Турецкая курилка

Пролог

В ресторане были сотни ножей, и только один настоящий пистолет. Даже если бы всё происходило в японском боевике, одного пистолета хватило бы, чтобы осадить всех парней с лезвиями. Пистолет всегда становится центром комнаты.

Центральный зал гудел, как улей. То был низкий рокот испуга. Боялись все, даже человек, который ничего не боялся до того, как пришёл сюда. Не боялся, потому что не знал об опасности.

На полу было много осколков, что, в сущности, не редкость для ресторана. Разбилась, правда, не только посуда, но и иллюзии. Мы часто живём с довольно фиксированными представлениями о жизни, о себе и о будущем, не имея понятия о том, насколько они ненадёжны. Ты думаешь “это не может произойти со мной”, а оно происходит.

Под столами, за барной стойкой и за опрокинутыми диванами прятались люди. Там была девушка, которая цеплялась за своё счастье бульдожьей хваткой, и девушка, которая не имела понятия о том, что могло бы сделать её счастливой. Там же был перфекционист с весьма несимметричными шрамами на теле и парень, игравший роли и менявший их в зависимости от ситуации. Пара матерей – белые простыни, – поклялись больше никогда.

Ещё одна мать, притаившаяся поодаль от зала, решилась сделать звонок.

Где-то в глубине ресторана, дальше по нарядными коридорам, просил прощения парень с проломленной башкой. Мысли на трёх языках вытекали из трещин в его черепе. Глаза бессмысленно бегали под тяжёлыми веками. Будущее, оно такое: всякий, кто пытается вглядываться, становится близорук.

Полицейские приехали поздно и долго пытались выяснить, кто были все эти люди, как они оказались в ресторане в тот злополучный вечер. На записи были зафиксированы многие часы рассказов. Полицейские, в отличие от пострадавших, не испытывали никакой растерянности и не спрашивали, чем каждый из них это заслужил. И заслужил ли вообще. Полицейские, в принципе, знали, что будет после. Их интересовало, что было до того, как в главном зале ресторана появился человек с пистолетом.

Всё случилось так быстро, что никто ничего толком не понял о произошедшем. Но каждый понял что-то о себе.

За день до

Не покупки делают женщину счастливой, а ощущение, что она может заполучить всё, что захочет.

У Оксаны всегда было чёткое представление о том, чего она хочет. Это отличало её от многочисленного племени несчастных, которые совершали важный жизненный выбор на основании того, чего не хотели. Не хотели кончить, как дядя Дима; не хотели быть похожи на своих родителей; не хотели быть как те дети, которые… И хватали, что первое под руку подвернётся, потому что не стремились к мечте, а лишь бежали от ужаса.

Оксана составляла список. Сначала в голове, а потом переводила его в более материальную форму, вроде заметок в телефоне, визуализированной доски желаний или таблички Excel. С момента перехода списка в знаковую систему всё существо Оксаны, её мысли и усилия были направлены на реализацию желаемого. Она превращалась в своего рода танк – очаровательный, сентиментальный, усердный танк чуть выше ста шестидесяти сантиметров ростом, готовый устроить грандиозную истерику при первом же несоответствии реальности Оксаниному о ней представлению.

Переть напролом – её обычный паттерн поведения. Оксана выучила урок исподволь, методом ежедневных повторений. Рецепт успеха повторялся тысячи раз, лица блогеров менялись, как карты, а смысл оставался: если хочешь добиться успеха, ты должен быть наглым и ничего не бояться.

Оля о таком тоже слышала. В детстве, когда она, как и всякий ребёнок, проходила стадию истерик на полу в магазине, мать весьма доходчиво объяснила ей, что истерики – это плохо. Какой бы красивой ни была понравившаяся кукла. У Ольгиного детства был аромат и мягкость зефира. Зефир хранился в большом стеклянном горшочке, спрятанном на верхней полке. Оля любила брать кругленькую торчавшую из центра ручку, поднимать крышку и утаскивать одну зефиринку перед ужином, хихикая и полностью выдавая себе родителям. За это её не били. Её в принципе не приходилось отучать от плохого больше одного раза – этим мама хвасталась перед подругами. Права была мама или нет, Оля так и не разобралась, но урок усвоила, поэтому к Оксане с её эксцентричностью питала смешанные чувства. С одной стороны, нельзя не восхищаться целеустремлённым человеком. С другой стороны, грязные приёмчики оставляют след в чужой памяти, и неприятное послевкусие предостерегает от особо тесной дружбы. Однако, их с Оксаной взаимной приязни вполне хватало на походы по магазинам.

