Того, кто ныне на престоле.
Печаль и радость тех бесед
Храню в разлуке с Дамой дальней,
Хотя и нет таких примет,
Что я отправлюсь в край тот дальний:
Меж нами тысячи лежат
Шагов, дорог, земель, преград…
Да будет все по божьей воле!»
У трубадура был действительно чудесный голос, который Анна с удовольствием слушала, слегка склонив голову и прикрыв ресницами глаза, чтобы не выдать окружающим свои истинные чувства. Она прекрасно осознавала, что все эти песни предназначены ей и не исключала, что Барзэлеми написал их по просьбе графа Валуа. Она старалась держать себя в руках, чтобы никто не увидел чувственность, которая рвалась наружу, что давалось ей с большим трудом.
Благо, что рядом с ней не было Генриха. Его Раулю не удалось бы обмануть, как придворных, хотя Анна заметила, что после второй песни некоторые из них стали шушукаться между собой. Поймала она также несколько раз на себе лукавый взгляд герцогини Аквитанской… Волнение Анны достигло предела. Граф же не спускал с нее глаз, пытаясь своим пристальным взглядом проникнуть в ее мысли.
Трубадур замолчал – и в зале воцарилась тишина, которую никто не решился нарушить. Наконец заговорил Барзэлеми, вновь обращаясь к своему благодетелю:
– У меня есть еще Песня, в которой посланец влюбленного, признаваясь Даме в любви, помогает тем самым влюбленному. Не спеть ли ее мне?
Получив согласие, он пробежал пальцами по струнам и его бархатный голос наполнил залу:
«Я, Дама, послан как курьер
Тем, кто, стремясь попасть в ваш дом,
Решил меня избрать гонцом,
Чтоб я его сердечный пыл,
Который он от вас таил,
Мог передать вам, например,
В таких возвышенных стихах:
«Чем одарен ваш кавалер,
Того не сыщете ни в ком.
Звездой счастливою ведом,
Он столько доблестей и сил
В своей душе соединил,
Что вашей нелюбви барьер
Падет, рассыпавшись вдруг в прах.
Он принимает столько мер
Для встречи. Так он к вам влеком,
Что думать ни о чем другом
Не может. С вами честен был
И над любовью не шутил,
И вот, учтивых раб манер,
Отныне он у вас в руках».
Эта песня оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения всех присутствовавших в зале. Множество взглядов устремилось сначала на Рауля де Крепи, потом на королеву и снова на графа. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул, хотя Анна почувствовала, как румянец проявился на ее щеках.
– Браво, – громко сказал Рауль, дважды хлопнув в ладоши. – А балладу какую-нибудь ты знаешь, чтобы затронула души присутствующих здесь дам? Они любят любовные истории с печальным концом.
Трубадур на мгновение задумался, а потом спросил:
– Баллада о Тристане и Изольде подойдет?
– Как решит королева, – ответил граф, посмотрев на неё.
Анна несколько помедлила, не зная, чего ждать от этой баллады, но, увидев, как оживились женские лица в зале, кивнула, разрешив начать исполнение.
Под звуки приятной мелодии прозвучало начало повести о двух любовниках:
«Твое дыхание – весенний ветер,
Слезы – соль моря.
Мысли твои – облака,
Что плывут печально по небу,
А глаза – цветы на лужайке…»
Музыка напоминала журчание ручейка. По всему было видно, что Барзэлеми старался сегодня превзойти самого себя. Ему поднесли с королевского стола полную чашу красного бургундского, но он отказался, так как эта песня опьяняла его без вина. Он воссоздавал голосом и интонацией образы, которые рождались где-то в самой глубине его сердца, которое он хотел распахнуть перед женщиной, поразившей его воображение.
Из его уст звучали самые простые слова: дерево, ручей, пряжа, дуб… Но кто-то невидимый дал певцу такую власть, что из этих простых слов слагалась возвышенная песня, волнующая души всех, кто ее слушал.
Молодой трубадур создавал своим пением особый мир, в который могли проникнуть только люди, сердца которых способны на нежные чувства. Барзэлеми рассказывал историю двух любящих сердец так проникновенно, что даже граф Валуа под воздействием взявшей его в плен светлой грусти впервые в жизни, подумал, что на свете существуют более важные вещи, чем военные походы, ночные набеги или охота.
Анна, ничего не видя перед собой, слышала только слова:
