С запада на восток шел, как минимум, один конвой: транспорт для перевозки раненых (лайнер) «Штойбен» (14 660 брт), лайнер «Дер Дойче» (11 453 брт), госпитальное судно «Ренате», тральщики «М 30», «М 801» и сторожевой корабль «V 305». Кроме того, в море находился ещё ряд кораблей, осуществлявших одиночные переходы в Данцигскую бухту для усиления формировавшихся там конвоев учебных соединений подлодок. В это число входили миноносец «Леопард», торпедоловы «ТF 13», «ТF 15», «ТF 19». При такой насыщенности района потенциальными целями Маринеско было из чего выбирать. Не лишним будет заметить, что никакого дополнительного радиооповещения конвоев о присутствии советской субмарины в районе банки Штольпе не было. Эту информацию командиры конвоев и отрядов кораблей должны были получить ещё при инструктаже, поскольку в течение января немецкая радиоразведка, как минимум, четыре раза пеленговала передачи С-13 и установила район её патрулирования. То, что на «Густлофе» радиооповещение, якобы, не приняли, якобы, из-за атмосферных помех или по какой-то другой причине (иногда в качестве неё называют передачу юбилейной речи Гитлера в честь 12-летия прихода нацистов к власти) журналистская выдумка, как и то, что маршрут перехода выбирался на совещании четырех капитанов. Фактически командиром конвоя являлся командир 2-го батальона подводников корветтен-капитан В. Цан, но маршрут он не выбирал, поскольку тот был определен указанием штаба 9-й дивизии кораблей охранения, отвечавшей за движение конвоев из Данцигской бухты на запад (док. № 6.10).
Анализ сообщений немецких кораблей, перехваченных и дешифрованных англичанами в рамках операции «Ультра», показывает, что сообщения о подводной опасности в квадрате АО9452, переданные штабами 3-й охранной флотилии и 10-й дивизии охранения, ушли в эфир уже после торпедирования «Густлофа» и являлись ничем иным, как ретрансляцией сообщений «Хиппера» (док. № 6.10) другим находящимся поблизости конвоям.
Теперь обратимся к тактическому разбору «атаки века».
Сигнальщики «эски» обнаружили будущую жертву на курсовом угле 30 градусов левого борта в 21.10 и спустя пять минут идентифицировали её как лайнер, перед которым идет сторожевой корабль. В момент обнаружения лодка двигалась курсом 105 градусов, что являлось почти строгим встречным курсом относительно курса «Густлофа» при траверзном расстоянии между обоими курсами около 2 миль. Скорости хода противников, по иронии судьбы, были одинаковы и составляли 12 узлов, хотя наш вахтенный приписал «немцу» на три узла больше, что, впрочем, опровергается германскими документами. При скорости сближения, равной 24 узлам, Маринеско потребовалось 5 минут, чтобы объявить боевую тревогу. Ещё через 6 минут командир приказал поворачивать на курс сближения с целью. Нетрудно посчитать, что за это время дистанция между кораблями сократилась почти на 4,5 мили, что при сравнительно высокой скорости хода лайнера (об этом можно было бы догадаться в момент классификации цели) легко могло привести к потере контакта, и уж точно привело бы, заметь противник советскую подлодку. Условия атаки усложнялись, хотя в этом вряд ли можно винить немцев, продолжавших «переть» на запад по прямой с постоянной скоростью. Враг словно проверял готовность советских подводников к осуществлению атаки в простейших условиях. Следует заметить, что переходящая из одного отечественного издания в другое версия об «особом мастерстве» Маринеско, зашедшего в атаку со стороны берега, откуда враг не ожидал нападения из-за малой глубины, не выдерживает никакой критики. Во-первых, цель изначально была мористее С-13 и на протяжении всей атаки лодка оставалась ближе к берегу, во-вторых, фарватер № 58 проходил от берега на расстоянии 12 миль, что совершенно не исключало возможность появления подводных лодок с любых направлений. Глубина моря в месте гибели «Густлофа» достигала 61 метра, что вполне обеспечивало погружение и маневрирование средней подлодки.
Другой растиражированной легендой является то, что Маринеско проявил большое мастерство, сумев занять позицию для залпа в условиях шторма или сильного волнения. И документы С-13 (док. № 6.9) и немецких кораблей (в частности, тяжелого крейсера «Адмирал Хиппер») свидетельствуют, что волнение не превышало 4-х баллов, что вполне позволяло субмарине маневрировать в надводном положении и применять оружие. Впрочем, для трофейного миноносца «Леве» оно всё же оказалось чрезмерным. Не выдержав 12-узлового хода при сильном боковом северо-западном ветре, он начал отставать. По немецким данным, в момент торпедирования «Густлофа» миноносец находился от него на расстоянии 300–400 м, во что, однако, трудно поверить, поскольку с С-13 его не наблюдали. В вахтенном журнале подлодки «исчезновение» «сторожевого корабля» определяется как 21.25. Тремя минутами раньше Маринеско, круто изменив курс, начал сближение с противником. Хотя корабль охранения пропал из вида, в 21.27 командир «эски» отдал приказ о переходе в позиционное положение. Одновременно он начал понимать, что цель уходит за пределы критического угла атаки. Об этом свидетельствует ряд поворотов влево, фактически уже вслед проходящему мимо судну. В 21.44 ход лодки был увеличен до 12 узлов.
