По аллеям души

Рассказы

Однажды в дождь

Вот уже неделю шёл дождь, мелкий, противный, не давая своей монотонностью даже намёков на окончание. Он был причиной нашей многодневной стоянки здесь, на берегу таёжной реки. Мелкие, словно просеянные через сито капельки проникали везде, где только можно, заставляя нас надевать длинные плащи с капюшонами, резким запахом сырости и блестящие от этих капель сапоги. Тучи понизу цеплялись большими дымчатыми клочьями за верхушки высоких сосен, елей и этим скрывали истинные размеры деревьев. Иголки, принимая на себя мелкие капли, удерживали их потом между собой. Ветви растений опускались к земле под тяжестью падающей с неба атмосферной воды. А берёзы с кустами, хотя у них нет хвои, умудрялись набирать морось на листья, ветки и стволы. Она потоками стекала по ним вниз или шумно била по траве и кустам большими прозрачными, уже укрупнёнными и потяжелевшими каплями. Те же в свою очередь, пока находились на травинке, листе, иголке, отсвечивали и искрились всеми цветами радуги, при этом постоянно меняя свою форму. Но если подойти и неосторожно задеть за торчащие лесные красивые ветки, то мгновенно промокнешь, будто побывал в большой настоящей водяной струе: обдаст с головы до ног.

Нам явно не повезло: над нашей местностью кружился тёплый обширный малоподвижный циклон, и по прогнозам ветродуев-синоптиков, пока он полностью не прольётся своим моросящим дождём, изрядно будет портить нам настроение. В силу этих обстоятельств мы в лагере передвигались только в случае крайней необходимости, сидели в палатках почти весь день, спали, играли во что-нибудь, читали, хоть как-то отвлекаясь от монотонного ожидания хорошей погоды. Делали это вместе с большими кусачими рыжими комарами и кровожадной мелкой мошкарой, которые атаковали нас без устали днём и ночью. Недаром именно мошкара считается одним из самых свирепых созданий на земле. Замерев на оголённой коже, она откусывает своими жадными челюстями кусочек вашей плоти, и вам становится по-настоящему больно, а всё тело начинает чесаться. К вечеру комары на нашей стоянке особенно свирепели, становились очень наглыми: сначала они как обычно воинственно жужжали возле уха, а потом, улучив момент, кусали и кололи всех рыжими носами в губы, шею или руки. И мы от этой боли уже забывали о мелкой мошкаре, которая жила где-то там у каждого из нас под одеждой, начинали ладонями отчаянно лупить себя в ночи, зверея от своей беспомощности.

Лагерь наш состоял из нескольких давно промокших палаток, среди которых целыми днями невостребованными слонялись мы, унылые, искусанные и скучающие работники без работы, продолжая ждать «у моря погоды». Мы все приехали сюда, чтобы немного подзаработать, но застряли в этом промокшем лесу. А виной всему был этот обложной тёплый дождь.

Вечерами после ужина мы подолгу засиживались у костра под натянутым брезентовым навесом, сушили свои вещи, накидывая их на воткнутые в землю колья, пили чай, разговаривали, вспоминая всякие истории, пока хватало припасённых дров. Эти вечера стали для нас просто спасательным кругом.

Нас было семеро. Публика разношёрстная, разновозрастная. Представьте картину: у костра прямо у огня на раскладных железных табуретках, обтянутых брезентом, расположились Владимир, мужик ещё не старый, но с этаким возрастным пивным животиком, а чуть поодаль от него его слева – скуластый Геннадий, раньше – шахтёр из Донбасса, а потом работник УСИНа. Справа от Владимира задумчиво глядел на огонь грустными синими глазами моложавый Сергей. Когда-то он работал по вентиляции, но что-то пошло не так, и ему пришлось уволиться. Рядом с ним был энергичный Анатолий, которому здесь приходилось носить и днём и ночью вязаную шапочку, сберегая свою лысину от укусов. Говорят, что когда-то он имел свой бизнес на рынке, а потом пришлось его свернуть из-за кризиса. Был ещё строитель Олег, молодой и шустрый; возрастной Николай, бывший страховой агент; а также скромный автор этих строк.

