Хулиганы с Мухусской дороги

Непростое время выпало на долю жителей Мухуса. В Драндане, находившемся в шестнадцати километрах от города, стояло едва уцелевшее от недавних боевых действий здание. Там, в потрепанном кабинете, перебирая медицинские карты, трудился врач.

Изучая динамику показаний своих пациентов, доктор время от времени отвлекался на мысль: «Будет ли на этой неделе получка?». Зарплату задерживали вот уже четыре месяца. А с этого вопроса его рассуждения непременно перескакивали на тему поднадоевшего бытия. Там ли находится? Правильно ли идет по жизни? Что будет дальше? Внутренние толкования, позитивные или негативные, будоражили эмоции. Образовавшаяся в порывах волнений энергия требовала немедленной реализации. В такие моменты и кресло тяготило. Доктор начинал семенить по кабинету – большего не позволял возраст. Задерживаясь у окна и осматривая разрушенные войной и впоследствии разграбленные людьми окрестности Драндана, он отбрасывал мысли, которые так или иначе снова возвращались.

Здравница с былой славой в одной из ведущих стран мира превратилась в учреждение, державшееся на последнем вздохе врачебного энтузиазма. Заметно обгоревшие в годы войны палаты, кабинеты, операционные и места общего досуга под барабанный стук проливных дождей заливало водой. В святых стенах лечебницы царили полная антисанитария и разруха. В элитных палатах из-за перебоев с электричеством устанавливали дровяные печи. Воду грели кипятильниками. Медикаменты получали по гуманитарной программе. Однако, несмотря на крайне тяжелое положение дел, людей не покидала надежда на светлое будущее. Что, возможно, для многих было единственной причиной не терять человечность, исполняя данную Гиппократу клятву. Помогала и сама мать природа: чистый морской воздух, удобный для проживания климат и растущие на деревьях витамины немного компенсировали вред, причиненный человеку его собратом.

На двери кабинета врача висела табличка, гласящая: «Душу светлого человека не убить! Сколько не сжигай лес, пройдет время, и прорастет травинка, которая возродит его снова!».

– Джумбер, ты занят? – постучав для приличия, но не дожидаясь ответа, молодой лаборант вошел внутрь.

– Легкая наглость, не способная причинить вред, – дар Божий, – складывая очки, продекламировал доктор. – Зачастую в жизни она необходимее ума, терпения и даже таланта. Именно она, будучи оплотом критического мышления, помогает быстро ориентироваться, дабы не медлить в экстренных случаях. Она придает ее владельцу уверенности, делая его человеком действия. Но это не ваш случай! Ваша же наглость выработана тяжелой порой, когда на уважение нет времени.

Лаборант с открытым ртом ловил каждое слово, выпущенное профессорскими устами, и пытался запомнить для дальнейшего осмысления. Отображением неспособности умственно переварить суть монолога послужило перекошенное лицо с выдвинутой вперед нижней челюстью.

Профессор с сорокалетним стажем, переехавший на постоянное место жительства незадолго до войны, успел привыкнуть к отсутствию субординационных отношений в коллективе. Посему вторично он ответил ему в уже более понятной для собеседника форме:

– Работа есть. Чем могу быть полезным?

– Тебя из милиции друг мой хочет видеть.

– Мы же только на этой неделе дважды виделись! Извините, у меня гора дел.

– Видать, ты ему недоговариваешь! Хотя я вроде тебе русским языком говорю, что это – мой друг!

Не дождавшись согласия на аудиенцию, лаборант деловитой походкой вышел за дверь и отправился на проходную, всем видом показывая свою важность и высокий уровень способностей к решению деловых вопросов. Там его, выпятив грудь, ждал недоумевающий от количества лишних действий милиционер: зайти, взять разрешение, доложить. Правоохранитель твердил о важности своей миссии, проклиная медицинскую бюрократию. Лаборант с ним во всем соглашался, а в короткие моменты пауз успевал вставлять, что в этой больнице, в этом районе, чуть ли ни во всей стране способен разрешить любую проблему. На что оппонент оповестил, что у него по жизни проблем не бывает. Короткий разговор, в котором не принимали участие ни суть, ни логика, ни толерантность, закончился крепким объятием. Дипломатические науки нервно курили в сторонке, пока один парламентер проводил к доктору второго, не менее странного.