К 21.55, в тот момент, когда дистанция составляла уже не менее 35 кабельтовых, Маринеско окончательно убедился в том, что с выходом в атаку он опоздал – курсовой угол лайнера на подводную лодку составлял 120 градусов левого борта. Не приняв нового решения, атаковать цель было невозможно. И оно было принято – обогнать лайнер на параллельном курсе в надводном положении, занять позицию на носовых курсовых углах и выпустить торпеды. В 21.55 С-13 легла на курс 280 градусов, развила 14-узловой ход и начала длительный часовой обгон ничего не подозревающего «Густлофа».
Приводятся сведения, что в течение последнего получаса лодка развила даже 18-узловой ход (по всей вероятности, из-за сильного волнения реальная скорость была несколько меньшей, чем об этом можно было судить по числу оборотов гребных валов), чего она, по-видимому, не делала даже на сдаточных испытаниях в 1941 году. Вне всякого сомнения, поддержание подобной скорости делает честь электромеханической боевой части субмарины, однако не отнимает у атаки привкуса «полигонности».
Наконец, в 23.04 «атака века» достигла своей кульминации – лодка легла на боевой курс 15 градусов, который выводил её строго перпендикулярно левому борту лайнера. Через четыре минуты Маринеско дал команду «пли». Дистанция до цели – 4,5 кабельтовых, расчетный угол встречи – 85 градусов. Был выпущен трехторпедный залп веером из носовых аппаратов. Спустя 37 секунд первая торпеда поразила левый борт «Густлофа» в районе мостика. Вслед за этим почти сразу последовало ещё два взрыва. Фактически Маринеско стрелял залпом не для того, чтобы добиться хотя бы одного попадания, а чтобы потопить столь крупное судно наверняка. И это, как мы знаем, ему удалось.
Послезалповое маневрирование С-13 также свидетельствовало о том, что командир стремился довести уничтожение лайнера до конца. Он не стал тут же отдавать приказ о погружении или об уклонении полным ходом в надводном положении в темную южную часть горизонта, а остался пронаблюдать результаты атаки. В вахтенном журнале появились следующие строки: «23.09… Лайнер накренился и начал тонуть… 23.10 Левый борт лайнера ушел под воду…»
В эту же минуту, наконец-то, объявилось охранение – наблюдатели подлодки зафиксировали свет прожектора на горизонте по пеленгу 25 градусов. Лишь после этого Маринеско приказал срочно погрузиться. Прошло ещё 16 минут, прежде чем акустик зафиксировал работу вражеского гидролокатора по пеленгу 240 градусов. Судя по данным противной стороны, в этом направлении мог быть только «Лёве», которому, опять же, если верить немцам, за пару дней до эскортирования злополучного «Густлофа» срезало антенну ГАС при ударе о льдину. Очевидно, поэтому миноносец даже не пытался сбрасывать глубинных бомб. В 20-минутном интервале с 23.26 до 23.45 присутствие противника на лодке никак не ощущалось. С-13 продолжала медленно двигаться под водой курсом 80 градусов, удалившись не более чем на 2 мили от гибнущего судна. Между тем, если бы Маринеско мог знать настоящее положение дел, он был бы, по меньшей мере, взволнован – с северо-востока максимальным ходом по прямой к месту катастрофы спешил тяжелый крейсер «Хиппер» и миноносец «Т 36» (именно его прожектор и видели сигнальщики С-13 на горизонте). В 23.45 шум винтов миноносца был зафиксирован на лодке, после чего она легла на курс 0 градусов. Тем временем с «Т 36» заметили темную громаду «Густлофа» и корабль устремился прямо к ней. Тяжелый крейсер шел следом. В 00.00 он достиг места катастрофы, но почти сразу же миноносец установил гидроакустический контакт с подводной лодкой. Хотя дистанция до обнаруженного объекта составляла 18–22 кабельтовых, и он не выказывал агрессивных намерений, командир «Хиппера», уже было отдавший приказ приступить к спасению утопающих, принял решение срочно возобновить движение на запад, оставив для оказания помощи только свой эскорт.
