Хочу тебя использовать

Глава 6

Некоторое время мы идем молча. Кусая губу, я перемалываю в голове слова подруги и свои впечатления от Кирилла. В чем-то Дашка права: он был бы идеальным кандидатом для меня. Только вот кандидатом куда: в мужья или в просто парни? Но станет ли парень совершать ради меня столько телодвижений: забирать к себе, лечить мою маму? А с другой стороны, какие у меня варианты? Разве вокруг меня так много парней, готовых помочь мне? А Кирилл смотрит на меня так, будто готов сожрать. Я, конечно, понимаю, что начинать отношения с торговли своим телом ради получения выгоды – это, как минимум, нечестно, а, как максимум, практически проституция. Но кто меня осудит, если из судей здесь только моя совесть?

Недолго думая, резко останавливаюсь, и Кирилл, по инерции сделав еще два шага, тоже тормозит. Поворачивается лицом ко мне.

– Что случилось? – спрашивает он.

Я быстро сокращаю расстояние между нами и, поднявшись на носочки, прижимаюсь своими губами к его. Крепко зажмуриваюсь в ожидании реакции, но ее нет. Распахиваю глаза, но в темноте не вижу его, поэтому мне тяжело понять, что происходит. Смутившись, отстраняюсь, становясь полной стопой на землю. Секунда промедления – и Кирилл хватает меня за затылок и впивается своими губами в мои. Мягко скользит ими, легонько касается языком, а я стою замороженная, не в силах пошевелиться.

– Расслабь губы, – бормочет он хрипло. – Дай поцеловать тебя.

Приоткрываю губы, позволяя ему теперь целовать меня по-настоящему. Не слышу ничего вокруг из-за грохота крови в ушах, когда наш поцелуй становится глубже. Языки сталкиваются, поглаживают друг друга. Мы пробуем, изучаем, знакомимся. Вкус Кирилла взрывается на моем языке, и я с удивлением обнаруживаю, что в нем нет примеси алкоголя. Я бы не удивилась, потому что у обоих парней, с которыми я успела поцеловаться в своей жизни, был привкус с парами алкоголя. Вкус Кирилла чистый, мягкий, с нотками мяты. Он кружит голову и заставляет сердце биться чаще.

Вторая рука Кирилла ложится мне на талию и притягивает ближе к крепкому, поджарому телу, которому я подхожу так, словно была создана для него. Каждая выпуклость в моем теле соответствует впадине на его, и наоборот. Это невероятное ощущение, когда кажется, что мы идеально совпадаем. Я, наверное, забегаю вперед, слишком тороплю события. Но в его объятиях слишком спокойно и безопасно, а я так соскучилась по этому чувству. Последний раз я ощущала такое лет в пять, когда папа нес меня на своих плечах на ярмарку. После этого я больше ни разу такого не испытывала.

– От тебя кружится голова, – произношу шепотом, когда мы наконец разрываем поцелуй.

– Это мои слова, а ты их украла, – я слышу в его голосе улыбку. Кирилл прижимается своим лбом к моему и сплетает наши пальцы. – Идем?

– Мгм.

И дальше мы снова шагаем в тишине. Не знаю, почему мы не разговариваем. У меня столько вопросов к нему, но я никак не могу решиться задать их. Как будто боюсь оттолкнуть его. Хотя вопросы самые простые: о семье, об учебе, сколько ему лет, в конце концов.

Как и обещал, Кирилл ведет меня в обход, по дороге еще пару раз останавливается, чтобы снова поцеловать меня. После этих поцелуев мой мир с трудом возвращается на орбиту, и я еще некоторое время иду, стараясь не путаться в ногах, потому что колени слабеют, а голова кружится.

Когда мы останавливаемся у моих ворот, Кир притягивает меня к себе и заглядывает в глаза. Свет от единственного работающего фонаря на улице не попадает сюда, но в глубине моего двора горит одинокая тусклая лампочка, которая позволяет хотя бы немного рассмотреть выражение его лица. Кирилл улыбается, и мои губы растягиваются, вторя его настроению.

