– Кто? – не сразу понял Яшка. – А! Париж-то?!

– Ну да.

– Кто тебе сказал, что он из чистой публики? – развеселился атаман. Теперь, когда Грегори настоял на своём, хмурый настрой обоих как рукой сняло. – Ты вот думаешь, кто он такой?

– Да я даже и не знаю, – пожал плечами кадет. – Я сначала думал, жуир15 какой-нибудь, денди. А теперь понимаю, что не таков он, не великосветский хлюст…

– Вор он, – веско сказал атаман. – Из дорогих. Не из тех, что как мы, мелочишку из карманов у богомольцев на паперти щиплем, или там, когда повезёт, кошелёк можем срезать у раззявы. Париж берёт особняки, дворцы даже иногда…

– Дворцыыы? – протянул недоверчиво Грегори, сделав круглые глаза. В то что Париж – вор, он поверил сразу. И ничуть не удивился – мог бы и сам догадаться.

– Ну врать не буду, сам не видел, – неохотно ответил Яшка, – а только поговаривают, он дворец Белосельских-Белозерских однажды на полмиллиона обнёс. Может, и правда…

– А полиция что же?

– А что полиция, – пожал плечами Яшка. – Им с того тоже небось, мзда перепала. Не каждому, конечно, а уж полицмейстеру-то наверняка. Вот они ищут мелочь вроде тех, кого сейчас на Лиговке увидишь. А Париж на паркетах скользит…

– И высматривает на балах, где что украсть, – понял Грегори, покачав головой. Ай да воры питерские! – Сейчас вот к генеральше фон Шпильце, должно быть, добирается…

– К Амальке-то? – засмеялся вдруг Яшка и даже рукой махнул. – Вот уж нет…

– К Амальке? – удивился кадет. – Амалия Потаповна-то…

– А ты что, думаешь, она тоже из чистой публики? – губы атамана скривились. – Генеральша, как же…

– А нет? – поразился Грегори.

– Нет, конечно! Толком вообще никто не знает, кто она – не то полька, не то француженка, не то вовсе жидовка или чухонка. Она совсем недавно ещё камелией была… – весело сообщил Яшка. Казалось, ему нравится ошарашивать Грегори такими подробностями питерского дна – слишком уж смешно удивлялся кадет. – Ну содержанкой, ну!

Кадет покраснел.

– А теперь?

– А сейчас сама камелий воспитывает.

– Для чего воспитывает?

– Экий ты непонятливый, а ещё учёный, из благородных, – с сожалением сказал Яшка и снисходительно пояснил. – Ну вот подберёт на улице девочку покрасивее – из порядочных, конечно, не из нашего брата, нашим-то иногда и в двенадцать лет уже поздно бывает к такому делу, подкормит её, воспитает… а потом какому-нибудь благородному её в камелии и пристроит. Не забесплатно, понятно уж.

Грегори казалось, что покраснеть сильнее нельзя, однако ж оказалось, что можно. Сразу вспомнились вчерашние слова Ширинского-Шихматова, который назвал генеральшу фон Шпильце тёмной личностью. Князь ничего, скорее всего, не знал точно, но интуиция добрейшего Сергея Александровича, видимо, не подвела.

Тёмная личность Амалия Потаповна.

Темнее некуда.

– Это низко, – сказал он, пройдя несколько шагов в молчании. – Низко и мерзко.

– Это слова и дела господские, – чуть посмурнел Яшка. – А средь наших каждый живёт с чего может.

– Но на такое дело нужны деньги, – сказал Грегори после нового недолгого молчания. – Понятно, что она получает мзду от… – он помедлил, словно не в силах выговорить слово, – от покупателей, но для самого начала – всё равно нужны были.

– Ну а с чего ты думаешь, она с Парижем-то дружит? – засмеялся Яшка. – Может ей с того полумиллиона от Белосельских тоже что-нибудь и перепало. Потому сама и смогла из камелий вырваться.

Грегори снова умолк, переваривая услышанное. Северная Пальмира открывалась ему с какой-то новой, совершенно незнакомой стороны, и нельзя было сказать, что эта сторона была приятной. Так бывает, когда встретишь одетую по последней парижской моде даму, а тут ветер срывает с неё вуаль и парик – и вместо прекрасной незнакомки открывается облыселое морщинистое лицо Бабы Яги с торчащим изо рта единственным пожелтелым клыком.

– Тогда, наверное, и перстень этот… – сказал он. – Тоже небось из того дворца?

– Наверное, – пожал плечами Яшка, словно говоря – мне то какое дело.

– А я думал, это ваш перстень… а ты получается, его на время взял.

– Ну да, – Яшка смущённо усмехнулся. – Откуда у нас, уличников, такое счастье? Он стоит столько, сколько нам никому и не снилось никогда.

– А ты и правда его потерял, или просто возвращать не хотел? – полюбопытствовал Грегори, но атаман смолчал, глядя в сторону и только осторожно прикоснулся к распухшему уху. Краснота уже понемногу спадала на морозе, но ухо по-прежнему ещё отсвечивало малиновым.

– Бывает, конечно, и у нас удача, – задумчиво сообщил Яшка. – Вот в августе, к примеру, когда большие скачки были…

– На ипподроме?