Покидая место спасательных работ, матросы «Хиппера» могли наблюдать, как в 00.10 сильно погрузившийся в воду лайнер лег на левый борт и затонул. Оба миноносца продолжали подбирать людей, одновременно наблюдая за поведением С-13. Хотя вахтенный журнал лодки свидетельствует, что всё это время она продолжала медленно удаляться от места атаки в общем направлении на северо-восток, в 00.47 акустик «Т 36» зафиксировал наличие второго крупного подводного объекта в северо-западном направлении, который якобы пытался сблизиться с миноносцем. Корабль был вынужден прервать прием людей и контратаковать «субмарину». При этом немцы утверждали, что они наблюдали след торпеды, от которой «Т 36» с трудом сумел уклониться. В ответ было сброшено 12 глубинных бомб. К тому моменту миноносец уже принял на борт 564 человека (в дополнение к 250, взятым в Готенхафене), и, согласно рапорту командира, не мог использовать зенитное вооружение. Около 01.00 «Т 36» развил полный ход и взял курс на Заснитц. «Лёве» на некоторое время остался один, но вскоре к нему присоединились корабли конвоев «Готенланд» и «Геттинген», а с рассветом – высланные из Данцигской бухты корабли 9-й дивизии охранения и учебного командования подводных сил. В то же время, опасаясь подводной угрозы, командование флотилии изменило к северу маршрут движения конвоя, куда входили лайнеры «Штойбен» и «Дер Дойче» и отозвало в Готенхафен вышедшие было в море лайнер «Потсдам» и опытовое судно «Вулленвевер». Всё это время Маринеско поддерживал акустический контакт с судами, не делая при этом никаких попыток сблизиться. В 04.00 в журнале боевых действий лодки появилась запись: «Оторвались от преследования двух СКР, одного ТЩ. Во время преследования было сброшено 12 глубинных бомб. ПЛ повреждений не имеет». В 04.15 лодка всплыла и спокойно направилась в северную часть позиции, продолжая производить прерванную атакой зарядку аккумуляторных батарей.
Описание спасательной операции выходит за рамки нашей темы, а по поводу числа спасенных и погибших на судне мы высказались в примечании к соответствующему документу (док. № 6.10). Хотя большинство погибших составили мирные жители Восточной Пруссии, следует подчеркнуть, что сам лайнер «Вильгельм Густлоф» являлся вполне легитимной военной целью, поскольку был включен в списки вспомогательных судов кригсмарине, обладал вооружением, которое применил бы для самозащиты, заметь он нашу «эску» до атаки, и шел в сопровождении эскортного корабля. В конечном итоге, Маринеско уничтожал не людей, а перевозившее их судно, и, окажись немецкое командование более расторопным при организации спасательной операции, жертвы не составили бы столь значительной цифры. С законностью атаки «Густлофа» согласны и все современные немецкие историки.
Что же касается незамедлительной реакции немецкого командования на действия С-13, то она отсутствовала по элементарной причине – из-за нехватки сил. В зоне ответственности 9-й дивизии кораблей охранения, простиравшейся на восток от банки Штольпе до берегов Курляндии, имелось всего одно звено охотников за подлодками в составе двух единиц, мореходность которых позволяла использовать их вдали от берега в свежую погоду, но и его пришлось задействовать для непосредственного охранения конвоев. Противолодочная авиация была малочисленной, к тому же в её составе не имелось самолетов, оснащенных радиолокационными станциями и пригодных для поиска подлодок в ночное время. В результате немецкое военно-морское командование ограничилось лишь внесением некоторых изменений в границы и правила пользования фарватерами. Для освобождения глубоководного фарватера № 58 для крупных судов военно-морское командование Балтийского моря открыло движение по заминированному британской авиацией прибрежному фарватеру для транспортов с осадкой не более 8 метров. Фарватер № 58 был расширен на 2 мили к северу и 5 миль к югу для того, чтобы конвои могли идти по нему с применением зигзага и переменными ходами. Другим следствием атаки (впрочем, не только С-13, но и атаки Л-3 4 февраля) стал отказ от использования крейсеров для артподдержки сухопутных войск за пределами хорошо охраняемой Данцигской бухты – теперь туда посылались только эсминцы и миноносцы.
Что же касается реакции высших штабов и тем более руководства третьего рейха во главе с А. Гитлером, то она фактически отсутствовала (док. № 6.12). Не подтвердили историки ГДР[14 - Германская демократическая республика. – Прим. ред.] и факт объявления трехдневного траура (док. № 8.7), а также внесения Маринеско в якобы существовавшую книгу личных врагов фюрера. Это объяснялось тем, что потеря лайнера, пусть даже крупного, не «потрясла гитлеровский рейх до основания», поскольку он и так в тот момент трещал по швам. Гибель большого числа беженцев была прискорбна, но не более того. Позже Гитлер сформулировал своё отношение к потерям людей при гибели судов следующей фразой:
«Лучше потерять 10 % беженцев на пути в Германию, чем 90 % на пути в Сибирь!»
Вопрос же о гибели подводников при разборе катастрофы на самом верху, как видно из немецких документов, и вовсе не проводился. И это неудивительно. Из 390 погибших курсантов 2-й учебной дивизии подплава нельзя было сформировать ни одного экипажа подводной лодки, поскольку все они нуждались в, по меньшей мере, полугодичном курсе индивидуального обучения своей воинской специальности. За ним должен был последовать курс боевой подготовки в составе экипажа вступившей в строй подводной лодки, занимавший ещё от 5 до 7 месяцев. С учетом перспектив третьего рейха, всё это выглядело весьма сомнительно. Из 16 погибших офицеров мало кто был пригоден для службы в подводном флоте даже потенциально. В их число входили 8 фенрихов[15 - Фенрих – самый низкий офицерский чин в германской армии.] медицинской службы, три лейтенанта (в т. ч. два морской службы), три обер-лейтенанта (также два морской службы) и два капитан-лейтенанта морской артиллерии. Таким образом, часто звучащие заявления о гибели 70 экипажей подлодок, способных, якобы, переломить ход битвы за Атлантику и поставить Великобританию на колени, свидетельствуют о полном незнании утверждающих это людей самого важного: кто плыл на «Густлофе». Возможно, это имело определенное значение в контексте развернувшегося в конце войны массового использования личного состава кригсмарине в войне на Восточном фронте. Однако при оценке этого значения следует иметь в виду, что по состоянию на 12 апреля только в составе частей и подразделений немецких ВМС, выделенных для борьбы на суше, насчитывалось 163 тыс. безоружных моряков. Общее же количество личного состава ВМС, не имевшего личного стрелкового оружия, составляло 630 тыс. человек. Подводники, спасенные с «Густлофа», практически наверняка входили в их число.