– Что у тебя с этим Сергеем? – спрашивает он, и улыбка медленно превращается в нечто, похожее на оскал.

– Ничего.

– Тогда почему он сказал, что ты его?

– Он может болтать что угодно, но это не говорит о том, что все, что вылетит из его рта, – правда.

– Я просто подумал, что вы пара, и сейчас просто временно разругались.

Я перестаю улыбаться и слегка отталкиваю Кирилла, выпутываясь из его объятий.

– И ты подумал, что я решила скоротать вечер с залетным парнем, пока со своим в ссоре? То есть, целуюсь тут с тобой, прохожу за ручку несколько километров, чтобы развлечься?

– Я не то имел в виду.

– А что?

– Маш…

– Марья, – поправляю его. – Машей меня называют только самые близкие.

Он отступает на шаг назад и проводит ладонью по волосам, улыбка сползает с его лица.

– Поцелуй, как я понимаю, не делает нас ближе? И часто ты так «общаешься» с парнями? Может, предусмотрена еще какая форма общения, и мне тоже немного перепадет?

Заношу руку и отвешиваю нахалу звонкую пощечину, прожигая лицо взглядом. Его голова дергается в сторону, а потом он возвращает взгляд на меня, но теперь в нем ощущается агрессия. Не могу понять, как я это осязаю, но где-то на физическом уровне меня буквально обдает холодом, которым веет от него.

– Пошел ты! – шиплю я и, развернувшись, забегаю во двор.

Закрываю калитку на засов и, не оборачиваясь, несусь в дом. Оказавшись в относительной безопасности родных стен, прижимаюсь спиной к стене в прихожей. Ну и вечер! Сначала этот кавалер недоделанный Туманов, теперь мажор, который, не моргнув, записал меня в шлюхи. Он ведь даже не знает меня! Ну и как я должна его соблазнять и вынудить помочь мне?! Начну – посчитает, что был прав, и я девушка свободных взглядов, мягко говоря. Ладно, этот вариант отпадает. К черту городского мажора! Сама как-нибудь справлюсь!

Прохожу в комнату к маме и наклоняюсь, чтобы поправить сползшее одеяло. Отец, как всегда, спит, похрапывая, даже не озаботившись тем, чтобы укрыть маму. Знает ведь, что из-за того, что ее конечности не двигаются, она постоянно мерзнет. Но какое ему до этого дело? После маминого инсульта он полностью переложил на мои плечи уход за ней. Мол, ты же училась на медсестру, вот и тренируйся. Что так, что эдак тебе после получения образования судки за больными выносить.

Сажусь на кровать и тяжело, порывисто вздыхаю, глотая слезы. Когда я получу его – образование это? Если бы хоть была возможность жить на что-то и нанять маме сиделку, я бы уже была с ней в городе и там бы училась и подрабатывала. Но у меня нет возможности даже вывезти ее туда. Только подкоплю немного денег – отец тут же их спускает на пойло. Нам все время не хватает то на лекарства, то на какие-то другие покупки. Я уже начала копить на зимние сапоги, а сейчас ведь только конец июня. Я просто знаю, что, если отец найдет заначку или увидит, что я отщипываю от семейного бюджета больше положенного, плакала моя новая обувь. Его не интересует, что мои старые сапоги прохудились настолько, что промокают за секунду, стоит выйти на улицу в дождь или в снег.

Падаю на кровать, утыкаясь лицом в подушку, и рыдаю настолько тихо, насколько могу, только бы не разбудить маму или дракона. Если он проснется не по своей воле, то устроит скандал посреди ночи. А я стараюсь скандалов избегать, чтобы лишний раз не волновать маму. Она, бедная, ничем не может помочь мне в этой ситуации, только лежит и молча плачет.

Прорыдавшись, переодеваюсь в ночную сорочку, смываю тушь, большая часть которой осталась на наволочке, и, перевернув подушку, ложусь спать.

