Розы для магистра

Даже такие слова, как сифилис или гонорея произносились в стране советов с невероятной брезгливостью и большой осторожностью. Считая, что такое заболевание возникает от половой распущенности. Их старались заменить другими словами. Я уже не говорю о сексе. Это вообще была запретная тема, но каждый человек взрослого поколения знает, что во время перекуров рабочего класса или за выпивкой все разговоры в основном сводились к сексу. То же самое касалось и инженерно – технических работников, они любили не только обсуждать секс, но и знали много пикантных анекдотов на эту тему: мало того, многие гордились своими новыми победами, на женском фронте. Молодёжь постигала азы секса не в школе и не по книгам, а на улицах от старшего поколения и обязательно в искажённой форме, что не редко приводило многих несовершеннолетних на скамью подсудимых за свой дворовый половой ликбез. А в высших кругах совсем неуместно было публично разговаривать на эту тему, – статус интеллигенции не позволял. Думаю, не ошибусь, что скажу: Мало было руководителей, у кого бы в запасной обойме не находилось несколько прелестных любовниц из подвластных ими предприятий. Все мы люди и ничто человеческое нам не чуждо. И что сейчас говорят, что у нас не было раньше секса, это в корне неверно. Секс был, есть и будет! Только в советские времена, его пытались заглушить лозунги высокой нравственности, где скучно отражались слоганы морального кодекса строителя коммунизма, – отчасти позаимствованного коммунистами у опальной церкви. Но естество трудно удалить из сознания человека. Активный народ не хотел жить ни по канонам церкви, ни по заветам Ильича. Они жили по своим интересным и многогранным правилам. Хотя надо сказать, что миллионы людей в какой-то степени за свою объёмную любовь серьёзно пострадали не только от партийных комитетов, но и профсоюзов, – считавшейся тогда школой коммунизма.

Эта книга полностью о любви, и написана она под острым соусом. В ней подробно описаны сцены любви с ненормативной лексикой. Поэтому прошу читателя, относится к некоторым словам как, к фольклору экспрессивных выражений? И не возмущаться выбранному мною жанру. Есть же магазины для взрослых, а почему не быть и книгам?

Анатолий Романович Магистратов не был счетоводом женских побед. Он просто всю жизнь любил красивых женщин отдавая им свою страсть одинаково, никого при этом не обижая. Предпочитал больше загадочных дам, истосковавшихся, по мужской ласке. Эти дамы до последнего дыхания воздавали ему за постельные труды, взаимно платя ему своей неизрасходованной страстью. За, что он их боготворил. Впервые он познал вкус сладострастия, когда его из заключения пришла его молодая соседка. Тогда в зимний вечер, когда родителей не было дома, они со старшим братом привели в квартиру соседскую девицу Азу Седову, жившую этажом ниже. Она за свою половую скороспелость и раннюю развратность успела побывать в бессрочной колонии для несовершеннолетних преступников.