Впрочем, с потоплением «Густлофа» поход С-13 не окончился. Подлодка продолжила действия на позиции, а немецкое командование никак не могло этому помешать. Впрочем, и подлодка в течение более чем декады не создавала для противника особых проблем, хотя интенсивность движения по его морским коммуникациям не снижалась.
Днем 31 января из Данцигской бухты вышла оставшаяся часть отряда 2-й учебной дивизии – лайнер «Ганза», плавбаза «Вильгельм Бауэр», «U 103», «Т 151», «TF 16». На кораблях и судах конвоя перевозилось 5300 беженцев, которые без потерь достигли пункта назначения. Утром 1 февраля за ним последовал отряд 24-й флотилии подлодок: плавучая казарма (лайнер) «Оранжфонтейн» (10 547 брт), подлодки «U 747», «U 1007», «U 1192», торпедоловы «TF 13», «TF 15»; вечером – отряд 23-й флотилии (плавказармы «Гамбург» (22 117 брт), «Дойчланд» (21 046 брт), корабли-цели «Кристиан Сендинг», «Ангельбург», сторожевой корабль «F 2», старый миноносец «Т 139», торпедоловы «TFA 7», «TF 3», «TF 19»). Ни один из этих отрядов «эской» обнаружен не был и атакам, соответственно, не подвергался. С убытием 2 февраля плавбазы подлодок «Донау» (шла без охранения по прибрежному фарватеру, который С-13 не просматривался из-за опасности подорваться на британских донных минах) перевод соединений подводных сил по плану операции «Ганнибал» был завершен, но на смену ему пришло движение эвакуационных конвоев Пиллау – Свинемюнде.
Тем временем, С-13 утром 1 февраля разминулась с грузовым конвоем, шедшим на запад (на момент обнаружения находился вне предельного курсового угла цели, необходимого для атаки). В ночь на 3 февраля «эска» имела контакт с конвоем и отрядом боевых кораблей, оба из которых запросили опознавательные, после чего Маринеско отказался от атаки. Конвой об этом случае не доложил, а вот ОБК сделал сообщение. Как оказалось, в его состав входил легкий крейсер «Эмден», перевозивший гроб фельдмаршала Гинденбурга из Пиллау в Киль. Его охранение составляли учебные торпедные корабли (модифицированные тральщики) «TS 6», «TS 9» и миноносец «Т 11». Последний и заметил тень на горизонте, которая не стала отвечать на опознавательный сигнал. С учетом последующей ошибки с идентификацией «Штойбена» факт примечательный. Интересно отметить, что хотя описания обоих контактов были и в вахтенном журнале, и журнале боевых действий С-13, в своё донесение о походе Маринеско их не включил, очевидно, как не заслуживающие внимания.
Вечером того же дня «эска» была обнаружена вражеской радиоразведкой. Для поиска в квадрат обнаружения были отправлены охотник за подводными лодками «Uj 1208» и старый миноносец «Т 153». На возражения командира последнего, что он не имеет гидроакустической станции, располагает всего шестью глубинными бомбами и перевозит 50 солдат сухопутных войск, для продолжительного питания которых нет продуктов, командование не отреагировало. Звено патрулировало квадрат до 4 часов утра 4 февраля, сделав 20 галсов и сбросив серию глубинных бомб по контакту, который был признан ложным, после чего ушло в порт.
Днем 5 февраля у Маринеско сорвалась атака на конвой в подводном положении. По-видимому, суда шли с использованием зигзага, поскольку намеченное в качестве цели незадолго до выстрела внезапно повернуло на субмарину, что полностью исключало возможность атаки.
Утром 6 февраля сигнальщики «эски» обнаружил субмарину без хода. По инструкции Маринеско запрещалось атаковать другие подлодки, за исключением случаев, когда их принадлежность противнику была установлена точно. Точная идентификация в ночное время была невозможна и Маринеско решил произвести маневр уклонения. Из донесения не ясно, что заставило совершать циркуляцию вместо срочного погружения, но в процессе выполнения маневра подлодки сблизились на 2 каб. (по немецким данным даже на 100 м). Немцы с проходившей боевую подготовку «U 1303» запросили опознавательный и, не получив ответа, открыли огонь из 20-миллиметрового автомата. Они хорошо видели С-13 и даже подробно описали её (пушка на баке, высокая рубка с тумбой, сетепрорезатель), но поразить не смогли. Утром 7 февраля С-13 была замечена с другой учебной субмарины – «U 2345», но «немка» уклонилась, осуществив погружение настолько быстро, что с нашей подлодки её не заметили.