Утро встречает меня грохотом на кухне и ругательствами отца. Сажусь, протирая глаза и пытаясь разлепить свинцовые веки. Из-за слез перед сном голова теперь раскалывается, а солнечный свет, проникающий в окно, слепит даже за закрытыми веками.

– Машка, у нас что, нечего пожрать?! – рычит отец.

– Тише, маму разбудишь.

– Проснулась уже! Только ты у нас, принцесса недоделанная, шляешься по ночам, а потом спишь до обеда!

– Как до обеда? – вскидываюсь я, хватая телефон с подоконника, а потом медленно выдыхаю. Семь утра. – Сон алкоголика краток, – бубню себе под нос, спуская ноги на пол.

– Что ты там бухтишь?

– Говорю, еда в холодильнике, на плите только пустые кастрюли.

– Так надо было убрать! – не унимается отец. Ненавижу это время, наверное, больше, чем то, когда он уже выпьет первый раз за день. Потому что у него всегда находится повод для оскорблений.

– Куда? – устало произношу я, подходя к маме. Улыбаюсь вымученной улыбкой, и она вторит мне своей, едва заметной. Целую в лоб. – Как спалось?

Мама медленно моргает, давая понять, что ночь прошла хорошо.

– Сейчас приведу себя в порядок, помоемся и будем завтракать.

– Сначала отца бы накормила, – ворчит отец, но я, игнорируя его, накидываю халат и спешу на улицу в туалет и к умывальнику. Спорить с ним бессмысленно.

Приведя себя и маму в порядок и наконец дождавшись, пока отец свалит из дома, я присаживаюсь на стульчик возле мамы и начинаю ее кормить.

– Вчера встретила у речки Кирилла. Помнишь, внук соседки, про которого я тебе рассказывала? – мама моргает. – Целовались, – говорю с улыбкой, которая тут же тает. – А потом он предположил, что я встречаюсь с Тумановым, но так как мы в ссоре, я позволяю себе гулять с другими в это время. – Мама хмурится. – Я дала ему пощечину и убежала. Эх, а такой был кандидат. – Вопрос в глазах мамы заставляет прояснить ситуацию: – Он богат, мам. Мог бы помочь нам. Я бы увезла тебя в Киев, подлечила, поставила бы на ноги. Могла бы закончить учебу и пойти на работу, нанять тебе реабилитолога. – Мама хмурится еще сильнее. Брови неровно изгибаются в напряжении, и мама возмущенно мычит. – Знаю, тебе не нравится эта идея, ты хотела, чтобы я всего добилась сама. Но какие у меня варианты, мам? Ты же видишь, что происходит. Отец и копейки не дает сэкономить, чтобы отложить. – Из ее глаз вытекает пара слезинок, которые я тут же подхватываю пальцем и вытираю. – Мамулечка, перестань. Я знаю, что ты считаешь себя обузой, но это не так. Ты мой самый дорогой человек, и я буду заботиться о тебе всегда, – она надсадно всхлипывает. – Но я бы хотела, чтобы ты жила нормальной жизнью, а не этой.

Потихоньку мама успокаивается, когда я переключаюсь на другие темы разговоров, строю мечты, которым, возможно, не суждено будет реализоваться. Но разве нам запрещено мечтать даже о несбыточном? Мне кажется, именно фантазии все еще держат меня на плаву.

А в обед начинается армагеддон, потому что отец возвращается со «встречи с друзьями» невменяемо пьяный и не один, а со своими собутыльниками.

Глава 7

– Машка, накрой нам стол по-быстрому! – громыхает он с порога.

– Пап, какой стол? – возмущаюсь я, поставив руки в боки и оторвавшись от таза со стиркой. За спиной отца покачиваются два его собутыльника и ухмыляются. – У нас мама лежачая.

– Так она не будет мешать, а на улице жарко. Давай бегом!

– Идите в другое место! – настаиваю я.

– Это ты сейчас пойдешь в другое место! – рычит отец. – Я даже скажу в какое! Ты гляди, цаца какая! Как жрать за мои кровные, так ты первая!