– Да нет, – атаман чуть улыбнулся. – Англичане с Васильевского побились об заклад с нашими со Средней Рогатки. Устроили скачки – три английских жеребца – Нитроген, Шарпер и… забыл, – сообщил он сокрушённо, – против трёх наших дончаков, там жеребец Леонид в вожаках. Народищу собралось – пропасть, и как раз возле нашего Обводного. Ну мы в толпе и поживились… десятка два кошельков, небось, стянули.

– А победил кто? – сумрачно спросил Грегори, которого покоробила простодушная радость атамана, с которой тот рассказывал про два десятка обворованных им и его шайкой зевак.

– Где? – не понял Яшка.

– У коней. Англичане или наши?

– Англичане вроде бы, – подумав, сказал атаман. Видно было, что он почти и не помнит. Да и зачем ему? Двадцать вытащенных портмоне важнее.

Прошли по Невскому до Троицкого переулка, повернули на юг, а потом, от Пяти углов – на Разъезжую. Грегори оглядывался с любопытством – дома в этой стороне города, которая, он уже знал, зовётся Московской, чем-то неуловимо отличались от тех, которые он привык видеть на Васильевском. И люди, которые то и дело попадались навстречу – тоже были мало похожи. Там, на Васильевском, так и чувствовался какой-то английский или голландский дух, а здесь – словно в русской провинции оказался – армяки и гречневики, малахаи и татарские халаты. Несло запахом сбитня и горячих пирогов – с рубцом, с кашей, с мясом и рыбой, с капустой. Когда Грегори обратил на это внимание Яшки, атаман мгновенно рассеял его недоумение.

– Так оно и есть, – подтвердил он. – Там, на Васильевском и на самом деле полно англичан живёт. Потому и наши, русские, стараются на них быть похожими. На Гороховой и Вознесенском – там немецкая мастеровщина больше, у Обухова моста – жиды, на набережных, во дворцах – господа, чистая публика. А тут вот – наши русопяты, потому и зовётся – Московская сторона.

– А мы ку… – Грегори осёкся, и мгновенно поправился, – далеко мы идём-то?

Яшка покосился на него, весело хмыкнул, видимо, вспомнив, у кого в народе принято спрашивать «куда идём?», но смеяться не стал.

– В Глазов кабак идём, – ответил он серьёзно. – Страшное место, по правде-то говоря. Не передумал, баклажка?

– С чего бы? – огрызнулся Грегори, прибавляя шагу, чтобы атаман не подумал, что он и вправду боится. Яшка одобрительно кивнул головой и тоже прибавил шагу – день вот-вот должен был уже склониться к вечеру, и кто его знает, как там дела в Глазовом кабаке пойдут.

5

Глазов кабак – длинное низкое строение с нависающей над стенами черепичной кровлей и узкими окнами, похожими на бойницы в крепостной стене. Небелёный кирпич – словно пакгауз какой или казарма. Один угол чуть покосился и пошёл трещинами, его когда-то наспех замазали кладочным раствором, да так и оставили. Сейчас этот раствор взялся чёрными пятнами плесени и цвёл желтизной.

Низкая дверь, сколоченная из тяжёлых дубовых досок, неровно выглаженных когда-то скобелем, то и дело отворялась с ужасающим скрипом, пропуская людей то наружу, то внутрь – и каждый из них выглядел так, что Грегори так и тянуло взяться за плеть или за палку. Слишком уж зыркали они по сторонам. Но ни плети, ни палки при нём не было.

Увы.

– А почему он такой? – спросил Грегори негромко, когда они приблизились к низкому крыльцу.

– Какой? – не понял атаман.

– Ну… – кадет чуть замялся, словно не мог слов подобрать. – Неприглядный какой-то. Как будто тут всё тяп-ляп, едва держится… даже дверь вон скрипит так, что зубы ноют и в дрожь бросает.

– Так дешевле, – пояснил Яшка как само собой разумеющееся. Должно быть, таким оно и было, но Грегори снова сказал, чуть мотнув упрямо головой:

– Но ведь это публику отпугивает…

– Эту публику попробуй-ка отпугни, – зло засмеялся Яшка, кивая на спящего на ступеньках мещанина – тот сидя кутался в плотный казакин, надвинув на лоб войлочную шляпу, на которой уже почти не таял снег, сопел носом и чмокал губами. Сивушным духом от него несло, пожалуй, сажени на три. – А чистой здесь не бывает.

Да, верно, такого вряд ли отпугнёшь, – подумал Грегори, останавливаясь у крыльца и разглядывая спящего мещанина. – Такому пожалуй, чтоб кормили плотно и недорого, да выпить поднесли по дешёвке да покрепче. А как там стены у кабака выглядят, да где на них плесень пошла – какая разница?

– А замёрзнет ведь, – сказал кадет, всё ещё разглядывая мещанина. Почему-то вдруг стало его смертельно жаль. Пропадёт ни за грош.

– Его дело, – сурово ответил Яшка. – Ему силой никто не наливал, да и в кости играть не заставлял, если он проигрался. Обратно пойдём, если будет ещё в силах – помогу ему домой дойти, глядишь, перепадёт чего. А нет – нет. Пошли, нечего столбеть да разглядывать, не в театре, небось.

Яшка ступил на крыльцо и остановился на мгновение.

– Не передумал? – спросил он снова. Но Грегори только досадливо дёрнул плечом и кивнул на дверь – отворяй, мол.

Примечания