В бою на равнине постарайся занять место на возвышенности, а в шоппинге в большом ТРЦ придерживайся тактики избирательности. Таир, один из самых крупных торгово-развлекательных центров города, размахнулся на площадь в три-четыре жилых дома. Возводимый постепенно, он представлял собой реплики выросших друг из друга кубов, объединённых артериями запутанных коридоров. Кубы насчитывали от двух до четырёх этажей и были наглухо забиты одеждой, обувью, аксессуарами и всякой мелочёвкой, перечисление которой заняло бы хорошую тетрадь. По сути, Таир был эволюционным финалом рыночного контейнера, чуть более тёплым, но таким же безвкусным и исключительно функциональным. Мужчины в Таире никогда не ходили поодиночке, старались держаться парами и, в идеале, купить всё необходимое в ближайшем от выхода бутике. Самые несчастные держались семьи и послушно протягивали продавцам банковскую карту.

– Всё, – Оксана удовлетворённо поставила галочку напротив пункта в заметках. – В этой секции нам больше ничего не нужно. Пошлите на первый этаж, там классная обувь.

– Что ты подразумеваешь под «классной»? – Катя стрельнула глазами из-под острых ресниц, но послушно пошла к эскалатору вслед за шоппинг-генералом.

– Стиль и материал, конечно, – Оксана выглядела довольнее любого исследователя, получившего награду за находку. – Я изучила инстаграм-страницы нескольких бутиков. Хорошо, не смотрите так, нескольких десятков бутиков. По большей части, там всякое трендовое дерьмо и безвкусица из кожзама, но парочка ориентированных на качество продавцов нашлась. Классика, как ты любишь, Кать. И минимализм.

Терпение было то ли врождённым даром, то ли Катиным проклятием. «Эко-кожа, – поправила она мысленно, – эко-кожа. Когда ты уже, наконец, выучишь».

Оля закусила губу, прикидывая, сколько могло стоить новое платье. Представлять себя в шикарном новом наряде, со всеми пафосными жестами, как в короткометражном видео из тик-тока, в блеске, шике – это было приятно. Но от цены вопроса весь блеск в душе осыпался, как ободранная котом мишура.

– Я думаю, – сказала она весело, – мои замшевые ботфорты вполне сгодятся для Турецкой курилки.

Оксана медленно обернулась и вскинула бровь.

– Ты пойдёшь в старом? – притворное удивление маскировало недовольство. Посыл был такой сильный, что и праведника заставил бы усомниться в выборе веры.

Оля держалась.

– Они не старые. В этому году купила. Там отличная металлическая набойка. Идёшь, и все головы за тобой поворачиваются, цок-цок-цок…

– Ты же платье ниже колен хотела. К такому ботильоны нужны, – Оксана повернулась к Кате, ища поддержки. – Верно я говорю? Вот, видишь, и Катя согласна. Не дури, мы подберём тебе шикарные ботильоны. И чтобы щиколотка уже казалась.

Оля раскрыла рот, немое возмущение ухнуло вниз вместе со взглядом – к щиколоткам. Оксана внесла ботильоны в отдельный список.

– Правда, Оль, – Катя примирительно положила руку ей на плечо, – ты не пожалеешь, ботильоны всегда пригодятся.

– Ага, поэтому я твою семенящую походку каждый третий день на парах вижу. Надо же иногда ботильоны выгуливать, а? Ты только лучше в четверг надевай, там по лестнице меньше скакать надо.

Рука с плеча исчезла. Оля была хохотушкой, любила поиздеваться ради шутки, свято веря, что её острый язык был исключительно достоинством, и мечом, и щитом. Она часто перегибала палку. Кате досталось за двоих.

Если бы смартфоны не были столь функциональны, они бы всё равно поработили мир при помощи одной весьма удачной своей черты – пялясь в них с озабоченным видом, весьма легко отгораживаться от происходящего. Нахмурившись, Оксана упорно просматривала пункты, пережидая давление и недовольство. Все делали вид, будто ничего не происходило.

– Радоваться жизни надо, пока можешь, – проговорила она, наконец. Будто в бой ринулась. – Дряблую кожу да расплывшиеся щёки никакие бриллианты не украсят. Не знаю, как вы, а я хочу жить сейчас и быть счастливой сейчас. И если мне для этого нужна новая сумка, то достаньте и положите, пожалуйста. Нет, ждать лучших времён, пятницы или лета, такое не для меня. Увольте.