– За какие твои кровные?! Ты уже семь лет не работаешь, только пьешь!

– Поговори мне еще! – рявкает он, надвигаясь на меня и глядя налитыми кровью глазами. Ненавижу его! Всем сердцем ненавижу! Мой папа, который был таким красавцем в молодости, превратился в это чудовище, брызжущее слюной, с полопавшимися капиллярами в глазах, лохматое, с брюхом, вываливающимся из штанов. Отвратительное зрелище. – Машка, бегом стол накрыла!

– Нет! – я тоже повышаю голос.

Как в замедленной съемке я наблюдаю за тем, как он поднимает руку, и я получаю первую пощечину. Кто ж знал, что в этот момент мне стоило остановиться и спрятаться, убежать? Но я продолжила гнуть свое:

– Ненавижу тебя и твоих друзей! – выкрикиваю я. – Вы все гребаные алкаши, которые света белого не видят! У тебя жена больная, а ты ведешь себя, как подонок! Лучше б деньги заработал ей на врачей! Только и знаешь, что пить!

Кажется, инстинкт самосохранения покинул чат. Единственное, в чем еще выражалось его наличие, – это то, что, бросая оскорбления в лицо отцу, я отступала от него, потому что он надвигался. Я видела приближение бури по часто и резко раздувающимся ноздрям и по бешеному взгляду. Но то, что копилось во мне годы, наконец нашло выход. Видимо, у отца это работает так же, потому что он делает резкий рывок вперед, покачнувшись, и хватает меня за волосы. А потом начинается мой личный ад. Удары отцовских кулаков и ладоней приходятся везде, куда он может дотянуться. Я пытаюсь отбиваться, но даже у пропойцы силы больше, чем у юной девушки. Друзья отца сначала пытаются неуверенно его остановить, а потом дергают от меня. Но проблема в том, что он так и не выпустил мои волосы, поэтому меня швыряет следом за ним. Адская боль пронизывает каждую часть тела, на которой теперь красуется ссадина, которую оставили любящие, заботливые руки отца. Мысленно я проклинаю его, молю Бога избавить нас с мамой от него, но он остается глух к моим молитвам.

Наконец приступ ярости отца угасает, когда собутыльникам удается оттянуть его от меня. Он бросает меня на землю, пнув по ноге, и плюет мне на плечо, а потом вместе с ними уходит. Я обнимаю колени и тихонько вою, раскачиваясь вперед-назад и надеюсь, что мама не слышала этого скандала. Улыбаюсь сквозь слезы лопнувшими губами. По крайней мере, я высказала все, что думаю о нем. Теперь остается только надеяться, что он не прирежет меня во сне, потому что тогда о маме совсем некому будет позаботиться.

Снова слышу голос отца где-то неподалеку и, вскочив с места, держась за саднящий бок, прячусь за сараем, прижимаясь спиной к забору, разделяющему наш двор и двор Порфирьевны.

– Учить она меня еще будет, – бурчит отец, прохаживаясь по двору.

– Саня, да забей ты, идем ко мне, – слышу голос дяди Коли, папиного дружка.

– Нет, ты понял, да? Эта сопля мне будет диктовать, что я могу делать в своем доме, а что не могу.

– Сань…

– Да погоди ты! Хоть денег возьму.

Где он их возьмет? Меня потряхивает не только от боли, а и от мысли, что я не успела припрятать часть денег с сегодняшней продажи черешни. Он ведь все заберет. На что я буду завтра продукты покупать? От понимания, что мы снова останемся без средств к существованию, глаза наливаются слезами и хочется взвыть в голос, потому что сил моих больше нет терпеть всю эту ситуацию. Изо дня в день жить в аду, надеясь на что-то, что никогда не случится.

– Вот тут надо начинать, – раздается внезапно за моей спиной, и я вздрагиваю. – О, здрасьте.

Я медленно поворачиваюсь и натыкаюсь взглядом на какого-то мужика. Быстро утираю слезы и встаю.