Они сняли с неё костюм с начёсом и, разложив её на колченогой старинной кушетке, где познакомились впервые с органами, которые на уроках анатомии они не проходили. Испытав, приятные ощущения, Толик сделал для себя богатый жизненный вывод, что лучше сексуальных отношений с противоположным полом, на свете ничего не существует. С Фаиной ему в дальнейшем приходилось не раз проходить курсы молодого завоевателя дамских сердец, пока её не отправили в Кустанайскую область, покорять целину. У него тогда после близких отношений с соседкой появилась цель, оплодотворить в своём классе всех понравившихся ему девчонок, на которых он за уроками долго и незаметно наблюдал. Он понимал, чтобы себя влюбить в них, нужно всегда и ежедневно чем-то отличаться перед ними, будь это урок труда или математики. Для него это не имело значения. Первым решить контрольную работу и дать списать тому, кто не смог справиться с заданием. Или пробежать шестьдесят метров на физкультуре быстрее всех. В переменах, можно было даже подраться с каким-нибудь известным школьным хулиганом и выйти победителем. Он уже знал от брата, что красивые девчонки любят только лидеров. Он начал посещать спортивную секцию лёгкой атлетики и штудировать взрослую литературу, которую украдкой от родителей читал, когда их не было дома, или ночью с карманным фонариком шуршал под одеялом. Главными его литературными идеологами были Бальзак, Стендаль и Эмиль Золя. Он скрупулёзно дочитывал книги от начала до конца и всегда записывал умные высказывания авторов, чтобы после можно было блеснуть перед девочками своей эрудицией. И это вскоре возымело действие, на его одноклассницу Нину Плеханову, которая жила одна с матерью. Мать у неё работала кастеляншей молодёжного общежития и домой приходила поздно, а иногда и совсем не появлялась, полагаясь на сознательность дочери. Плеханова, как завороженная стала ходить всегда за ним и поджидать Толика у подъезда в неурочное время. Он это заметил сразу, но в свои мальчишеские объятия не спешил её заключать, боясь последствий. К тому же ещё одна одноклассница Марина Сухарева отличница и пианистка из интеллигентной семьи тоже кидала в его сторону не пустые взгляды. И он чувствовал её интерес к себе, но опасался папу, занимавшего пост начальника милиции. Из класса Маринка Сухарева всех больше нравилась ему. У неё были чёрные настоящие кудри, и под носом красовалась небольшая родинка, которая придавала ей особую пикантность. Некоторые учителя называли её ягодкой. Она действительно была похожа на неё, особенно тогда, когда поверх ученической формы надевала кофты ярких тонов. Маринка сама пересела к Толику за парту в конце зимы и постоянно угощала его сушёными бананами и коржиками. Но классный руководитель, обнаружив эту перемену, рассадил их на прежние места, подсадив к ним отстающих ребят. Обычно вся их дружба заключалась только в стенах школы. За её пределами из-за занятости они почти не встречались.

…Это было уже в старшем восьмом классе, они с Сухаревой дежурили и остались после уроков убирать классный кабинет. Не заметно он скинул перед Мариной с парты на пол учебник истории, из которого выпали вырезки артисток и женщин из модных журналов. Сухарева быстро подняла пачку с пола и с любопытством начала разглядывать женщин, некоторые из которых были полуобнажённые.

– Ничего хорошего, – фыркнула она, – я не хуже их.

– Может быть, – сказал ей Толик. Но ты свою красоту, как монашка носишь под школьной формой. А на физкультуру ты давно не ходишь, опасаешься, свои музыкальные пальчики повредить. Поэтому сопоставить с ними я тебя не могу, – после чего он заложил картинки, обратно в учебник истории.

– Хм, подумаешь мне красавицы. Я вырасту, и меня будут печатать в журналах и показывать по телевизору.

Она взяла швабру и засунула её в дверную ручку так, что из коридора невозможно было открыть дверь.

У Толика ёкнуло сердце, и голова приятно закружилась от предчувствия, что Маринка пай девочка может сейчас изобразить неожиданный и экстравагантный номер. Сухарева после того, как прикрыла дверь, подошла к парте открыла учебник истории и спросила:

– Какая женщина, тебе всех больше нравится, выбирай?

Толик, не раздумывая, выбрал Софию Лорен, обтянутую в чёрный корсет:

– Вот она, самая что ни наесть лучшая, – дрожащим голосом произнёс он.

– Большеротая с длиной шеей, и неправильной формой черепа, – сделала она заключение, – если её постричь наголо, то её голова будет похожа на яйцо или финик. Вульгарности ей не занимать, но актриса она хорошая, я это признаю.

– Нормальная голова и должна быть похожа на яйцо, а не на тыкву, – сказал Толик, – а то, что у неё роли такие похабные, так за это её и любят мужчины и ненавидят женщины, которым не дано быть такой очаровательной, как Софи. От неё исходит сказочное обаяние и необъяснимая загадочность. Она смела в своих ролях, за все эти её божественные качества, я её обожаю.

Он перевел взгляд на Сухареву и продолжил:

– Ты Маринка красивая девчонка, как и твои смоляные кудри, но в тебе мало свободы. Поэтому ты не можешь быть такой раскованной, как Нинка Плеханова. Хоть тебе родители и купили такой же кожаный портфель, как у неё, вы всё равно два больших различия между собой. Тебе за ней не угнаться, поэтому к ней все мальчишки и липнут, а не к тебе.

– Это у меня мало свободы? – вспыхнула она, – смотри Толя, мои ноги не хуже, чем у твоей у твоей Софии Лорен и Плехановой?