Вторичное появление нахальной русской подлодки в районе боевой подготовки совершенно не устраивало учебное командование подводных сил, и после длительной тяжбы с командованием 9-й дивизии кораблей охранения, крайне отрицательно смотревшей на выделение кораблей для противолодочных поисков, в район утром 8 февраля были направлены охотники «Uj 1207», «Uj 1222», трофейные миноносцы (торпедоловы) «Леве», «Леопард» и «Тигер». Поиск продолжался до 5 часов утра 9 февраля, но завершился с предсказуемым нулевым результатом. Это была вторая и последняя попытка противника если не уничтожить С-13, то хотя бы попытаться вытиснить её за пределы немецких полигонов и фарватеров. Но потенциал немецкой ПЛО, не блиставшей и ранее, к началу 1945 года сократился настолько, что подобные поиски приводили лишь к трате дефицитного топлива.
Наконец, поздно вечером 9 февраля был обнаружен конвой, включавший крупную единицу, которую Маринеско определил как крейсер типа «Эмден». В этом случае (док. № 6.12) боевое маневрирование осуществлялось в куда более сложных по сравнению с 30 января условиях. Корабль шел с большой скоростью (около 16 узлов), переменными курсами, в условиях плохой видимости и с погашенными, за исключением гакобортных, огнями. Его эскорт составляли старый миноносец «Т 196» и учебный торпедный корабль «TS 1» (модифицированный тральщик проекта М-40).
Два часа Маринеско маневрировал, зная о присутствии врага только благодаря данным гидроакустической станции. Преследовать лайнер пришлось на скоростях от 12 до 18 узлов, периодически переходя на электромоторы для использования шумопеленгатора. После того, как курс и скорость цели были приблизительно определены, командир «эски» предпринял попытку атаковать её со стороны берега, но в процессе совершения маневра небо очистилось от облаков, и теперь наученному горьким опытом первых неудач Маринеско пришлось уходить в темную часть горизонта со стороны моря. На эти перемещения ушел ещё час и 40 минут. Лишь последние 40 минут, в течение которых осуществлялся выход на носовые курсовые углы судна, командир наблюдал его визуально, уточняя элементы движения цели, осуществлял расчет данных для торпедной атаки. По продолжительности преследования и проявленной командиром настойчивости данный эпизод не имел аналогов в нашем подводном флоте за все время Великой Отечественной войны. Атака была осуществлена настолько скрытно, что командир немецкого конвоя предположил, что охраняемое судно – а им оказался транспорт для перевозки раненых «Штойбен» – подорвалось на мине, и лишь позднее в береговом штабе пришли к выводу, что истинной причиной стала торпеда подводной лодки. Из-за сильного охранения залп был произведен с дистанции 12 кабельтовых из кормовых аппаратов, где имелось лишь две торпеды. Попала одна из них, но и её оказалось достаточно, чтобы переборки старого лайнера не выдержали. Уже через 5 минут судно имело большой крен, а спустя полтора часа – затонуло.
И в этом случае потери пассажиров судна (комментарий к док. № 6.15) составили весьма внушительную цифру, но никаких претензий к Маринеско за выбор его в качестве цели не могло быть. Хотя «Штойбен» значился транспортом для перевозки раненых, статус охраняемого Женевской конвенцией госпитального судна на него не распространялся, поскольку лайнер шел в эскорте боевых кораблей, был камуфлирован и нес целую батарею малокалиберных зенитных орудий и пулеметов калибром 37, 20 и 15 миллиметров. Ранее он ими неоднократно пользовался, в частности 10 октября 1944 года, когда в аванпорту Либавы подвергся атаке нашей авиации. Вместе с тем факт наличия подобного вооружения не дает оснований называть его «вспомогательным крейсером», как это делали и делают некоторые отечественные писатели и журналисты. Таким же вымыслом является утверждение, что в момент торпедирования он перевозил воинскую часть, а не почти три тысячи раненых.
Не лишним будет заметить, что потеря «Штойбена» была для немцев гораздо болезненней, чем потеря «Густлофа».
Из-за катастрофической нехватки тяжелого дизельного топлива «Густлоф» в дальнейшем планировалось использовать в качестве плавучей казармы, поставив на прикол в Киле. Не потопи его Маринеско, он, скорее всего, разделил бы судьбу однотипного «Роберта Лея», потопленного 9 марта 1945 года союзной авиацией в Гамбурге. «Штойбен» по состоянию на конец января был одним из двух лайнеров, использовавшихся для быстрой транспортировки раненых из Данцигской бухты на Запад. В начале февраля немцы один за другим потеряли оба этих судна: сначала «Берлин» (подорвался на британской мине 31 января, на следующий день затонул на мелководье, после войны поднят и введен в строй как «Адмирал Нахимов», погиб в катастрофе у Новороссийска в 1986 г.), а затем и «Штойбен». В общем, как это ни парадоксально, ценность для противника «Штойбена» и «Густлофа» оказалась обратно пропорциональной их размерам.