Мимо девушек проходила парочка других покупательниц – женщин, значительно более зрелых, чем вся компания. Несмотря на музыку, игравшую в торговом центре фоном, они не могли не услышать Оксану – никто не мог, если уж она затевала декламацию. Все ли слова дошли до них, или лишь часть, но от Кати не укрылось выражение глаз, с которым они провожали Оксану. От выражения этого стало вдруг стыдно и страшно, как в школе перед первым своим учителем, когда допустишь ошибку. Было в том взгляде презрительное осуждение и совершенно сбивающая с толку хитреца. Словно они, эти низенькие тётеньки, обвешанные складками многолетнего жира, знали нечто такое, что Кате, Оле и Оксане ещё только предстояло узнать, а узнав – испытать страшный удар.

– Прямо как Айдана, – Катя поморщилась, дёрнула плечами, стряхивая с себя мерзкое впечатление.

– Кто как Айдана? Я?! С чего это?!

– Да не ты, Оксан, тётки те, что мимо проходили. Покосились на… нас, знаешь, с точно таким выражением, как Айдана иногда. Хочется такой взгляд им обратно в морду бросить. Я вот думаю, вы не замечали, что некоторые свои эмоции так выпячивают, особенно отрицательные, что от этого противно становится? Нет, не было? Вот просто ходят и как бы гадят кругом, чвак, чвак, недовольством, злобой, чванством. Или истерикой там, смущением своим. Стеснительные такие есть, что три слова не выдавят, блеют и тут же в distress…

– А что они делать должны? – рассмеялась Ольга, – Ходить и улыбаться, чтобы тебе было хорошо?

– Ты утрируешь, – Катя насупилась. – Никто никому ничего не должен, это непреложная истина. Но общество же так и работает, что те, кто сильно мешают, идут… за забор. Нужно же ответственность понимать. Ты вот села, например, разрыдалась, а вокруг тебя людям бегать, выяснять, в чувства приводить. Подбадривать, опять же. Силы тратить. Или в маршрутке, заходит один такой мерзкий тип зайцем, уже пьяный, едет гордо без денег, а когда кондуктор на весь салон деньги у него запрашивает, не у него даже лично, а вообще, у вошедших, так этот наглый алкоголик ещё и материться начинает. Ага, говорит, да пошёл ты туда-и-туда, да заткнись… И всем настроение портит, агрессию распространяет.

Оля, проходя мимо особенно яркой витрины, рассматривала в отражении свои ноги.

– И что же его никто из маршрутки не выкинет, такого наглого? – отозвалась она на эффектную Катину паузу.

– Потому что люди по природе не агрессивные, конформисты в большинстве.

– Зассали, короче, – подвела Оксана. В её сочинениях последние предложение всегда было коротким. – Ты к чему всё это начала?

– К тому, пояснила Ольга, – что её, как и всех, бесит Айдана, потому что Айдана свои эмоции всем прямо показывает. А иной раз ещё и правду в лицо скажет.

– Ты ещё скажи, что честно, – Катя в раздражении начала поправлять волосы. Нервничая, она всегда закладывала за уши короткие выбивавшиеся пряди зря обстриженной когда-то чёлки. – Она себя вообще не ограничивает. Это попросту неприлично. Ещё зевала бы на скучных парах. Это не честность и не правда, это мудачество.

Оксана и Оля дружно расхохотались.

– Такое стоит и записать!

– Пожалуй, что да! Есть разница между честностью и мудачеством!

– К вашим услугам, – Катя смущённо улыбалась, глядя на запрокинутые в смехе головы подруг. – Вот появится Айдана на Турецкой курилке, вы ещё этот разговор вспомните.

Оксана и Оля скептически переглянулись. Айдана редко участвовала в сборищах подобного рода, даже если её особенно приглашали. Шансы столкнуться с ней в Турецкой курилке были весьма невелики. Обратно-пропорциональны частоте встреч с ней на лекциях.

– Ой, давайте не будем о грустном, – Оксана взяла подруг под руки, точно кордебалет. – Сосредоточьтесь лучше на обуви. Список пока ещё длинный.

