Хочу тебя использовать

Пролог

– Ты Маша, верно?

Оборачиваюсь на приятный женский голос и, как могу, тяну улыбку. В горле все еще стоит ком и слегка подташнивает. Киваю, глядя на женщину. Мозг быстро отмечает ухоженность, лоск и даже какое-то сияние.

– Здравствуйте.

Она окидывает меня пристальным взглядом. Смотрит долго и внимательно.

– Я мама Кирилла, Светлана.

– Очень приятно, – спохватываюсь я, вытирая руки о передник. Что ж он не сказал, что она приедет? Наверное, уже рассказал им о нас. – Не знала, что вы приедете.

– Я не собиралась.

– А Кирилл здесь? – смотрю в сторону в надежде рассмотреть двор его бабушки.

Светлана делает пару шагов ко мне, вынуждая отступать назад, а потом прикрывает за своей спиной калитку.

– Мы можем пару минут поговорить?

– Да, конечно, проходите, – приглашаю ее глубже во двор, но она легонько качает головой.

– Спасибо, но я тороплюсь. Заехала с тобой поговорить, и нужно возвращаться в город.

Снова киваю, как болванчик, не в силах совладать с захлестнувшими эмоциями. Пытаюсь сосредоточиться на привычных звуках: шуме деревьев, покачивающихся на ветру, пении птиц, суете кур, бегающих по двору. Но это не помогает, сердце все так же взволнованно колотится, разнося волнение по венам вместе с бурлящей кровью.

– Маша, я без долгих прелюдий сразу к делу, если ты не против. – Удовлетворившись молчаливым кивком, Светлана произносит: – Кирилл женится этой зимой.

– Хорошо, – выдыхаю я счастливо. Даже не думала, что все так легко пройдет. Вообще заявление Кира о том, что он собирается меня сосватать, застало меня врасплох, но теперь я вижу, что все складывается как нельзя лучше. – Надеюсь, маме к тому времени полегчает, я бы хотела, чтобы она присутствовала на свадьбе.

Сжимаю ладони перед собой и тесно сплетаю пальцы.

– Не на тебе, Маша.

Эти слова обрушиваются на меня, словно бетонная плита. Давят и давят, пока я нахожусь в стадии отрицания. Это, наверное, какая-то шутка. Так же не может быть, он ведь обещал. Я точно помню, как он сказал, уезжая: «Вернусь, будем тебя сватать, Ягодка». Вот я и подумала, что… Господи, какая же я дура! Я ведь простила ему, снова доверилась, когда он пообещал, что больше никогда меня не обидит. Мама всегда говорит, что горбатого только могила исправит. Мозг это понимал, но сердце отказывалось верить. И чем все закончилось? Плита прижимает сильнее, и по ощущениям дробит мои кости, превращая их в порошок.

Вот и все. Нет больше Кира и Ягодки.

– Я тут узнала, что ты нуждаешься в деньгах, чтобы помочь своей матери, – продолжает Светлана, как ни в чем не бывало, а потом достает из сумочки, висящей на плече, сверток, и всовывает его мне в руки. По инерции сжимаю, продолжая пялиться на нее. Я как будто остолбенела, поставила жизнь на паузу, пока пытаюсь разобраться со своим внутренним миром. – Там достаточно, чтобы снять квартиру в городе и дать маме достойное лечение. У меня только одна просьба: не ищи Кирилла, ему нужно жизнь устраивать. Отдохнули лето, и будет. У него свои планы и стремления, и ты, к сожалению, в них не впишешься. Если любишь, позволь ему идти своей дорогой. Только любящая женщина способна отпустить любимого, чтобы он был счастлив. Ты ведь любишь? – медленно, оторопело киваю, даже не успевая до конца проанализировать ее вопрос и свой ответ. – Ну и славно. – Она улыбается, а для меня эта улыбка выглядит как оскал дьявола. – Тогда, думаю, мы поняли друг друга. Ну все, я поехала. Желаю твоей маме выздоровления. А про Кирилла помни: чтобы он был счастлив, ты должна держаться подальше, ладно?