В качестве причин нового успеха С-13 германское командование определило недостаточное использование командиром конвоя возможности уклонения к северу в границах расширенного фарватера № 58 (фактически конвой шел по тому же маршруту, что и «Густлоф»), а также недостаточность охранения. Уже вечером 10 февраля штаб 9-й дивизии кораблей охранения издал инструкцию по проводке крупных судов, согласно которой требовалось придавать им не менее четырех эскортных кораблей, причём, не менее двух из них должны были иметь работающие гидролокаторы, один – радиолокационную станцию и один – быстроходный подсекающий трал. Также предусматривались меры по снижению эффективности радиоразведки – переход на волны УКВ-диапазона (ранее использовались ДВ и КВ), а также введение кодовых названий для крупных судов.
В ночь на 13 февраля в связи с израсходованием запасов топлива С-13 начала возвращение в базу, куда прибыла спустя двое суток. В общей сложности за время похода «эска» имела 12 встреч с достойных торпед целями. Две из них, как известно, были успешно отправлены на дно. При этом было израсходовано всего пять из 12 находившихся на борту торпед. В двух случаях (атаки из подводного положения) лодка оказывалась вне предельного курсового угла атаки из-за плохого наблюдения вахтенного офицера (так считал комдив Орёл; в обоих случаях вахтенным был командир БЧ-2-3 капитан-лейтенант Василенко). В одном случае (атаки из подводного положения) цель упущена из-за плохой видимости, в одном случае (также из-под воды) – не смогли атаковать из-за внезапного поворота транспорта на подлодку и вынужденного погружения. В остальных шести случаях ночных надводных атак немцы обнаруживали С-13 до того, как она успевала сблизиться на дистанцию атаки, и запрашивали опознавательные, причём в двух из них, не получив ответа, открывали огонь.
100-процентная успешность атак Маринеско в данном походе заслоняет другой факт: командиру удалось атаковать лишь две цели из 12 обнаруженных. При этом за время патрулирования С-13 через её позицию прошли десятки конвоев и отрядов боевых кораблей, в состав которых входило более 200 вымпелов. Достаточно сказать, что только в отрядах подводных сил, переводившихся на Запад в рамках операции «Ганнибал», числилось 47 боевых и вспомогательных кораблей и, по меньшей мере, 96 подводных лодок. Контакты с С-13 имели только два из 16 отрядов подводных сил, был потоплен один из 10 входивших в их состав лайнеров тоннажем более 10 000 брт. Такой результат сложно признать выдающимся. Впрочем, большую часть ответственности за столь малый процент обнаружений и атак нужно относить не к вине Александра Ивановича, как и других командиров советских подлодок, а к их общей беде. Ведь большинство встреч происходило в ночное время, к чему командиры не были подготовлены ни тактически, ни технически. Напомним, что, вместо ставших к концу войны незаменимыми на всех мировых флотах радаров, им приходилось использовать гидроакустические станции, двигаясь при этом малым ходом или под электромоторами.
Возвращаясь к основной теме нашего повествования, можно уверенно сказать – в этом походе Маринеско необычайно повезло. Это везение заключалось в следующих моментах:
1. Удачная позиция С-13, куда штаб БПЛ направил Маринеско, и которая перехватывала пути из Данцигской бухты на Запад. Только по этой коммуникации перемещались конвои, включавшие лайнеры с весьма символическим охранением. Только в составе 15 отрядов учебного командования подводных сил между 26 января и 2 февраля через позицию подлодки прошло 10 судов тоннажем более 10 тысяч брт. Если учесть лайнеры, использовавшиеся для вывоза раненых и беженцев из Пиллау, то это число можно смело увеличить в два раза. Если бы «эску» отправили на позицию к Либаве, куда ходило большинство подлодок КБФ, боевых успехов, по крайней мере, такого масштаба, Маринеско добиться бы не смог.
Выполнение главной задачи БПЛ – блокирование Курляндской группировки – в январе 1945 года осуществлялось не слишком успешно. Отчасти это объяснялось тем, что именно на этой трассе, в связи с вывозом восьми дивизий, использовались главные силы 9-й дивизии кораблей охранения. Статистика такова: из Данцигской бухты в порты Курляндии прошло 79 конвоев, из которых только четыре были атакованы нашими подлодками – все безуспешно. 80-й конвой имел бой с «эской» С-4 – подлодка потоплена, конвой, хотя потерь и не понес, был вынужден вернуться из-за повреждения таранившего корабля охранения. Из портов Курляндии в Данцигскую бухту прошло 67 конвоев. Имели место две безрезультатных атаки наших лодок. Из Либавы в Виндаву прошло 17 конвоев, в обратном направлении – 23 конвоя. И те и другие по разу были атакованы лодками и тоже без успеха. Правда, на минной постановке Л-3 подорвался и затонул транспорт «Генри Лютгенс».