Упрощая и будто нарочно не позволяя человеку оторваться от звериного царства, фольклор даёт собраниям людей яркие, характерные названия: злобные мальчишки гуляют сворами, женщины бегают за кавалером табунами, избиратели слушаются, как стадо, а девушки держатся стайками – очевидно, птиц. И только одиночки остаются просто одиночками, что рыба, что волк, что человек. Оксана, Оля и Катя кружили по торговому центру важными сороками. Они переходили из бутика в бутик, степенно оглядывали товар. Что-то трогали, снимая с полки, что-то вертели в руках, показывали друг другу, сопровождая модель широким спектром мимики. Одно выражение означало «смотри, как дорого», другое – «ха, что за убожество». И соглашались друг с другом, обязательно соглашались.

– Настоящие трагедии прячутся в повседневных вещах, – говорила Ольга. – Ты подумай, кто-то же деньги вложил, чтобы это в коробки сложить и перевезти через границу.

Катя устала от процесса ещё на стадии обсуждения списка, но шоппинг она воспринимала как необходимое зло, поэтому страдала стоически. В ней теплилась неугасающая надежда найти однажды вещь, которая смогла бы раскрыть и выразить всю уникальность её, Кати, натуры. Если Оксана подходила к выбору деловито – будто яблоки перебирала, на ощупь, на вес, на мягкость, – и знала цель, то Катя вышагивала по бутикам осторожно, как маленькая девочка в гостях. Взять, к примеру, эти славные ботиночки, весьма напоминающие стиль преппи. Катя видела сотни фотографий с подобными ботиночками, и каталог в её голове услужливо подкидывал гармонирующие части: плотные тёмные колготки, твидовый пиджак, юбку в клетку, вязаный жакет. Рука сама тянулась к обуви. Кате нравились аккуратные линии и явно лёгкая подошва… Но спустя секунду ноготки царапали воздух, и Катя отходила от полки, словно утренний прилив. Не было у неё жилета и пиджака нужного цвета, она в принципе понятия не имела, какой цвет был бы уместен, за исключением комбинации из запомнившегося фото, и уж тем более не могла она судить, был ли ей к лицу этот преппи-стиль. Если Катя и страдала от чего-то в её стабильной, упорядоченной жизни, так это было полное непонимание собственного стиля.

«В мире, переполненном людьми, где, будто кильки в банке, плавают миллиарды однообразных, заурядных, невыразительных лиц…, – выводила Катя в бумажном дневнике, – в таком мире сущее проклятие не быть особенным». Ровные, почти печатные буквы отличницы красиво чернели на персиковой бумаге. У Кати было пять чёрных гелевых ручек со стержнем в пять десятых миллиметра, специально для дневника. Дневник, с золотым ребром и рисунком бабочки на обложке, она выбирала сама. Он месяцами лежал в ящике за ненадобностью, вопиюще неуместный в их простенькой, по средствам обставленной квартире. Такими же неуместными были гирлянды, круглый год висевшие под потолком, и плед под медвежью шкуру. Катя постоянно чувствовала, что что-то было неправильно, чтобы было не так в её комнате и в её жизни, но никогда не открывала глаза достаточно широко, чтобы это увидеть.

– Вот эти попробуй, – Оксана протянула Кате лёгкие, едва ли утеплённые сапожки на шпильке. – Очень утончённые, как раз под тебя модель.

– Слушай, точно, – протянула Катя; сапожки появились будто из ниоткуда и были так же сказочно хороши. – Ты же сокровище, как ты это делаешь…

– Ага, глаз-алмаз, и вообще вся из золота… – Оксана по-доброму подмигнула, властным движением подозвала консультанта.

Это называлось лёгкой продажей. Парню-консультанту и рот открывать не нужно было. Оля и Оксана, заставив Катю продефилировать на шпильках от угла до угла бутика, моментально убедили её в её собственном изяществе и хрупкости. Катя старалась не запнуться, ступая, как учили, с пятки на носок, и не хмуриться. Сапоги были впритык, замша лоснилась. Из зеркала медленно исчезала неуверенная, неказистая Катя, её не до конца исправленная сутулость. «Изящная девушка» – так называлось Катино новое отражение.

С возрастом обманываться сложнее, но в юности эта способность в самом расцвете. Интересно, что, когда мы верим во что-то, реальность на короткое время предстаёт перед нами в ореоле нашей иллюзии, прячет правду в мерцающем мираже придуманного. Боль от рассеивания иллюзии в юности тоже острее. Дело привычки.

– Оплачивать будете картой или наличными?

Вкладывая чек в пакет с коробкой, консультант скрестил пальцы на то, чтобы чек потерялся. Магия дружеских похвал никогда не переселялась из торговых центров в домашние зеркала, и тогда товар от возврата могли удержать лишь лень и отсутствие фискального чека. По тому, как Катя отсчитывала наличные, очевидно стало, что она знала цену деньгам и не поленилась бы вернуться.