Войдя в кабинет, правоохранитель уселся на диван и вытянул в проход ноги. Будучи частым гостем больницы, он каждый раз озадачивал Джумбера Акакиевича одним и тем же вопросом. И каждый раз, получая желаемый ответ, спустя время возвращался вновь. Поначалу количество визитов доходило до трех за неделю. К радости психиатра, со временем они сократились. Зато стали куда более невыносимыми. Чем чаще встречается неприятная личность, тем неприятнее она становится.

– Как пациент?

– Все также. Мне кажется, я говорил вам об этом, но все же повторюсь. Если что-нибудь вдруг изменится, я найду вас и сообщу. Нет никакой необходимости так часто приезжать.

– Я могу. Все хорошо. Мне не трудно.

– Поверьте, даже если бы он был здоров и только изображал больного, как вы отмечаете, он давно сошел бы с ума. Мы лечим больных. На здоровых людей наше лечение не распространяется. Оно идет им во вред.

– Верю, верю. Хочу встретиться с больным. Убедиться. Вы не против?

– Не против ли я? – Джумбер Акакиевич усмехнулся. Он чувствовал себя так, будто в десятый раз пришел в театр на один и тот же спектакль, в котором не поменялось ничего: ни сценарий, ни актерский состав, ни декорации. Разница была лишь в том, что на любимое представление приходишь по собственной воле, а возможность пропустить участие в успевшем надоесть сюжете ему не выпадала.

В тот день поведение милиционера отличалось. От него веяло чрезмерным нахальством и самоуверенностью. Джумберу Акакиевичу он запомнился поначалу человеком глуповатым, робко интересовался здоровьем больного и напоминал любопытную пиявку. Мог часами просидеть в приемной. Однако бесцеремонно зайти, диктуя условия врачу, осмелился впервые. Да и на аудиенцию доселе не напрашивался. Потому просьба крайне удивила доктора. Будучи сторонником соблюдения дисциплины, он всегда следовал уставу. А устав в свою очередь воспрещал без письменного разрешения в виде соответствующей документации допрашивать психически травмированного человека. Но в этой ситуации решающими оказались несколько факторов. Во-первых, отказ сработал бы только в виде отсрочки, чтобы вновь повторить ту же сцену на следующем приеме. А во-вторых, война меняет правила, тем более с участием подобных неугомонных просителей.

Они проследовали вдоль мрачного коридора к палате под номером четырнадцать. По пути встретили лаборанта, занимающегося далеко не своими прямыми обязанностями – он спускал с верхнего этажа отпиленные болгаркой батареи. С выходом из строя котельной служившие источником тепла железки стали ненужными. Надеяться на восстановление отопительной системы в здании, где буквально недавно силами персонала протянули электрический кабель и установили единственный кран для питьевой воды во дворе, не приходилось. Заинтригованный лаборант, отложив груз, присоединился к проверке.

Палата представляла собой помещение в двадцать квадратов: четыре кровати; четыре тумбочки, в которых хранились лекарства и остатки присылаемой из дома еды; четыре стула с разложенными на них вещами пациентов и раковина для мытья посуды с бочкой и ковшом под ней. Все, как завещал Советский Союз, но с корректировкой на бомбардировки. Курс лечения проходили трое, пустующая на данный момент кровать использовалась больными в общих целях. Сидя на ней, один пациент что-то искал в волосах другого, периодически раздавливая найденное ногтями. Третий пациент лежал лицом к стене. Когда в дверях появился Джумбер Акакиевич, ни один из больных не подал и виду. А вот следом вошедший незнакомец в свою очередь испугал бодрствующих. Они одним большим прыжком переместились к окну, где тут же повернулись лицом к улице, залюбовавшись пейзажем. Блюститель закона присел на освободившееся место на кровати, устроившись напротив искомого пациента. На пару минут воцарилась тишина.

– Прекрати.