2. Очень удачное время похода С-13. Если бы он состоялся бы двумя неделями раньше или позже, то вряд ли можно было рассчитывать на такой успех, поскольку только в конце января осуществлялась операция «Ганнибал»: вывод ремонтирующихся кораблей и массовая эвакуация первых волн беженцев из Восточной Пруссии. В ночь атаки в море на удалении нескольких часов хода от С-13 в пределах одного узкого фарватера находились тяжелый крейсер и четыре лайнера тоннажем более 10 000 брт каждый! Вряд ли какой-то другой командир нашего подводного флота попадал в такую «овчарню».
3. Наличие в море большого числа немецких субмарин значительно облегчало действия С-13, поскольку не давало возможности вражеским кораблям применять оружие сразу же после обнаружения лодки. На это же обратил внимание комдив Орёл (док. № 6.4), писавший, что корабли противника «действуют против наших ПЛ нерешительно, демаскируют себя запросами, в атаках медлят, что в большинстве случаев и позволяет нашей ПЛ отрываться в надводном положении».
4. Из-за поломки руля на лайнере «Ганза» конвой 2-й учебной дивизии ПЛ сильно сократился в составе, что значительно упростило условия атаки, так как многочисленный конвой, сопровождаемый несколькими кораблями охранения, атаковать всегда сложнее и опаснее.
5. «Густлоф» в момент атаки шел практически без охранения – «ТF 1» из-за течи вернулся в порт, а «Лёве» отстал настолько, что с С-13 на всём протяжении преследования и атаки его даже не видели.
6. Маринеско командовал единственной на КБФ на тот момент подлодкой типа «С», которая имела возможность идти в надводном положении со скоростью до 19,5 узлов. Будь Александр Иванович командиром одной из более многочисленных в составе КБФ «щук», его лодка развивала бы от 11 до 14 узлов и не имела бы возможности преследовать быстроходные немецкие лайнеры. Таким образом, обе произведенные им успешные атаки были бы невозможны при любом уровне мастерства и настойчивости.
Конечно же, никакое везение не помогло, если бы свой вклад в успех не внесли экипаж «эски» и сам Маринеско. Не в пример предыдущему и последующему походам командир С-13 действовал очень активно и сильно рисковал собой и командой – ведь не мог он заранее знать о немецких ограничениях на применение оружия в отношении подлодок и о беззубости немецкой ПЛО. Несомненно, что добиться своего выдающегося успеха Александру Ивановичу поспособствовала очень сильная мотивация – знание, что его дело будет рассматриваться военным трибуналом с учетом результатов похода.
Реальность обошла самые смелые надежды командира С-13 – после возвращения из похода речь о трибунале даже не заходила. Впрочем, он и не требовался – в январе кривая нарушений на бригаде, наконец-то, пошла вниз. После 39 самовольных отлучек в декабре, в январе их стало 18, в феврале и марте по восемь, в апреле – шесть. Новый скачок – 21 за месяц – пришелся на май, но это уже совсем другая история, и мы к ней ещё вернемся. Что касается персонально Маринеско, то достигнутый им успех покрыл все старые счета. Уже 19–20 февраля, то есть спустя четверо суток после прибытия подлодки в Турку, благодаря публикациям в финской прессе штабу бригады стало ясно, что Маринеско вернулся из похода с нетривиальными достижениями. В годы Великой Отечественной войны крайне редко удавалось установить название потопленных нашими силами судов и, тем более, перевозимый ими груз. Как правило, этим занимались послевоенные историки, причем, работа по установлению истинных результатов боевой деятельности нашего подводного флота растянулась на многие годы и в основном завершилась лишь к концу первого десятилетия XXI века. Но не в случае с Маринеско. Хотя «личность» второго уничтоженного корабля окончательно была установлена лишь спустя примерно 10 лет после атаки, потопление «Густлофа» было сразу же занесено на его счет. Но ещё значимей, чем потопление двух судов, казалась гибель 3700 вражеских подводников. Откуда взяли эту цифру шведские и финские журналисты – тема для отдельного расследования, у нашего же командования она не вызвала ни малейшего сомнения, как не вызывала и любая заметка в средствах массовой информации Советского Союза. Успех казался уникальным, из ряда вон выходящим, и потому нет ничего удивительного в том, что непосредственный начальник Маринеско капитан 1 ранга А. Е. Орёл подготовил представление на присвоение своему подчиненному высшей награды СССР – звания Герой Советского Союза. Впрочем, этот факт не помешал некоторым публицистам назначить Александра Евстафьевича Орла на должность «злого гения», гонителя народного героя. А ведь на самом деле с его стороны это был поступок, тем более, если он предварительно проговаривал этот вопрос с командованием бригады и знал его отношение к награждению. Впрочем, поскольку штаб бригады и штаб 1-го дивизиона находились в разных пунктах Финляндии, вполне возможно, что никакого предварительного обсуждения и не было, и Орёл просто поступил так, как ему подсказывал воинский долг командира.
Рассмотрим этот весьма примечательный документ (док. № 6.18). За что именно Маринеско, по мнению А. Е. Орла, должен был получить высшую награду Родины?
1. За отличное выполнение боевых заданий командования – А. И. Маринеско в должности командира подводной лодки воевал с первого дня войны, в 1942 году награждался орденом Ленина, а в 1944 году – орденом Красного Знамени.