Я снова киваю, даже не понимая, с чем соглашаюсь. В ушах до сих пор стучат ее слова: «Кирилл женится… не на тебе…»

Глава 1

Паркуюсь у ворот и глушу двигатель. Укладываю на руль предплечья и утыкаюсь лбом в костяшки пальцев. Еще один тяжелый вздох разрезает тишину салона. Внезапно за закрытыми веками становится светлее, и я поднимаю голову. Бабушка включила свет во дворе. Услышала меня. Приходится выйти из машины и набрать ее.

– Кирюша, ты что так поздно? – взволнованным голосом спрашивает она. – Случилось что?

– Я в гости приехал. Не хотел тебя будить, думал переночевать в машине.

– Что за глупости? – бабушка отодвигает штору и выглядывает на улицу. – О, так что ж ты не сказал? Бегу.

Спустя пару минут я уже сжат в любящих объятиях. В единственных любящих объятиях, которые у меня есть. Целую морщинистую щеку и даю рассмотреть себя со всех сторон.

– Какой же ты у меня! Красивый! Как ты дом мой нашел?

– Ой, ба, это целый квест был. Но нашел.

– Ну и молодец! И машина у тебя красивая. Ну давай, загоняй во двор.

Бабушка суетится, пытаясь помочь мне открыть ржавые ворота, а потом я въезжаю в довольно узкий двор. Слева от машины остается небольшой проход, а справа бок трется о наливающиеся гроздья винограда. Закрываю ворота и иду следом за бабушкой. Не думал я, что мама позволит, чтобы ее мать жила в таком маленьком, обветшалом домишке. Но чему удивляться? Это же Светлана Руденко. Она живет только ради себя.

Осматриваюсь по сторонам. Взгляд цепляется за идеально чистые поверхности, разноцветные дорожки на полу, вязанные кружевные салфетки. В доме пахнет чем-то вкусным и лекарствами. Где-то в глубине бубнит телевизор, а на диване в так называемой гостиной спит жирный черно-белый кот. Такая обстановка совершенно непривычная для меня, словно из параллельной вселенной. И бабушка у меня оттуда же. С платком на голове, в халате, видавшем виды. Ее глаза похожи на мои, и улыбка, кажется, тоже.

Бабуля смотрит на меня так, словно я самое дорогое, что есть в ее жизни. Хотя сложно сказать, есть ли я в ней. Что говорить, если за двадцать один год я впервые в ее доме? Последний раз мы виделись пять лет назад на мой день рождения, когда бабушка приезжала в город, чтобы поздравить меня. А потом на мой вопрос, когда снова приедет, отвечала: «Не знаю, внучек, пока не могу». Через пару лет, когда я понял, что не приедет, перестал спрашивать.

А сегодня мне нестерпимо захотелось ее увидеть. Наверное, потому что все так достало и захотелось сбежать от целого мира, а больше и некуда.

– Голоден? – спрашивает бабуля.

– Как волк.

– Ты что ж это прямо из Киева ехал на машине? – спрашивает она, кивнув мне, чтобы шел за ней, и мы возвращаемся из гостиной на небольшую кухню, где она тут же начинает греметь кастрюлями. – Садись, не стой.

– Да насиделся в дороге.

– Кир, ты полкухни занимаешь, – смеется она. – Давай-давай, присаживайся. Я окрошку приготовила. Будешь?

– Буду.

– Только я по чуть-чуть готовлю. Сколько мне одной надо-то? Завтра уже буду тебя откармливать. А пока съешь окрошку и чай с булочкой. До утра доживешь.

Опускает передо мной тарелку и сразу же ставит чайник на плиту. Я беру ложку и начинаю есть, наблюдая за тем, как бабушка кружит по кухне.