Она высоко задрала подол школьный формы и повернулась к однокласснику задом, показав ему сформировавшие уже не детские ножки, облачённые в капроновые чулки и чёрные маленькие трусики, облегающие на её миниатюрной попке. Не отпуская рук от подола формы, Марина близко подошла к Толику и неумело поцеловала его в губы. От чего он немного смутился, но быстро взял себя в руки:

– Маринка, а ты целоваться не умеешь, – сказал он.

– А я кроме родителей и своего плюшевого мишки никого в жизни не целовала, а ты с кем-нибудь, целовался? – спросила она.

– И не раз, меня одна взрослая девчонка ещё в двенадцать лет научила этому приятному искусству.

После чего он посмотрел в окно и, убедившись, что они не доступны взорам посторонних глаз, прижал крепко её к своей груди. Она тяжело задышала и закрыла глаза. Он понял, что Марине сделалось приятно, и поцеловал её в засос. Она отпустила руки от подола и обвила его шею. Толик почувствовал вкус сушёных бананов на её губах и жаркое полыхание горящего лица.

– Ты меня научишь так целоваться? – спросила она, когда он оторвался от её губ.

– Хоть сейчас, – тяжело задышал Магистратов.

– Нет, сейчас я не могу, я вся горю, – она приложила свои ладони к лицу. – И место неподходящее для обучения, – отказалась Марина. – Давай завтра после уроков приходи ко мне, и мы продолжим эту процедуру, только никому не рассказывай? – предупредила она его, – пускай это будет нашим секретом.

– Ты что, за кого меня принимаешь? – несмотря на неё сказал он. – Я же понимаю, что о таких вещах дозволено знать, только двоим, тебе и мне. И он потянулся к ней.

– Магистратов, только быстро меня поцелуй, а то нас здесь застукают, тогда позор на всю школу будет. Из комсомола обязательно выгонят и вместо аттестата нам выдадут волчьи билеты.

– Я согласен на такое наказание, лишь бы тебя целовать ежедневно, – с хрипотцой в голосе произнёс он и вновь впился в её губы.

Толик вновь почувствовал, её пахнущие бананами уста и после того, как поцеловал её, он не хотел выпускать Маринку из своих объятий, прижавшись своей щекой к её лицу. Он ощутил прикосновение её длинных ресниц, которые учащённо щекотали его лицо.

– Толик хватит? – затрепетала она, – прошу тебя, не надо больше? Давай дождёмся завтрашнего дня, я боюсь здесь заниматься этим.

После чего она схватила свой портфель и выбежав из класса, крикнула ему:

– В парке же за карусели деньги платишь за меня, тогда и за поцелуи убирай класс вместо меня.

Толику пришлось одному заканчивать уборку класса в этот день.

Придя, домой из школы он старался не смотреть на мать и брата. Ему казалось, что по его лицу можно было понять состояние его души. Где было отпечатаны его поцелуи с Маринкой Сухаревой. Он сразу сел за выполнение домашнего задания по геометрии, но доказывать теорему ему мешали сумбурные мысли. Он отложил геометрию и достал учебник истории. И здесь новый материал не лез в голову. Он понял причину, которая мешала ему выполнить домашние уроки. Ему нужен был контакт с девочкой, но Азы не было рядом, и самой доступной для него могла сегодня быть только Плеханова, которая наверняка сейчас толкается около его подъезда, а может даже в самом подъезде с подружками под лестницей сидит. Оставив открытым учебник истории на письменном столе, он положил в пустой спичечный коробок две горошины аскорбиновой кислоты, оделся и вышел из квартиры. Спускаясь по лестничной клетке, он услышал знакомый смех Плехановой. Она действительно сидела в подъезде под лестницей с Лизкой Мочаловой, которая жила по соседству с Толиком. Мочалова училась в вечерней школе, и у неё был взрослый парень Мишка Кисель, который служил в это время в армии. Они сидели на доске, опорой, которой служили кирпичи и ели конфеты батончики.

– Толик, хочешь конфетку? – спросила Лизка.

– Давай съем одну, – протянул он руку к кульку.

Не разжёвывая, проглотив батончик, он безразлично посмотрел на девчонок:

– Ерунда ваши конфеты, – сказал он, – вот у меня конфеты есть, вы таких сладостей, точно никогда не ели, и даже не знаете, что такие конфеты существуют в природе.

– Хвалишься, а почему не угощаешь? – спросила Плеханова.