2. За мужество и отвагу, проявленные при уничтожении трех транспортов и крейсера типа «Эмден».
3. За уничтожение 3700 специалистов подводников, чем, по мнению А. Е. Орла, был «нанесен непоправимый удар по подводному флоту фашистской Германии, так как при потоплении погибло такое количество подводников, которого было бы достаточно для укомплектования 70 подводных лодок среднего тоннажа».
Примечательно, что в представлении отсутствовали такие обязательные для того времени моменты, как преданность делу Ленина – Сталина и дисциплинированность – комдив не стал кривить душой. По этой или по какой-то иной причине решение, принятое непосредственным начальником Орла, временно исполнявшим обязанности комбрига (комбриг в этот момент находился в боевом походе на борту Щ-309), капитаном 1 ранга Л. А. Курниковым, предусматривало награждение, но не Золотой Звездой Героя, а всего лишь орденом Красного Знамени. Награждался орденами либо медалями и весь личный состав С-13 (приложение № 4), но степень наград также понижалась. В частности, офицеры подлодки представлялись к орденам Ленина, а врио комбрига утвердил им Красного Знамени. Эти решения некоторые горе-публицисты приписывают командующему Балтфлотом В. Ф. Трибуцу, чем демонстрируют то, что никогда в глаза не видели представлений и стоявших там подписей. Зачем же заниматься сочинительством? Подпись В. Ф. Трибуца стояла под составленным в марте того же года представлением на присвоение С-13 звания краснознаменной (док. № 6.17). Представление на Героя на Маринеско и представление к награде подлодки содержат немало текстовых повторов, так почему же исполняющий обязанности командира бригады решил высоко наградить корабль, но понизить ранг награды для его командира?
К сожалению, ход рассуждений Л. А. Курникова мы восстановить не можем, а в документах мотивы данного решения не объясняются. По всей вероятности, Лев Андреевич предпринял попытку донести свою точку зрения в мемуарах, рукопись которых в 1991 году – т. е. на следующий год после награждения Маринеско званием Героя, – была сдана в «Воениздат». Издательство мемуары не напечатало, но с рукописью поработало на славу – семь страниц, посвященных подвигу С-13 и судьбе Маринеско, были заменены двумя страницами общих слов от редактора, так что, выйдя в свет в 2012 году, через 15 лет после смерти автора, мемуары Л. А. Курникова не привнесли в исследование нашей темы ничего нового. Не исключено, что сыграли роль два обстоятельства.
Во-первых, как следует из документов, в начале своей командирской карьеры сам Курников совершал неоднократные проступки, связанные с пристрастием к «зеленому змею». В Российском государственном архиве ВМФ хранится интересный документ под названием «Протокол заседания Комиссии ТОФ, созданной на основании приказа НКО СССР № 0163 от 10.12.1937 г.». На заседании присутствовали командующий флотом Н. Г. Кузнецов, член ВС ТОФ Волков, НШ ТОФ Попов, комбриг 6-й морской бригады М. П. Скриганов, его военком и др. Слушалось дело командира подлодки Л-8 Курникова Л. А. Его обвиняли в том, что он «систематически пьянствует с дебошем, неоднократно в пьяном виде задерживался и направлялся в комендатуру. В 1933 г. был за систематическое пьянство исключён из ВКП(б)». Кроме того, были претензии по части сокрытия фактов о родственниках, подвергавшихся судебным преследованиям в эти годы. Постановили: Курникова Л. А. в армии оставить, сделать последнее предупреждение. По-видимому, Лев Андреевич этому предупреждению внял, поскольку уже 10 февраля 1938 г. ему было присвоено звание капитан 2 ранга, а еще через два месяца его назначили командиром дивизиона ПЛ. Однако в партию он был повторно принят только в 1950 году. Не исключено, что Л. А. Курников, сумевший переломить пагубную привычку и дослужиться до больших должностей, без уважения относился к тем, кто не смог или не захотел этого сделать.
Во-вторых, не исключено, что между Курниковым и Маринеско существовал ещё и конфликт личного свойства. В своих послевоенных анкетах Маринеско не раз указывал, что в 1945 году получил партийное взыскание за «оскорбление начальника штаба бригады». Хотя в реальности такого партвзыскания у Александра Ивановича никогда не было и свои выговоры он получил за совершенно другие вещи, нельзя исключить тот факт, что такое оскорбление, возможно действием, и вправду имело место (в целом, Маринеско не было свойственно открыто выступать против лиц руководящего состава и партийной организации своего соединения).
В то же время ряд документов (в частности док. № 6.28, 8.2) содержат ссылку на то, что представление Маринеско к званию Героя Советского Союза в феврале 1945 года было не отклонено, как утверждалось ранее всеми историками и писателями, а всего лишь отложено для рассмотрения – до возвращения из следующего похода. Логику подобного решения понять несложно – в январе ты «геройствовал», чтобы избежать суда, а теперь тебе предоставляется возможность совершить подвиг не за страх, а за совесть. Вернись из очередного патрулирования с подобным результатом и будешь заслуженным героем!