– Хорошего вам дня.

Когда-то экономику продвигали сезоны. Большинство людей, относивших себя к среднему классу, или пребываюших в том состоянии, когда думают о хлебе насущном, а не о месте в обществе, вспоминали о торговых домах и рынках лишь при смене погоды. Пара осенних сапог укладывалась в коробку и на их место выставлялась пара зимних. Летние сандалии сдавали позиции школьным туфлям, а прошлогодние тесные, драные или застиранные джинсы отправлялись в категорию “для гаража”, уступая место новой паре. Бережливые или бездетные позволяли себе новый шарф. С тех пор многое изменилось. Теперь уже экономика двигала всё вокруг. Двигала детей тех людей, которые носили когда-то остроносые туфли: при помощи трендов, праздничных распродаж, кредитами и кажущейся лёгкостью бесконтактной оплаты. Найти источник идеи о том, что к каждому застолью положено новое платье, было невозможно. Да и зачем, если покупки оказались не самым разрушительным способом заглушить депрессию?

– А как ты узнала про эту Турецкую курилку? – Оля нетерпеливо барабанила длинными акриловыми ногтями по перилам эскалатора. – В смысле, а не переборщим ли мы с аутфитом, если придём при всём параде? Я себе цену знаю. Если там какое-нибудь захолустное «не кафе», я хлопну дверью.

Эскалатор медленно катил к стеклянному потолку. Металлические ступени щерились грязными зубьями и с середины будто бы скользили быстрее в пропитанном маслянистым, бургерным запахом воздухе.

– Оля, – сказала Оксана строго, – ты хочешь меня обидеть? Я всё проверила. Это отличный ресторан. Они пытаются разнообразить свою программу, завлечь клиентов… Раз в месяц у них Винный покер, для дегустации. Турецкую курилку они, поговаривают, придумали для своего шеф-повара, и заодно чтобы привлечь интересную тусовку. Условия там как раз такие, что есть возможность познакомиться с интересными людьми. Я думаю, это зарождение культуры клубов в нашем городе. А ты мне про «некафе».

Катя крепче сжала пальцы на ручках бумажного пакета, заправила прядь волос за ухо – дважды.

– Серый не против, что ты на такое мероприятие без него собралась? – спросила она, будто бы дразня, но дёрнувшаяся слабая улыбка выдала её собственные опасения.

Оксана не обратила внимания.

– У нас отношения построены на уважении и доверии, – сказала она с достоинством.

Дробь ногтей по перилам усилилась. Запах картошки-фри застревал у Ольги в глотке.

– Оксана, ты цитируешь инстаграмных психологов.

– Мы просто два здоровых человека!

Во всяком случае, Оксана хотела, чтобы так было, и сомнения в том, что любимый разделял её мечты, Оксану не посещали.

– К тому же, я всегда могу отшить человека, если он слишком навязчив, – добавила она. – Никто не говорил, что беседы на разные темы с незнакомыми людьми должны непременно вести в постель, и будто кто-то этого ожидает. Поупражняемся в социализации и толерантности.

– После Тиндера, – проворчала Оля, – я не питаю никаких иллюзий по поводу того, кто и чего от меня ожидает.

Девушки, как одна, гадливо поморщились, вспоминая однабокость, лицемерие и бесперспективность приложений для знакомств. Чего ожидать от “Турецкой Курилки” они не представляли, но она будоражила их воображение, словно сказочный бал. Красивые наряды, походка от бедра, мужчины оборачиваются вслед, они пьют коктейли, им весело и легко…

Фудкорт был заполнен. Дети бесились на аттракционах, родители приканчивали недоеденные ими угощения. Подростки перемигивались из-за бутылок с колой, изредка показывая друг другу что-то на экранах мобильников. Пометавшись, девушки с трудом отбили себе столик, за которым нашлось место троим людям и горе пакетов, после чего ещё пять минут ждали, пока официантка – их ровесница, – смахнёт крошки и примет заказ. План был отработанный: по молочному коктейлю и гонконгской вафле.

Табло противное визжало, уведомляя о готовности заказов.