Как-то Владимир с хрипотцой давно курящего человека вдруг стал рассказывать. Все мужики под пологом сразу затихли, расположившись полукругом, глотая чай с комарами из своих огромных кружек.

«В тот год я уволился с завода, который просто стал разваливаться. Долго не работал тогда, месяцев пять. А тут в газете прочитал, что набирают людей для работы на вахту. Надоело уже дома сидеть на шее у жены, ну и пришёл к ним. Действительно, набирают. Спросили:

– Кем работал?

– На заводе мастером, – отвечаю.

– Бригадиром пойдёшь к нам?

– Пойду, – согласился я, тем более что деньги мне там пообещали хорошие».

Тут порыв ветра пригнал рассказчику в лицо порцию слезливого дыма, от которого закашлялся его сосед Олег.

– Не даёт послушать, зараза, – заулыбался он. И все тоже заулыбались.

– Комаров пугает, не иначе! Ну, что дальше было?

«И поехали мы тогда на вырубку подлеска нефтяной трассы на север. Народ подобрался вроде одинаковый, но хмурый какой-то: в глаза при разговоре не смотрят. Вроде умный базар ведут про житьё-бытьё, а потом понимаешь, что изъян в них какой-то. Слышишь только витиеватый мат. Ржут громко и как-то очень зло, балаболят по любому поводу. А когда говорят о своих же жёнах и вообще о бабах, то стыдно потом за них становится. Практически они все раньше сидели, мотали срок, и это, конечно, витало в воздухе. Причём, чувствовалось, что все они деревенские, примерно из одного района. Курили, как черти, чифирили. Ещё я понял, что они люто ненавидят любых начальников над ними, просто потому, что те всё равно обманут. Как таких людей на эту работу набирали, не знаю.

В общем, дали мне тогда денег на прокорм и для работы, и мы отправились. У нас были моя бригадирская «Нива» с кузовком и «ЗИЛ-131» – «будка КУНГ», знаете, такой закрытый кузов-фургончик, они ещё с советских времён в армии использовались (да и используются до сих пор). Внутри имелось необходимое бытовое оборудование и спальные места».

Владимир, не спеша, прикурив сигарету из костра от головешки, несколько раз затянулся, и продолжал:

«Мужики пилами с кусторезами работают, в кучи носят сучья, укладывают, а я около 131-го кашеварю, бензином их снабжаю».

Тут Владимир с размаху безжалостно бросил в костёр свой окурок, должно быть, что-то вспомнил, плюнул потом со злостью в огонь, вызвав этим треск и букет дыма в ответ.

«Неделю всё было хорошо, работали от зари и до зари. Утром, по прохладе, разгоняли темп работ, после обеда снижали из-за жары. А работать-то они могли, привычные к труду, заразы, бывалые; и вроде понимали все, как надо работать «на калыме». Только мошкара очень донимала. Особенно, когда пилили ивняк по жаре в низинах, где она плодится. А там же ещё и комары! Всё это кусает, пищит, грызёт! Вымотались, короче, все. В накомарниках жарко, чуть открылся – капут! Уставали больше морально».

Рассказчик снова сделал паузу, уклоняясь от надоевшего дыма, видно, тяжело ему было об этом вспоминать.

«Вот и зашёл разговор о бане, чтобы как-то залечить укусы, отдохнуть. Правда, за неимением лучшего баню заменили душем. Нашли пластмассовый бачок, приделали лейку и приторочили к соснам. Воду грели на костре, а потом заливали её наверх.

Настроение после горячей воды у всех поднялось.

– Надо бы чуть вздрогнуть по маленькой, – предложили мне мужики, и я с ними, не подумав, согласился».

Владимир снова чиркнул спичкой, прикуривая сигарету.

– Пашто спички не экономишь, костёр ведь есть? – проворчал Олег, уклоняясь от дыма. – Ладно, давай дальше!

«Ну, сели, врезали. Нет! Им ещё давай, давай и всё. Разошлась, понеслась, «родимая», по кочкам, одним словом!».

Рассказчик вынул из костра наполовину обгоревшую ветку и уложил её, подсохшую, на кучу углей. Ветка вспыхнула, осветила лица всех собравшихся.