– Здрасьте, – здороваюсь, пряча взгляд.

– У тебя все нормально, дочка? – спрашивает он, хмурясь.

– Мгм, – отвечаю и, развернувшись, на трясущихся ногах пытаюсь покинуть свое убежище, придерживаясь за стену сарая, потому что голова кружится все сильнее.

– Маш? – догоняет меня оклик Кирилла, и я зажмуриваюсь. – Ты чего хромаешь?

– Нормально все, – рявкаю я и тороплюсь скрыться за постройкой, чтобы они меня не видели.

Накрываю саднящий рот ладонью, чтобы громкие всхлипы не были слышны соседям, и ковыляю в летний душ. Мне нужно смыть с себя этот ужасный эпизод. Как только первые капли обрушиваются на меня, я облегченно выдыхаю. Ранки саднят и покалывают, но вода все равно помогает почувствовать, словно я отчищаюсь от отцовской грязи. Жаль, что это не помогает мне остановить рыдания. Боль, сжимающая мои внутренности, пульсирует, разносясь по телу. Да, внутри болит сильнее, чем снаружи. Потому что, как бы там ни было, я до последнего наивно верила в то, что отец никогда меня не тронет. Сколько раз замахивался, не пересчитать, но дальше пощечины дело никогда не заходило. До сегодняшнего дня.

Дверь в душевую резко распахивается, а я успеваю только прикрыться руками, насколько могу. В проеме стоит Кирилл и хмуро осматривает меня с головы до ног.

– Кто тебя ударил? – спрашивает тихо, но в его голосе есть что-то, что пугает и меня.

– Ни… никто, – всхлипнув, отвечаю я, а потом снова захожусь в истерике.

Он заходит в душ прямо в одежде и шлепанцах, хлопнув за собой дверью, а потом резко перехватывает меня за затылок и прижимает к себе. Его одежда намокает, но Кириллу, кажется, до этого совсем нет дела. Он так крепко обнимает меня, что я задыхаюсь. А я выливаю на него свои эмоции, которые во мне уже просто не помещаются.

Мы стоим так долгое время. Он не делает ничего, не пытается воспользоваться ситуацией, просто гладит меня по волосам и держит крепко, как будто я могу упасть и рассыпаться. И впервые за долгое время я наконец ощущаю себя в безопасности. Меня все еще трясет, я все еще плачу, но уже нет того дикого ужаса, чувства обреченности, которое накатывало на меня еще несколько минут назад. Сейчас мне кажется, что я становлюсь сильнее, что не настолько одинока и беззащитна, как думала раньше. Позволяю себе иллюзию, словно Кирилл мой парень и он защитит меня даже от моего собственного отца. Ну и пусть это неправда, пускай я занимаюсь самообманом! В данный момент мне так легче пережить свою личную трагедию.

– Кто это сделал? – спрашивает он, выключив воду. Я поднимаю голову, и Кирилл аккуратно проводит большим пальцем над моей разбитой губой. – Маш, кто это был?

Мне бы поправить его, сказать, чтобы называл меня Марьей, как все. Но почему-то не хочется. Еще немножко фантазии, совсем чуть-чуть сладкого обмана, и я снова надену на себя броню. А пока мне хочется отдать свою беззащитность и уязвимость в надежные руки, которые, – хочется верить, – могут бережно хранить все это.

– Отец, – отвечаю хриплым голосом.

– Где он сейчас? – я понимаю, что это спокойствие в его голосе притворное. Или я снова обманываю себя? В конце концов, какое ему дело до меня и моих проблем? В мире есть только один человек, который по-настоящему любит меня и желает мне счастья: моя мама. Все остальные проявляют лишь показное сочувствие.

– Не знаю, ушел.

– Может, тебе в больницу надо? Давай отвезу.

– Нет, все нормально будет.

– Маш…

– Мне нельзя в больницу. Маму не с кем оставить.

– Мы туда и обратно.