– Я бы тебя угостил, а Лизке ни за что не дам, – сказал Толик.

– А почему? – спросила Лизка.

– Ты матери моей всё проболтаешь, – произнёс он ей шёпотом на ухо.

– Ты Толик о каких -то сверхсекретных космических конфетах рассказываешь нам, – засмеялась Лизка. – А с твоей матерью я никогда и ни о чём не секретничаю. Это они с моей матерью обо всём судачат. – Неси свои конфеты сюда? – сказала она.

– Не в этот раз, мне сейчас некогда, – спасовал он. – Я вообще – то Нина к тебе направился. Мне транспортир срочно нужен, который ты у меня на геометрии сегодня взяла и не вернула. Сходи домой, а я тебя здесь подожду.

– Нет уж фигушки, я назад возвращаться назад не буду, – воспротивилась она, – если хочешь, то пошли со мной, или завтра в классе отдам.

– Я бы подождал, но мне он сейчас нужен, – сказал Толик. Этого Толику и надо было. Он хоть и тяжело вздохнул, но идти с ней домой охотно согласился.

Плеханова открыла обитую дерматином дверь английским ключом и впустила Толика в квартиру, не забыв поднять кнопку предохранителя замка, что не ушло от зоркого взгляда Толика.

– Раздевайся, я тебе новую пластинку сейчас поставлю, – сказала она.

Толик молча, разделся и прошёл в небольшую комнату, где в углу стояла радиола Рекорд, на которой не большой горкой лежали граммофонные пластинки.

– Давай вначале транспортир, а то забудем за музыкой, – сказал он.

– Если у тебя память дырявая, то я не забуду, – защебетала она, ставя пластинку, в исполнении армянского музыканта и певца Жан Татляна. – Толя, а про какие конфеты волшебные нам с Лизой рассказывал? – внезапно спросила она.

– Эти конфеты для взрослых, – начал объяснять он, – для тех, у кого бывают жизненные невзгоды и расстройство в половой сфере.

– А где ты достал эти конфеты?

– Лёва аптекарь из-за границы привёз и мне две горошинки дал для пробы.

– И ты, значит, решил меня угостить своей конфеткой, – смеялась она.

– Нин хочешь, вместе по одной съедим? – предложил он. – Посмотрим для любопытства их действие?

– Это любопытство мне дорого может обойтись. Но я согласна с условием, что ты никому не расскажешь.

– Ты что, – я же не враг сам себе, – уверял он её.

– Доставай свои конфетки? – смело сказала она.

Толик из брюк вытащил спичечный коробок и дрожащей рукой вытащил оттуда маленькую горошинку аскорбиновой кислоты:

– Держи, не урони только, а то закатится, под плинтус, тогда пиши – пропало. Точно не найдём, пока полы не вскроем. Её нужно проглотить, запивая водой. Опрокинув коробку с оставшейся горошиной себе на ладонь, он бросил себе её быстро в рот.

– Давай воды неси? – сказал он Плехановой, – чего смотришь?

– Твои конфеты похожи, на те, что нам в начальных классах раздавали врачи, – сказала она и пошла на кухню за водой.

– Все таблетки почти похожи, как близнецы друг на друга, – доказывал он ей, – думать надо, это же медицина!

Она принесла ему в гранёном стакане воды из кухни. Он выпил полстакана и протянул остатки ей.

– Я на кухне выпила свою конфетку, – расширив глаза на одноклассника, сказала она, – а что дальше будет?

– Будем ждать, когда нас потянет друг к другу, – сказал он со знанием дела.

– Толик, а меня уже магнитит к тебе, – прошептала она.

– Уже? – удивился он. – Тогда давай целоваться, чтобы магнитило ещё больше.

Он понимал, что хоть его язык и геройски вёл себя в эту минуту, но состояние было ещё робким, и побороть своё внутреннее смущение он мог, только отдав всю инициативу полового акта в руки смелой Плехановой.

– Веди меня к целовальному месту? – закрыв глаза, он протянул ей свою руку.

Но она взяла его за две руки и усадила на свою неубранную кровать. Нина первой начала целовать Толика. Умело, бегая своим маленьким язычком по его рту, она довела себя и его до критического момента.

– Ты мне Толик всегда нравился, ещё с пятого класса, – сказала она. – А твоя таблетка мне ещё больше прибавила любви к тебе!