Слова милиционера прозвучали спокойно, будто он держал в руках неопровержимые доказательства притворства обвиняемого. Однако пациент не шелохнулся. Каждая последующая секунда молчания рисовала все новые красные оттенки на неестественно бледном лице гостя. Дежурное начало быстро сменил основной мотив прибытия. Сотрудник вскочил, свирепствуя, и, разбрызгивая слюни в разные стороны, прокричал:

– Не смешно! В тюрьму! Слышишь!

И вновь тишина. Лишь легкое покачивание головы Джумбера Акакиевича создавало хоть какие-то движения, выражающие всю трагичность эпизода.

Милиционер не унимался – его нервозность нарастала. Он что-то невнятно бубнил под нос и, чем больше злился, тем комичнее выглядел. Проскользнувшая улыбка лаборанта заразила смехом глядевших в окно больных, те тихо захихикали, поднимая настроение Джумберу Акакиевичу. В душной комнате обстановка разряжалась, давая надежды на мирный исход. Но окончательно взбешенный насмешками сотрудник имел свое представление о происходящей ситуации. Со всей дури ударив лежачего пациента ногой по спине, наглец призвал того встать.

Джумбер Акакиевич, считавший себя интеллигентом старой школы и переходивший на язык кулаков в последний раз в далеком детстве, бросился на обидчика. Ему в помощь подскочили и два пациента. Однако даже численное превосходство старых и больных не дало результат. Обезумевший милиционер без труда раскидал их по разным углам. Тогда уже молодой лаборант, жертвуя хорошими отношениями, обхватил сотрудника за талию и вышвырнул из палаты. Да так, что правоохранитель кувыркнулся в коридоре и ударился головой о батарею, оставленную там тем же лаборантом. Быстро сориентировавшись, сотрудник вскочил. Он указал на незаконно снятый обогреватель, чем успокоил летевшего на него с бранью защитника:

– Тише будь! И до тебя доберусь!

А затем милиционер спешно покинул здание.

***

Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Мухус, как и весь постсоветский край, находится в тяжелом финансовом положении. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Большинство из муниципальных зданий были преданы огню. Мухусский вокзал, один из самых красивых на темноморском побережье, сгорел! Лишь красующаяся на шпиле звезда символизировала, что он еще жив, что его можно восстановить.

Сильно пострадал также и частный сектор: крыши латали кусками шифера, на окна натягивали целлофаны, воду таскали ведрами и хранили в резервуарах. Уничтоженная водопроводная система вынудила жителей поменять душ на ковш. Усугублялось положение блокадой со стороны старшего брата. Экономика нуждалась в импульсе. Западную границу могли пересекать только женщины, старики и дети. Мужчины охраняли периметр восточной границы. Чтобы как-то протянуть существование, спасались огородом и хозяйством. Город зависел от села. Замечалось некоторое оживление промышленности, но это не было тем подъемом, за которым следует расцвет. Многие работали во имя страны, идеи и будущего – то есть без зарплаты. Женщины набирались сил и терпения на мандариновой толкучке близ реки Уосп, чтобы привезти в семью хлеб. Люди понимали, несмотря на сложности, страшное позади. У страны был лидер, которому народ верил и за которым шел. Эйфория от победы и долгожданное мирное небо заряжали население оптимизмом.

Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Густая борода, подобно зеленым росткам природы, которым на этой земле дай шанс расти, не руби, не коси, не срезай, и она вырастет, обволокла мощные по своей конструкции здания, как волосы затмевают некогда светлое лицо. Карие, томные глаза говорили о скрытой по ненадобности в период войны, но оставшейся глубоко в душе интеллигентности.

По мнению самих мухусчан, несмотря на пережитые трудности, мухусчанин должен остаться мухусчанином! Разве что появились понятия «довоенный мухусчанин» и «послевоенный», но все надеялись на бесшовное соединение терминов.

Разрушенные здания бросались в глаза, словно шрамы на благородном лице. Конечно, многочисленные рубцы безвестного человека могут отпугнуть. А если речь идет о ком-то родном? Зная, что внутри он тот же, на что способны последствия какой-нибудь аварии или пожара? Улыбка, какой может улыбнуться только сильный, понимающий весь ужас вчерашнего дня и знающий что, если сегодня не радоваться, ничего хорошего завтра не останется. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.