Я грустно улыбаюсь, чувствуя, как снова начинает кровоточить растягивающаяся ранка. Провожу кончиками пальцев по гладко выбритой щеке Кирилла.

– Ты хороший.

– Сомнительный комплимент, – хмыкает он, а потом смотрит на мои губы.

И в этот момент мы оба, кажется, осознаем, в каком положении находимся. Я прижимаюсь к нему обнаженным телом, его руки сжимают мою талию. Голую, да. Наши взгляды загораются и мечутся между глазами к губам и обратно. Конечно, он не захочет меня такую уродливую, с кровоподтеками и ссадинами. Только вот упирающееся мне в живот свидетельство возбуждения говорит об обратном.

Глава 8

– Я… – начинает Кирилл севшим голосом, – м-м-м подожду тебя на улице. Одевайся.

И, не глядя на меня, он резко разворачивается и выходит из душа. Я сразу хватаю с крючка полотенце и быстро вытираюсь, стараясь не задевать ранки. Потом заворачиваюсь в махровое полотно и, прихватив грязное платье и белье, выхожу на улицу. Кир сидит на пне возле дома, прислонившись спиной к стене. Его взгляд, еще секунду назад спокойный, снова становится хмурым.

– Оденься, – говорит он, вставая.

– Сейчас, – отвечаю, торопясь войти в дом. По дороге бросаю в тазик со стиркой свою одежду. Я уже почти скрываюсь за тонким тюлем, висящем на двери, как слышу голос Кира:

– Я пойду, бабушке там воду проводят в дом, надо контролировать.

– Ладно, – отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал нормально, но даже я понимаю, что в нем четко можно услышать всю гамму чувств: от обиды – до разочарования.

– Увидимся, – бросает Кирилл и покидает наш двор, довольно громко хлопнув калиткой.

Битый час у меня уходит на то, чтобы обработать все ранки и успокоить маму, которая, судя по взгляду, сходит с ума внутри своих мыслей, неспособная даже вербально выразить всю свою боль.

– Ничего, мамочка, совсем скоро мы бросим его и уедем, – приговариваю я, гладя ее по руке, когда она успокаивается. – Пускай один тут живет и сам выгребает все свое дерьмо. А мы тебя на ноги поставим и как заживем! – Улыбаюсь сквозь слезы. – Вот увидишь, я все сделаю. Найду способ, чтобы сбежать из этой дыры и вылечить тебя.

Утыкаюсь взглядом в окно. Способ есть, только хватит ли мне наглости и беспринципности воспользоваться им – это вопрос года. С другой стороны, еще пара таких выпадов отца – и я лягу рядом с мамой. Никому ненужные, заброшенные калеки, доживающие свой очень короткий век в замке дракона, который не озаботится даже тем, чтобы накормить нас.

С каждой такой мыслью моя решимость крепнет. Я понимаю, что, возможно, поступлю по-скотски, но какой у меня выбор?

Вечером, убедившись в том, что мама уже легла спать и дракон видит десятый сон, я тихо захожу во двор Порфирьевны. Стыдно так, что щеки сейчас превратятся в пепел, так сильно они горят. Я не знаю, что скажу Кириллу. Целый день готовила речь, репетировала ее, а все равно язык не поворачивается произнести это вслух. Я не знаю, как буду разговаривать с ним, если даже в моей собственной голове слова не складываются в предложения.

Подхожу к окну, за которым находится кровать Кирилла, и заглядываю внутрь. Но там пусто и свет не горит. Ушел? Снова пошел на речку к нашим? Разворачиваюсь и возвращаюсь к калитке. Если он там, то и я должна быть рядом. Выпью противной теплой водки для смелости и скажу ему все, что задумала. Как можно тише пробираюсь мимо машины к выходу со двора, как вдруг кто-то хватает меня за руку. Я вскрикиваю от ужаса, но звук выходит тихий и сиплый. Горло словно тисками сдавило. Поворачиваюсь и в темноте ловлю взглядом силуэт Кирилла.