– Ты мне тоже Нина порой нравишься, и я сейчас от твоих прикосновений в тумане нахожусь. Мне и глаза страшно открывать. Я боюсь, что открою их, и всё пройдёт мигом, как скоротечный сон. «Со мной ничего подобного никогда не было», – колеблющимся голосом говорил он ей, держа на её девичьей груди свою руку.

– Мои глаза, как и у тебя, закрыты, я тоже первый раз это делаю. – шептала она. – Давай не будем их открывать и разденемся, будто мы слепые? – предложила она.

Когда они разделись, на ощупь залезли под домотканое одеяло, и прижались своими горячими телами друг к другу, Плеханова громко вскрикнула и резко отстранила Толика.

– Всё случилось Толя, я стала женщиной, а ты мужчиной, – открыв глаза, держала она большой кусок ваты в крови перед лицом своего одноклассника.

– Нет мы пока с тобой не мужчина и не женщина, так как не испытали вкус неземного блаженства, – сказал он с досадой.

Раньше он почему-то считал, что Плеханова уже пробовала мальчиков, которые постоянно вились перед ней.

– Не спеши? – я пойду, вымоюсь и мы с тобой вместе на небо полезем.

– Хорошо иди, а я закрою глаза и буду ждать тебя, а мать твоя не придёт случайно? – испуганно спросил он.

– Нет, она на пять дней уехала в Ленинград на экскурсию, и приедет только после восьмого марта, – успокоила она его.

– Тогда иди быстрее в ванную.

После ванной их юные тела вновь соединились, и Толик наконец то достиг своей цели, не поняв, достигла ли того же Плеханова. Но по высокой температуре её девичьего тела, он догадался, что плохо от скоротечного секса ей не было.

– Я теперь понимаю, почему мне мама говорила, какое большое счастье быть женщиной, – еле ворочая языком, проговорила она. – Мама мне говорила, что вначале может болью отозваться шаг к женскому совершенству, а потом пойдут ежедневные праздники, от которых голова кругом будет идти. Ты только никому не рассказывай о нашем с тобой сближении? – повторила она свою просьбу.

– Я, что на придурка похож, – буркнул Толик.

Он подозрительно на неё посмотрел и тихо спросил:

– Нин, а где ты так целоваться классно научилась?

– Этому меня твоя соседка Лиза научила и видела, как мою маму тайком целовали разные мужчины в общежитии. После этого у меня разогрелся интерес, почему людям хорошо бывает, когда они целуются, скрыто, чтобы их никто не видал.

На следующий день в школе, ни Толик, ни Плеханова друг к другу не подходили. Они были, словно чужие, будь то с ними и не было перед этим днём интимной близости. Толик такое поведение со стороны Плехановой расценивал, как конспирацию и был рад, что она его освободила от лишнего обращения к ней. Ни транспортира и вообще ему ничего не надо было от неё. На последнем уроке литературы ему на парту упала записка. Развернув, её он прочитал.

Магистратов!

После школы жду тебя у себя дома. Я тебе исполню свой романс «Очарование», к которому слова и ноты сама написала. Ты будешь первым, перед кем я его исполню. Мои родичи утром уехали в область, к родственникам, а вечером у них там торжественный вечер, посвящённый восьмому марту, и я буду дома одна воодушевлённо ждать тебя.

Марина.

«Пошла волна конспиративных встреч», – подумал Толик.

И на обратной стороне записки написал:

Обязательно буду и твой романс «Очарование» согласен слушать вечно, обняв тебя за плечи.

Толик.

Свернув записку в трубочку, он отправил её назад Сухаревой по воздушной почте. С нетерпением он дождался конца уроков и без оглядки бросился переодеваться домой. Дома в это время никого не было. Он вначале примерил новый костюм с бабочкой, который ни разу не одевал, но посмотрев в зеркало, передумал и облачился в спортивный костюм. Взяв со старого рояля, хрустальную вазу, он завернул её в слюдяную бумагу и уложил в спортивную сумку. На выходе из подъезда он столкнулся с Плехановой:

– Куда это ты направился? – заносчиво спросила она.

Не ожидавший такой встречи, он оторопел. Посмотрев на Плеханову, он увидал у неё в руках портфель.

«Дома ещё не была, – подумал он, – знать следила за мной от школы».