На Площади Свободы, в самом центре Мухуса, скапливались молодые люди лет четырнадцати-пятнадцати. Поглядывая на архитектурное сооружение, служившее в довоенные годы обителью для большинства министерств, они обсуждали, в какую сумму обошлось бы восстановление. Однако эта тема не являлась причиной сбора, она вообще их не касалась. Но спокойный разговор быстро перешел на повышенные, порой даже оскорбительные, но в то же время и шутливые тона. В метрах тридцати от приятельской заварушки стояла машина. Сидящие в ней, наблюдая за происходящим, время от времени выражали, что молодежь нынче не та. Однако все неудовольствия ограничивались лишь недовольными вздохами и строгими взглядами. Они с огромным терпением ждали решения своей проблемы. Собрались из-за пропажи автомобиля.

Вальяжной походкой, направляясь к Площади Свободы, приближался парень двадцати лет. Чуть выше среднего роста, со светлым не загоревшим лицом, темными, длинными, аккуратно уложенными волосами и с легкой щетиной. Одет он был с иголочки во все черное и бесконечно теребил в руках коричневый платок, единственную выделявшуюся по цвету вещь его гардероба. В таком образе он предстал перед ожидающими его людьми. Подростки перестали спорить и побежали здороваться. Протягивая руки, они подавались вперед лицами, желая коснуться щеками, выполняя тем самым ритуал приветствия, присущий исключительно близким людям. Из автомобиля вышли трое. Они поприветствовали всех, ограничившись лишь рукопожатием.

Исходя из поведанной истории, неизвестные, используя отвертку, без труда вскрыли дверь автомобиля и, разобрав замок зажигания, замкнули провода. За пять минут машина исчезла. Обнаружилась пропажа утром. Хозяин оказался перед выбором – обращаться в милицию или к уличным ребятам. Писать заявление смысла не было – вероятность возврата крайне низкая. Да и в будущем не сулило потерпевшему ничего хорошего. Поэтому пошли по другому пути – обратились к Алиасу, хотя и не были с ним знакомы.

Наведя справки о нуждающихся в помощи людях, худой, но при этом весьма жилистый, вытянутый подобно струне парень с впавшими скулами не услышал ничего плохого, как и хорошего. И все же решил помочь. Молодые ребята пришли по его просьбе. Они проживали или часто околачивались возле места происшествия.

– Мои дорогие друзья, у наших старших товарищей украли машину. Эти люди не заслужили такого поведения по отношению к себе. Имейте виду, если где-нибудь тема всплывет, надо возвращать.

Выразившийся коротко и предельно ясно, Алиас спокойно пошел по улице, ведущей к морю, в закусочную «Альбатрос».

Забегая вперед, стоит отметить, что машину вернули в ту же ночь в место, откуда и угнали. Разве что без запасного колеса, магнитофона и, прихватив аккумулятор. Предположительно, если Алиас попросил бы вернуть и эти вещи, их непременно вернули бы, но хозяин счел, что неплохо отделался, потому тему угона больше не поднимал, так и не узнав имени похитителя.

В довоенные годы «Альбатрос» всегда был забит приезжими. Расположение у самого моря манило туристов. Волны, ударяясь об опорную стену, щедро одаривали посетителей брызгами. С виду заведение являло собой лавочки и столы, накрытые крышей на свежем воздухе. Плюс внутреннее помещение, являвшееся пристанищем для отдыха в плохую погоду. Разнообразное меню, включающее коктейли, шампанские вина, деликатесы из морепродуктов и шоколадные десерты, после войны сменилось на несколько блюд повседневной кухни и кофе.

Сын хозяев «Альбатроса» во время боевых действий пропал без вести. Общение с клиентами отвлекало родителей от горестных мыслей, да и заставляло время для них бежать быстрее. Других причин содержать заведение у них не было, так как, несмотря на многолюдность, работали без прибыли. Единственное, что неизменно росло, – это записи в долговой книге. Каждый день в книге появлялись новые имена, а напротив «старых» увеличивались числа. Были и те, кто покрывал долги, но этого едва хватало, чтобы уйти в ноль.