– Ох, одна только осталась, – вздыхает она, приподнимая край полотенца, которым накрыта миска. Еще недавно спящий кот тут же материализуется у ее ног и начинает тереться о них, довольно мурча. – Иди, окаянный! Я ж тебя недавно кормила. Вот прожорливый.

Бабушка заваривает чай, ставит передо мной тарелку с пышной булочкой и усаживается напротив, отогнав кота.

– Какой же ты вырос! – произносит она, сложив руки вместе. – Красивый, статный. Как мама?

– Нормально, – отвечаю коротко, не имея никакого желания говорить о ней. И вообще о моих родителях. От них одна головная боль.

– Опять уехала?

– Мгм.

– Ой, бедный ты мой мальчик, – вздыхает бабушка, поглаживая мою руку, сжимающую кусок хлеба. – Сирота при живых родителях. А ко мне надолго?

– Не знаю еще. Просто приехал. У меня каникулы, так что, может, на все лето.

– Я так рада, внучек! Какое счастье, что ты приехал.

– Буду помогать тебе, ба.

– А что же мне помогать?

– Ну не знаю, по хозяйству там. Ворота бы заменить.

– Да где ж я денег таких возьму? Можно просто поправить да покрасить, они век еще простоят.

– Поменяем, ба.

– Как твоя учеба?

– Год закончил на отлично, другого бы мне не позволили, – невесело усмехаюсь я. – Гонками занимаюсь.

– Какими такими гонками? – глаза бабушки становятся больше. Она так забавно удивляется, что я не могу сдержать смех.

– Уличными, ба. Это когда парни собираются на своих машинах ночью в старом аэропорту и гоняют, кто быстрее.

– Так же и разбиться можно, Кирюш! – всплескивает руками.

– Можно, – подтверждаю я. – Но это если ты неосторожно ездишь.

– А ты осторожен?

– Еще как.

– Родители знают?

– Наверное, – коротко пожимаю плечом. – Не волнуйся. Они не переживают, у них замена растет. Достойная, – цежу сквозь зубы, вспоминая своего брата Назара. Он младше меня на два года, такой же заносчивый и раздражающий тип, как и наши родители.

– Не говори так. Невозможно заменить ни одного ребенка.

– Святая простота, – хмыкнув, отвечаю я, вгрызаясь в невероятно вкусную булочку с повидлом.

Доев ужин, помогаю бабушке убрать посуду, но она отгоняет меня от тазика, в котором моет ее.

– А что, посудомойки у тебя нет?

– Какой посудомойки? – удивляется она.

– Ну, такая машинка для мытья посуды.

– Какая машинка, внучек? В селе, – качает бабушка головой, полоща тарелку из железной кружки.

– А… раковина? – офигеваю я.

– Нет. Да и зачем она мне? Мне и с ведром нормально.

– А кто тебе воду в ведре носит?

– Так сама и ношу.

– Откуда?

– Во дворе колонка есть, – кивает бабушка на выход из дома.

Я присвистываю, пытаясь сложить в голове условия бабушкиной жизни. Мама говняная дочь, если не смогла бабушке даже воду в дом провести. Я не знал, на что потратить свои выигрыши от гонок? Собирался спустить их на Ибице, но в последний момент передумал туда лететь. Так вот теперь у меня появилась такая статья расходов, что хоть бы хватило денег. А главное, тяги. Потому что я вообще ни фига не шарю ни в воротах, ни в водопроводе.

– Ну а туалет?

– Так на улице.

– В смысле – на улице? – таращусь на бабулю как на пришельца, а она смеется.

– Пойдем, покажу.

Мы выходим из дома, бабушка включает свет, тускло освещающий дорожку, в конце которой стоит некая конструкция, напоминающая телефонную будку. Ладно, я ж не в лаборатории вырос, и понимаю, что деревянная покосившаяся хибарка – это туалет. Но блядь, в двадцать первом веке! Я думал, это пережитки прошлого! Но нет.

– Слушай, и это у всех тут так?