Плеханова смотрела на него с явным недоверием.

– Я в спортзал в двадцать вторую школу пошёл. У нас матчевая встреча сегодня с ними по баскетболу, – соврал он.

– Ну, ну, иди, только смотри не промахнись мячом, а то опозоришься, смеяться потом будут все, и ноты не перепутайте с Сухаревой на баскетбольной площадке, – сказала она зло, и круто развернувшись, пошла к своему дому.

«Странно, откуда она узнала про Сухареву? – подумал он, – наверное, видала, как мы с ней перекинулись на литературе записками. Неосторожно я поступил, нельзя было расстраивать Плеханову. Как бы она со зла чего не натворила с собой. Были случаи в городе, когда девчонки из-за горькой любви вешались на петле. А может у нас с ней любви, и никакой не было, а просто праздное любопытство к противоположному полу», – успокоил он себя и зашёл в жёлтый дом на улице Герцена, где жила одноклассница Марина.

Тогда он не подозревал что, переступая порог этого дома, он идёт прямым ходом к большим неприятностям и своему юношескому позору, которым его одарит школа и комсомол. И винил он в этом только себя, считая, что все возникшие неприятности на пустом месте не возникают. И что только он лично является главным автором всех своих неприятностей.

Марина в этот день, не будет ему исполнять свой романс. Она покажет ему мамины книги по гинекологии, о существовании которых он и не подозревал. Сама же Марина в отношении секса была теоретически намного опытнее Толика, хоть на поверке и оказалась девочкой. Она не вскрикнула от первой женской боли и не напугалась при виде алой крови у себя в промежности. Испуг к ней пришёл, когда она открыла при Толике свой портфель, чтобы они на записке оба поставили число и свои автографы в тот день седьмого марта, когда они стали взрослыми людьми.

– Это не мой портфель, – заплакала она. – В раздевалке мы с Плехановой нечаянно обменялись, наверное? Что теперь будет, если она найдёт нашу записку? – вытирая пальцами слёзы, говорила она.

– Плеханова болтушка, она непременно растреплет всей школе об этом и, если слух дойдёт до моих родителей, я представляю, какая катастрофа может произойти в нашем доме.

– Не бойся Марин, – успокаивал её Толик, – я сейчас возьму твой портфель и обменяю его у Плехановой. И почему ты думаешь, что она обязательно должна найти записку там? – спросил он.

– Записка лежит в кошельке, и она без раздумий заглянет в него. Тебе к ней не надо идти, – будет только хуже. Я это знаю, потому что вижу, как она открыто, бегает за тобой. Пойду я к ней сама и скажу, пускай забирает кошелёк с деньгами себе, а записку отдаст назад. А может она, и в портфель не заглядывала, и не подозревает, что мы с ней обменялись случайно? – обрадовалась она внезапно пришедшей ей мысли.

Но Толик был другого мнения на этот счёт. У него не выходили из головы слова Плехановой.

«Не перепутайте ноты с Сухаревой».

Его тревоги были не напрасными, девятого марта на уроки не пришла Плеханова, но зато появилась её мать с портфелем Сухаревой.

Первым уроком была по расписанию история. Плеханова вошла в класс, поздоровалась с учителем – старой девой, Верой Георгиевной, и спокойно повернувшись к классу, заявила:

– Ребята, Нина Плеханова в вашу школу ходить больше не будет, – открыла она портфель Марины и, вытащив оттуда небольшой газетный свёрток, продолжила: – По причине, того, что ученик вашего класса Магистратов, сломал ей шестого марта целку.

Она развернула газету и показала всему классу запекшую кровь на вате.

Плеханова не понимала, отчего весь класс зашёлся от неудержимого смеха, и почему Вера Георгиевна напористо, почти толкая, выпроваживала родительницу из класса.

– Ничего смешного в этом я не вижу, – отстранила она от себя Веру Георгиевну.

Затем подошла к парте Сухаревой, положив перед ней её портфель, сказала:

– Тебя девочка это тоже касается, этот пай-мальчик способен сотворить и с тобой гнусный поступок. Не смотри, что он из богатой и важной семьи. Все богатые думают, что им всё дозволено. Но это не так, я сегодня – же пойду к твоему отцу напишу заявление и отдам ему записку, какие вы пишите друг другу с этим супчиком.