Алиас разместился внутри, попросив у хозяина Георгия Владимировича горькую мясную солянку. На улице человек двадцать играли в карты. Три стола заняли джокеристы, а один – любители секи. На столе лежала наличка, которая кочевала от проигравших игроков к победителям. Удивленная Тамара Родионовна, жена Георгия Владимировича, принося кофе и забирая грязные чашки, всякий раз добродушно ворчала: «Деньги есть, а долги не платите!». И только забрав крупный выигрыш, один из шулеров протянул хозяйке в уплату купюру, покрыв немного свои обязательства перед заведением. Больше про долги она ничего не говорила.

Порцию, посыпанную большим количеством горького перца, раза в два больше, чем полагается по стандартам меню, подали Алиасу. Хозяева души в нем не чаяли. Тамара Родионовна каждое утро бродила по рынку в поисках самого острого перца, дабы угодить любимому клиенту. Алиас не оставлял долгов. Разве что за исключением моментов, когда он кого-то угощал, и то долго не задерживал. Отдавал в тот же день, в крайнем случае – на следующий.

Отари Тариелович Булавадзе – личность интересная. Ему удавалось сочетать несочетаемое. Будучи обладателем вражеской национальности и вдобавок еще сотрудником милиции, он пользовался уважением среди населения. Если с первым пунктом все было предельно ясно, так как он прошел войну с первого дня, защищая свою родину, а не схожих по фамилии родичей, то второе трудно поддавалось логике. Он, будучи честным, нравственным, не берущим взяток, принципиальным и привязанным к профессии, арестовал уйму нарушителей, но под призрение уличных парней не попал, хотя для этого многого не надо было. Большинству было достаточно просто устроиться на работу в милицию. Конечно, к нему не бежали с распростертыми объятиями и не рассказывали о происшествиях, это вообще считалось одним из самых страшных грехов, но уж точно отношение к нему было не таким, как к другим носителям эполетов в синей камуфляжной форме.

Малорослый, худощавый капитан прошел быстрыми шагами мимо игроков в карты, обогнул икающего от поедания горького перца Алиаса и приблизился к барной стойке, за которой стоял хозяин Георгий Владимирович. Не оказав и ему никаких приветственных знаков, усатый мужчина со строгими чертами лица налил себе из графина стакан воды. Осушив его до дна большими глотками, привлек к себе внимание:

– Уважаемые!

Игроки, успевшие попрятать по карманам деньги, толпились в помещении. Перешептываясь друг с другом, пытались узнать, увидел ли Отари Тариэлович, что игра шла на интерес. Давать повод для моральных разговоров, которыми славился капитан, не хотелось.

– Сегодня утром поступило заявление, в котором гражданин известил о пропаже кошелька с содержимым в четыреста манатов и водительским удостоверением, – участковый вытащил из кармана улику и, показав ее всем, будто отыгрывая роль детектива на съемках фильма, продолжил. – Я по принципу раскрытых мною дел подобного характера отправился к мусорному баку подле нашего участка и обнаружил эту вещь. Преступник смеется над нами. Он совершает кражу, а вещественные доказательства подбрасывает, не оставляя улик. Это уже восьмое противозаконное действие за последние два месяца.

– А с чего вы взяли, что это – один и тот же человек? – полюбопытствовала протирающая пепельницу Тамара Родионовна.

– А это самое интересное, – Отари Тариелович, поглаживая усы, окинул сверкающим взглядом Алиаса, – все эти деяния объединяет тонкая нить. Грабитель возвращает половину имущества жертве. Этот случай не стал исключением. Когда я нашел кошелек, в нем было 200 манат.

– Прямо Робин Гуд Мухуский, – пошутил Алиас.

– Если не одна важная деталь, – блюститель закона налил себе еще один стакан воды и присел за стол к Алиасу. – Робин Гуд забирал у богатых и отдавал бедным. А тут жертвами являются сами бедняки. И пусть наш добряк не надеется, что когда я его поймаю, срок будет скошен пополам.