– Нет, – отвечает бабушка, словно забавляясь моей реакцией. – Молодежь, конечно, себе и водопровод в дом проводит, и туалет, и машинку стиральную ставит. Автомат, – важно добавляет она. – А мне уже это зачем?

– И как ты стираешь?

– А у меня малютка есть.

– Кто?

– Что, – поправляет бабушка со смехом. – Машинка такая маленькая. Она у меня в сарае стоит. Я ее вытаскиваю, из колонки воду набираю и стираю. Потом полощу руками и развешиваю на веревки, – она указывает рукой в сторону, но в темноте я не совсем понимаю, куда.

– Ого, – только и могу выдать я.

– Да ты не переживай, внучек, я привыкла за столько лет. Я и малютке рада, все ж легче, чем руками. А то раньше настираешься, а потом пальцы крутит от боли. Сейчас всяко легче. Ну давай, идем, будем укладываться.

– Я покурю еще, – достаю из кармана пачку сигарет и зажигалку.

– Гадость это, – качая головой, отзывается бабушка, а потом идет в дом. – Постелю пока.

Как только кружевная шторка на входе в дом закрывается за бабушкой, я подхожу к двери и выключаю свет во дворе. Закуриваю и, задрав голову, выпускаю дым в небо. Звезды здесь словно волшебные, в городе такие не увидеть. И так их много, словно кто-то рассыпал их по небосводу. Я думал, что мне хреново живется. А моя бабушка, оказывается, застряла в каменном веке и даже не жалуется.

– Мяу, – раздается слева, а потом жирный кот начинает тереться о мою ногу.

Присаживаюсь на выступ дома и глажу наглую морду, в очередной раз затягиваясь.

– Вот кому здесь живется хорошо, да, котяра?

– Мяу, – отвечает он.

– Так я и знал, – усмехаюсь, трепля его живот.

Докурив, возвращаюсь в дом, заперев дверь на большой скрипучий засов.

– Кирюш, я тебе постелила в дальней комнате, – говорит бабушка, когда я вхожу в «гостиную».

Телевизор уже выключен, экран накрыт салфеткой.

– А это зачем? – киваю на кружевную ткань, покрывшую кинескоп.

– Так чтоб пыль не садилась. И красивее так, – умиляется бабушка.

– Это ты сплела?

– Связала. Да, я. Еще и носочков тебе, кстати, навязала, только посылка почему-то возвращалась три раза, – грустно заканчивает она. – Завтра тебе их отдам.

– Спасибо, ба, – на меня накатывает такая бесконечная нежность к ней. Подхожу и обнимаю свою коротышку, а она обвивает мою талию морщинистыми руками и всхлипывает. – Ба, ты чего?

– Ой, да не обращай внимания, – говорит она, отстраняясь и утирая слезы воротником халата. – Я ж старая уже, тонкослезая стала. Ну все, топай спать.

– Я рад, что приехал, ба, – произношу негромко.

– И я, внучек, рада, – с ласковой улыбкой отвечает она.

Мы расходимся по комнатам и укладываемся спать. Это так странно: вокруг столько звуков, и ни одного громкого. Ни воя сирен, ни шума машин, ни ругани за стеной. Только сверчки, тиканье часов, шуршание листьев за открытым окном. А потом еще и урчание кота, который, запрыгнув на мою кровать, укладывается мне прямо на грудь. Как будто знает, где болит сильнее всего. Только там и болит. Прижимая к себе наглую толстую морду, я уплываю в безмятежный сон.

Глава 2

– Лидия Порфирьевна, хлеба не было. Привезли совсем мало, разобрали еще до моего прихода. Простите, поздно сегодня пошла.

Меня будит голос, похожий на перезвон колокольчиков. По телу мгновенно разбегаются мурашки, а член встает, как по команде. Я улыбаюсь с закрытыми глазами. Мне все еще кажется, что я сплю, но потом слышу голос бабушки:

– Ой, ну что ты, Машенька. Разве это беда? Возьми денежку.