Пока ожидали, успели показать друг другу все закладки из соц-сетей и смешные видео, которые отсылали на второй аккаунт, в приватную, так сказать, коллекцию. Оксана в запой рассказывала, каким шикарным должен быть медовый месяц в Доминикане. Прокручивала она ленту голыми, не окольцованными пальцами. Видео, снятые профессиональными туристами на последний iPhone, действительно, выглядели шикарно. Будто ожившая мечта. Не менее сказочным был стиль жизни студенток, уехавших по обмену в Лондон. Катя ставила сердечки их постам с садомазохистким упорством, будто её родители тоже вот-вот должны были стать почти олигархами и радостно спонсировать её новую красивую жизнь. Оля, спрятав нос в нескольких слоях шарфа, покоряла новые высоты иронии, но всё же не могла устоять перед видео с котами-сфинксами. Ей эта порода казалось совершенством, совмещавшим в себе все прелести кошачьего характера с предельно дьявольской красотой. Дьявольской в самом тёмном смысле. При первой же возможности Оля собиралась завести себе такого и, может быть, даже разводить. Продать один помёт, и вот тебе билет в Доминикану.

Будущее было впереди и оно обещало.

Завизжавшее табло с их именами прервало разговор.

– Оля, – мягко протянула Катя, когда они окружили стойку с готовыми заказами, – ты забыла про трубочки.

Взбитые сливки на молочном коктейле были посыпаны цветными шариками, зачем-то блестевшими, будто остренькие стразы делали хоть что-то более аппетитным. Оля помнила, что они твёрдые и безвкусные, ненужный комок сахара. Гонконгская вафля, ещё тёплая, подтекала карамельным сиропом. Её подавали с пластиковой вилкой и ножом, на тарелке, сделанной будто из пенопласта, такого, который крошится, пока достаёшь новенький телевизор из коробки. Рядом, на тонкой салфетке с логотипом, лежали две чёрные длинные трубочки – к коктейлю.

– Мы же договаривались, помнишь, – Катя двумя пальцами взяла трубочки и протянула обратно сотруднице фудкорта, полукруглым, манерным жестом, словно вырванным кадром. – Делай, что можешь, и когда-нибудь глобальное потепление будет остановлено.

У касс запах картошки-фри и ещё чего-то такого, непередаваемого, как отработанное масло для жарки, прочти пригоревшее тесто, был особенно сильным. Оля терпела его на эскалаторе, терпела за столиком, терпела вместе с раздражением и ненужными тратами, ведь, чтобы жить и наслаждаться, приходится иногда терпеть. Но это был предел. Её тело, – всё внутри, снизу вверх, – содрогнулось в жутком позыве. Поднос хлопнул о стойку, подскочили нож и вилка. Зажимая рот, Оля унеслась прочь, к белым табличкам «WC».

Иногда везение выражается в том, сумел ли ты сдержаться и не блевануть на глазах у кучи народу. Иногда – в простой защёлке на дверце, с которой не приходится возиться. При такой низкой планке, Оля была страшно удачливой. Защёлка, металлическая на лёгкой пластиковой дверце, отгородила серую каморку от суетливых торговых залов. С той стороны металась Оксана, поставившая на уши всех, до кого добралась. Коктейли и вафли были забыты, пакеты кое-как скинуты у раковины в углу. Оксана скреблась в дверь кабинки и каким-то не своим голосом, матерински-тёплым, пыталась понять, всё ли у Оли было в порядке. Катя изредка поддакивала и теребила ручки тканевой аптечки, которой администрация отбилась от Оксаны. Входили и выходили другие посетительницы, косились на Оксану, на кабинку, но предпочитали не вмешиваться.

Катя подмечала их наряды – и продуманные, и откровенно безвкусные, – и с особым чувством, которое более искренний с собой человек признал бы завистью, восхищалась мягкостью меха некоторых шуб. Подумать только, шуба в ноябре… сразу припомнилось, что развитые страны в ответе за девяносто процентов причин климатического кризиса, но что большие потери от его последствий несут бедные страны, утопавшие в ливневых паводках, или голодавшие из-за засухи. А богатые выдают им кредиты на восстановление зачахшей в младенчестве экономики. На онлайн-прилавках в США и Франции стоят «экологически чистые» товары, вся их чистота выражается в замене одного материала другим при той же выработке вредных веществ во время производства, но это не мешает на сорок процентов задирать ценник. Катя училась и подрабатывала три раза в неделю репетиторством, чтобы и у неё была кружка возьми-кофе-с-собой, не брала трубочки и тешила себя надеждой, что сортировка домашнего мусора увеличивает её вклад в чистоту города. А кто-то ходил перед ней в шубе стоимостью в два гранта на её обучение и без угрызений совести выбрасывал жирный бумажный пакет KFC на тротуар.