***

По извилистому подъему, ведущему к зданию университета, поднимались четверо. Шли тяжело – у горы имелся крутой склон. Один парень явно выделялся на фоне остальных. Одетый не по размеру, он тащился, волоча по земле подвернутые джинсы и вытирая со лба пот свисающей до колен майкой. Могло показаться, что этот худой, но обладающий не вписывающейся в конституцию телосложения большой головой с густой шевелюрой студент есть пример того, как, невзирая на трудности, нужно стремиться учиться. Но взяв нужную высоту, подобравшись к ступенькам храма знаний, он не последовал за тремя идущими впереди, а развернулся на сто восемьдесят градусов.

В припаркованном микроавтобусе РАФ играли в кости несколько человек. Шофер, покуривая сигарету, глядел на двух потенциальных пассажиров, ожидающих маршрутное такси. Для совершения рейса требовалась полная посадка, в идеале еще стоячих взять. Пассажиры, смирившись, ждали перемены, когда окончившие занятия студенты помогли бы заполнить места. Водитель о работе и не подумывал. Выкинув окурок, он определил сумму кона и закрутил зары.

Суть игры проста. Победитель предыдущего раунда делал ставку и совершал бросок. Остальным давался выбор – ставить аналогичную сумму и также кидать кости или пропускать ход. А дальше простая арифметика – у кого больше, тот выиграл. Ничья – в пользу первого броска.

– Пять и пять! Десять очков.

Смельчаков, желающих попробовать перекинуть комбинацию пятерок, не нашлось. Водитель потянулся к деньгам. Остаться при своем, будучи на ставке, – неплохой результат. Не успев коснуться монет, он увидел юношу, ставящего возле его кона равноценную стопку своих монет. Обычно молодых вроде Инала водители в силу возрастной разницы к игре не допускали. Иногда советом, а если надо, криком и подзатыльником гнали подальше. Инал же вел себя непринужденно. Взяв в руки кости, взболтал и швырнул на доску, лежавшую на сиденье. То ли решительность парня, то ли неординарность, в которой перекидывался один из наивысших результатов, способствовали молчаливому сопровождению ситуации.

– Шесть-шесть, – к всеобщему удивлению, воскликнул Инал.

Превзойти этот итог – дело невозможное, поэтому Инал, сложив свои монеты с выигрышными, заявил:

– Играю на все, – и бросил кости. Выпало три очка – единица и двойка.

И вновь никто не погнал парнишку на двадцать лет младше. Надежда поживиться легкими деньгами, а проигравшему водителю отыграться, оказалась слишком сладкой. Зазвенели монеты, и раз за разом цифры на выпавших костях росли.

Водитель перекидывал восемь очков. Соблазненный большим кушем, он завертел в излюбленной манере кубики и обнаружил, как к упавшей шестерке докручивается пятерка. Его довольный смех разлетелся по улице. Доминантным взглядом победителя, осматривающего поверженных соперников, он раззадоривал:

– Есть желающие рискнуть?

Игроки, признавшие поражение, приподняли вверх открытые ладони, а шаг назад от игровой дощечки символизировал капитуляцию.

– Секундочку!

Инал добросил к кучке денег горстку монет, позволяющую совершить еще один бросок.

– Это ты уже чересчур в себя проверил! – донеслось предостережение от одного наблюдателя.

– Шел бы ты, малой, когда повезло, – нарисовался очередной советчик.

А пораженный дерзостью водитель, похлопав глазками, растянул, как в таких ситуациях принято говорить, улыбку до ушей.

Инал долго тряс кулак. Как могло показаться зрителям, тихо читая молитву. В реальности он перебирал детскую считалку:

– Экете бекете чукото ме. Абаль фабаль дурмане. Экс пекс науль фауль пуль.

Кулак раскрылся, зары покатились, и две шестерки предстали к вниманию наблюдателей. Инал засыпал карман монетами. А водитель напоминал рыбака, у которого в последний момент прямо на глазах сорвался в воду добротный лобан. Он взглянул на остановку, на которой уже ожидало шестеро. Рафик не заполнить. Однако, задержавшись, он боялся проиграть отложенные на бензин деньги. Поэтому повелел требовательным голосом соискателям легкой наживы покинуть транспорт, ссылаясь на работу. Вышли все кроме Инала.

– А ты че стоишь? Я же сказал, на выход!