– Да за что? Я только конфеты смогла купить. Там всего-то двести грамм.

– Бери-бери, не выдумывай. Тебе деньги нужнее.

– Я позже испеку хлеб и принесу. Заберите деньги, Лидия Порфирьевна, вы что? Вы и так мне молоко даете бесплатно.

– Так это я так маму твою благодарю за всю ее доброту.

– Я не возьму, – безапелляционно. Упертая какая – отмечаю с улыбкой.

– Ох, девочка, – вздыхает бабушка.

– Все, я убежала. Спасибо большое за молоко.

– Зайдешь еще за сметанкой позже.

– Вот хлеб испеку – и зайду.

– Да не бегай с банкой! – выкрикивает бабушка и добавляет тихо: – Разбить ведь можно.

Я сажусь на кровати и тру лицо. Даже не глядя на часы, понимаю, что еще слишком рано для пробуждения. Даже на пары я не встаю так рано. Отодвигаю в сторону штору, глядя сквозь стекло окна на кристально чистый воздух. Такой может быть только в деревне, где выхлопные газы портят воздух, судя по всему, всего пару раз в день: когда проезжает машина с продуктами, а еще когда мелькают такие, как я, залетные.

Мой взгляд цепляется за фигурку, выскакивающую через калитку. Толстая светлая коса, словно хлыстом, проходится по спине, когда девушка резко разворачивается, чтобы закрыть засов на калитке. Я почему-то не могу оторвать от нее взгляд, хоть девушка совершенно не в моем вкусе. Слишком низкая, грудь маленькая, курносый нос. Вот что точно привлекает мое внимание – это приятные окружности попки, которые просматриваются под тонкой тканью платья. Она встала так, что как раз на это место попадают солнечные лучи, и ткань становится практически прозрачной.

Что ж ты, девочка, так опрометчиво светишь прелестями перед голодным волком?

Поправляю стояк и, проводив девчонку взглядом, снова откидываюсь на подушки. Ну вот, теперь сна ни в одном глазу. Приходится отбросить одеяло и встать. Раз уж я решил испытать новые эмоции, пожалуй, стоит начать менять ритм жизни. Хотя бы на эти два месяца.

– Доброе утро! – здороваюсь бодро, входя на кухню.

Хотя это и кухней назвать сложно. В этом домишке всего-то: прихожая, две комнаты без дверей, и две проходные: кухня и гостиная. Вот и вся площадь. У нас гостиная больше этого дома.

– О, внучек, доброе утро! – радостно восклицает бабушка. – Присаживайся, я уже булочек напекла, будешь завтракать. Яички сварила, салатик нарезала.

– Ба, я не ем столько с утра. Мне хватит чашки кофе.

– А кофе у меня нет, – притормаживает она с тарелкой, на которой катается четыре почищенных яйца. – Я ж не пью его. И хлеб вон Маша не смогла купить, поздно пошла бедная девочка.

– Ба, спокойно, я и чаю выпью, – отвечаю с улыбкой, вынимая из ее пальцев тарелку и усаживаясь за стол. – Яйца не буду, а вот булочек поем.

Бабушка накрывает на стол и садится вместе со мной поесть. Бросаю взгляд на часы: семь. Ого, рановато.

– А ты во сколько встаешь? – спрашиваю я.

– В пять, иногда в четыре.

– А зачем так рано?

– Так корову нужно доить, хозяйство кормить.

– Ты все еще держишь корову? – удивляюсь я, вспоминая ее рассказы из моего детства.

– А куда деваться-то? Кушать же нужно. Да и пенсии мне едва хватает, вот Зося меня и кормит.

– Порфирьевна! – слышу голос со двора.

– О, а вот и покупатели, – спохватывается бабушка, вставая. – Лена, я в доме! – выкрикивает, выходя в прихожую.

Пока бабушка разбирается там с покупательницей, я расправляюсь с тремя булками. Удивительно, что в меня лезет еще и четвертая, учитывая, что я привык завтракать кофе с сигаретой.