«Нет больше, поздно уже, – говорю. Не понимают. Я махнул безнадёжно рукой, а сам полез себе в палатку, как бы показывая, что разговор окончен, залез в спальник и сразу уснул.

Прошло около часа-двух после этого. И вдруг проснулся от какого-то беспокойства. Уже стемнело. Где-то недалеко зажгли большой костёр. От него несло сладким запахом лесной гари. Прислушался. Шёл громкий разговор:

– Давай его разбудим, а деньги заберём! Или ноги ему слегка подрежем! Кинем, свалим по домам. Надоели эти шакалы, начальники. Пусть кого другого вместо нас поищет!

Я вдруг понял, что это они про меня.

– Ты чё, я ещё на условно-досрочном, сразу менты повяжут.

– А давай его палатку подожжём, хай побегает!

Тени на пологе палатки мне казались страшными и уродливыми, не люди, а демоны.

Кто-то постучал по пологу:

– Бригадир, ты не спишь? Можешь выйти поговорить?

Я лежал, не двигался, а у самого сердце в пятках. Молчу.

– Спит, гад!

– Да ну его. Пошли, вмажем самогонки, а потом вернёмся, разбудим.

Шаги стихли. У меня сердце колотилось, как у зайца, норовило выскочить из груди.

Вдруг около будки машины раздался выстрел. Да у них оружие! Вот придурки!

Дело принимало совсем скверный оборот. Что же мне делать? Живым бы остаться.

– Давай по его палатке мелкой дробью. Подумаешь, немного в штаны наложит. Ха-ха-ха!

– Нет, давай лучше его подожжём, а потом пару ведер воды выльем, пусть поплавает! На зоне одному это устроили, так тот аж уделался!

Так громким смехом, матом и выстрелами, постепенно приближаясь ко мне, они показали мне, на что способны. Уроды!

– Мужики, ура, есть бухло! Лысый достал в посёлке! Он пришёл к бабке, а она не продаёт ему! Не дам, и всё, хоть убей, говорит. Пришлось припугнуть, забрал всё же у неё здоровую канистру. Ну, Лысый, молодец!

– А сам-то он где? Не хочет поучаствовать в охоте на сладкую дичь?

– Наливает всем в кружки. Пошли! Отоваримся по полной, он и закуску принёс тоже!

И, гогоча, они удалились к себе в будку. Всё стихло. Про меня на время забыли.

Что делать? Я же за всё отвечаю тут. Поэтому, быстро расстегнув молнию на дверях палатки, пошёл к 131-му и рванул дверь будки.

Там было накурено, воняло чем-то кислым, может, какой-то травой или ещё чем. По полу вызывающе каталась пустая бутылка. Все сидели за столом, у каждого в руках была кружка, наверно, с самогонкой.

– Вы что творите?

– Ты это, дай нам денег, только и всего. И будет тихо, – после возникшей паузы ухмыльнулся Лысый. – У тебя же денег уйма, а так, по-другому, мы тебя кончим, нам терять нечего. Пропал где-то в лесу и всё! Один тут уже пропал, а как гоношился!

Обстановка накалялась. Я понял, что передо мной сидят уже не люди, для них уже нет ничего святого, и они готовы на всё. Проклятые, обезумевшие зэчары. У всех на хавальниках были злые улыбки. И эти слова о пропаже кого-то из них… А что, если это…

– Ты не понял, деньги давай! – Лысый покачивал головою, ухмыляясь, для убедительности даже растопырил пальцы, подняв вверх оба мизинца.

Я попытался как-то остановить этот беспредел:

– Это же деньги на еду, бензин, работу!

– А нам-то что! А знаешь, давай выпей с нами.

Он протянул мне свою кружку. Я отвёл её в сторону.

– Что, брезгуешь, начальник? Белая кость? Тварь!

Он схватил со стола большой нож и двинулся на меня:

– Зарежу! Ненавижу!

Раздались крики:

– Давай! Давай его прямо тут опустим!

Я отпрянул, закрыв дверь будки прямо перед мордой Лысого, потом кинулся к своей палатке за сумкой, где были деньги. Не помню, как успел её схватить».