– Ну как? – спрашивает бабушка, вернувшись на кухню и снова сев за стол.

– Очень вкусно, – едва прожевав, отвечаю я. – Ба, давай тебе воду в дом проведем. И туалет сделаем.

– Да где ж мы его сделаем? И зачем мне? Я уже так привыкла.

– Ну, цивилизация не стоит на месте, надо создавать себе удобства. И машину стиральную с функцией сушки. Постирала, посушила – и все. Не надо развешивать.

– Кирюш, да не надо мне все это, – отмахивается она.

– Что ж, придется причинять добро насильно, – притворно хмурясь, произношу я, а бабушка смеется.

Во время перекура оцениваю «масштабы трагедии». Ворота и правда, наверное, старше моей ба, как и забор, отделяющий от соседей. Туалет этот стремный. Пока пользовался им, не мог определиться, какой страх сильнее: провалиться или задохнуться. Так что мне однозначно предстоит все это изменить. Я так сильно вдохновляюсь идеей устроить тут у бабушки элитный дом с кучей наворотов, что внутри меня бурлит энергия, несмотря на ранний час. Только проблема в одном: я вообще ни хрена не знаю, с какой стороны подступиться к решению проблем. Потому что за меня всегда все решали родители.

В груди ноет при мысли о том, что и мою дальнейшую судьбу они тоже решили. Тот аргумент, что я расстался с Никой два месяца назад, мою маму вообще не трогает. Она считает, что это был мой каприз, а «Никуша» – так и слышу это в голове голосом мамы, – достойная девочка из хорошей семьи. Эта достойная девочка сосет как заправская шлюха и может таким матом обложить, что даже у меня порой уши вянут. А еще она считает меня своей собственностью и начинает травить любую девушку, которую увидит рядом со мной. Бесячая до жути.

Ладно, раз умный человек дал миру интернет, я точно смогу внести изменения в уклад бабушкиного хозяйства. Захожу на сайт ближайшей к селу фирмы, которая занимается установкой ворот и сначала офигеваю от цен, а потом от того, сколько может быть нюансов при заказе двух железяк. Оказалось, что не двух, а гораздо большего количества. Решаю отложить ворота и заняться проведением водопровода. Здесь вообще ни хрена не понятно, поэтому звоню. Но когда суровый мужик начинает уточнять у меня детали, я зависаю.

– Как далеко дом от основного источника воды? – спрашивает он.

Смотрю на колонку, потом на дом, и снова на колонку.

– Метров десять, – произношу неуверенно.

Мужик, видимо, слышит сомнение в голосе, поэтому выдает:

– Значит, приедем сделаем замеры. Когда удобно?

– Да хоть сейчас.

– Согласую, когда будет время, и перезвоню, – отрезает он и отключается, а я пялюсь на телефон как на нечто странное для меня. Не к такому уровню сервиса я привык.

– Ла-а-адно, – тяну я, осматриваясь. – Надо чем-нибудь заняться.

И только разворачиваюсь, чтобы пойти спросить у ба, чем помочь, притормаживаю и врастаю ногами в землю. Калитка открывается, и во двор вплывает эта утренняя нимфа. Сейчас у нее на голове повязан платок, только концы не как у ба, под подбородком, а сзади под волосами. Легкий ветер гоняет по ее щеке несколько солнечных волосинок, от которых она, фыркая, пытается отделаться. Она в другом сарафане, этот розового цвета в мелкий цветочек, чуть выше коленей, и при ходьбе открывает вид на стройные бедра.

Красивая коротышка. Пока она идет, я успеваю рассмотреть ее лицо. Слегка раскосые глаза, полноватые, с капризным изгибом губы, густые брови и вздернутый носик. Живи она в столице, стала бы или шлюхой, или моделью, или выгодно вышла бы замуж. Такие девушки не теряются в толпе, от них фонит сексом. И кое-кто в моих шортах тоже оценил красоту. Засунув руку в карман, поправляю стояк, а потом делаю шаг навстречу.

– Привет, – здороваюсь.

Девочка вскрикивает и едва не роняет сверток, завернутый в полотенце, а потом смотрит на меня испуганными глазами. Кажется, именно в этот момент мой мир переворачивается, но я пока еще этого не осознаю. Гораздо позже я осознаю, в какой момент безнадежно вляпался по самые помидоры.

Глава 3

Марья

– Ты опять хлеб печешь? – рычит отец, входя на кухню. – Если б бока свои отлеживала меньше, то успевала бы побыстрее к хлебовозке. Лежишь, задницу свою растишь.

– Я вообще-то проснулась в пять, – бубню себе под нос еле слышно. Я не осмелюсь произнести это громче, потому что знаю, что за каждое слово придется отвечать перед ним. Прошлого раза хватило, он вполне доходчиво «объяснил мне», что перечить ему не стоит.

– Мать покормила? – открывая одну за другой крышки кастрюль, интересуется он.

– Покормила.

– Помыла?

– Да, – резко отвечаю я.

– Ты мне тут не показывай свой характер! – рявкает отец. – Ишь ты, за родной матерью тяжело тебе ухаживать? Она твою задницу вонючую мыла в детстве.

– Мне не тяжело, – снова произношу едва слышно.

– Что? – ревет над ухом со спины, а я вжимаю голову в плечи в ожидании удара, но его, к счастью, не случается.

– Не тяжело, – повторяю громче.

– Смотри мне, столичная штучка, – хмыкает он. – Я ушел.

Столичная штучка.

Так он называет меня с тех пор, как мне пришлось вернуться из столицы, чтобы ухаживать за мамой после инсульта. Она у меня практически полностью парализована. Может только жевать и легонько сжимать мою руку пальцами. Теперь я ее круглосуточная сиделка. Говорят, бойтесь своих желаний, и, видимо, поговорка правдива. Я так мечтала стать медсестрой, что стала ею, только при трагичных обстоятельствах.

Я проучилась всего два месяца перед тем, как мама попала в больницу. Думала, отец откроет глаза и бросит пить, ведь мы оба понимаем, что это он довел ее до такого состояния. Каждый день жить с агрессивным алкоголиком – такое никакие нервы и сосуды не выдержат. А мама с ним вместе уже девятнадцать лет. Лучше б рожала и воспитывала одна. Я практически не помню, каким был мой отец до того, как увлекся алкоголем. Теперь же все вокруг него виноваты во всех его несчастьях, кроме него самого.

Завернув свежий хлеб в полотенце, я заглядываю, как в печке подходят еще две буханки, потом проверяю маму и иду к Лидии Порфирьевне. Поход к ней всегда как глоток воды. Она очень добрая и душевная старушка, с которой я люблю общаться. Моя мама дружила с ней до инсульта, и иногда Лидия Порфирьевна приходит проведать ее. Но делает это крайне редко, опасаясь, что мой отец и ее начнет поколачивать. Она женщина пожилая, семья живет в Киеве, не навещают ее совсем, защитить некому. И хоть она и была учительницей моего отца, даже это не останавливает его от того, чтобы обложить ее матом при случае.

Войдя во двор соседки, я иду к дому, во второй раз рассматривая ярко-оранжевую машину, стоящую у нее во дворе. У Порфирьевны гости, и мне неловко нарушать ее покой, но я обещала испеченный хлеб. Оглаживая взглядом сверкающий бок машины, я иду, не глядя вперед, пока передо мной, словно черт из табакерки, не выскакивает парень. Я вскрикиваю от испуга и едва удерживаю хлеб, который норовит выпасть из рук. Мой взгляд сначала утыкается в рельефную грудную клетку, – голую, надо заметить, – а потом поднимается выше. И по мере того, как я рассматриваю парня, чувствую, как начинают пылать мои щеки.