Наш костёр внезапно проснулся от тлеющего сна, загорелся и осветил своим красным холодным светом нас, сохнущих под пологом слушателей. Всем было интересно.

А рассказчик продолжил:

«Я бежал и лихорадочно думал, что делать дальше. Чувствую, эти придурки уже меня догоняют. Они зверели всё больше и больше:

– Стой!

Я резко остановился и обернулся. Лысый не ожидал моей остановки. Он с пеной у рта по инерции подался вперёд и от этого упал на четвереньки, а в его руке сверкнул нож.

– Ну ты попал! – крикнул он мне. Он стал размахивать ножом и рыть землю, вонзая его по самую рукоятку: раз-раз-раз, кровожадно рыча, как хищное животное.

– Зарежу! – завопил он. Подоспели остальные, встав в полукольцо за его спиной.

– Ты попробуй, кинься! Этот нож воткну в твоё вонючее горло! – сказал я тихо, но так, что все застыли, не ожидая такого поворота событий.

Воцарилась зловещая тишина. Да, картина маслом. У него: ямы в земле ножом; у меня: пружина какая-то внутри и мысль, что я его прикончу, воткну его же нож в глотку, и никто ему, этому злодею, не поможет.

И вдруг, сам не ожидая от себя, я пошёл вперёд. И они почему-то расступились, пропуская меня. Воспользовавшись их замешательством, я рванул в лес!

Через некоторое время раздались выстрелы. Они устроили на меня стрельбу, как в тире, настоящую охоту. Хорошо, что они были в стельку пьяные, плохо соображали и стреляли мелкой дробью, всё обошлось без последствий.

Вдруг земля словно ушла вниз. Сумка улетела куда-то в сторону, а я кубарем свалился в ночную пустоту, в овраг, и потерял сознание.

Когда очнулся, было совсем светло. Стояла тишина. До лагеря, оказалось, было около двух километров. Увидел 131-й вдалеке, потом подкрался поближе. Дверь будки была открыта настежь. Я помнил о ружьях, поэтому осторожно заглянул внутрь.

На нарах с краю сидел Лысый, качаясь вперёд-назад, и его голова с выпученными безумными шарами тоже раскачивалась, как маятник. Овощ и овощ! Жуть!

– Покурили, выпили, денег давай… – пробормотал я. – Погуляли…

В столе торчал тот самый нож, который я чуть не воткнул в этого демона, не взял грех на душу».

Рассказчик встал и в наступившей тишине подбросил в костёр нарубленный хворост.

– И как всё закончилось? – спросил Сергей,

– Да вот собственно и всё. Исчезли работнички. Свалили. Их вещей-то в 131-м не оказалось.

– Как, совсем смылись?

– Да, сдулись, уехали домой. Бросили инструмент, свои вонючие робы. Хорошо, что хоть водитель не убежал. Когда протрезвел от дурной сивухи, рассказал мне, что пили самогон, курили чего-то там и сдурели от этого конкретно. Лысый полез на мачту ЛЭП, чтобы лучше расслышать сигнал по сотовому телефону, да сорвался вниз башкой о землю. Наверное, другие испугались, просто дали дёру.

Короче, я сам тогда вызвал скорую и полицейских, перенёс все разборки, как говорится, доказал им, что ни в чём не виноват. Видел, как Лысого погрузили в скорую.

Всё так вот успокоилось. Работу, конечно, не сделали. Денег никто не получил. Да, каждый, наверное, думал, что он бессмертен, что у него есть ещё жизни, как в игре. Закончится одна, на – вторую, потом – третью. Лови! Давай! И что? Приехали! Как вот так жить? Зачем? Поэтому и сюда поехал работать с тревогой на душе. Какие тут люди встретятся, не знаешь».

Рассказчик умолк. Под пологом слышался настойчивый стук капель с деревьев, да потрескивал хворост, а по кругу вился едкий дым. Кровососы нас кусали, но казалось, что уже не так больно.

Повисла пауза.

– Да, с такими нельзя сюсюкать, – проговорил будто бы дремавший Анатолий.

– Такие думают, что у них, как у кошек, несколько жизней, не везёт в одной, повезёт в другой, это так называемый «синдром отложенной жизни», наверное, – произнёс Геннадий. Он расположился недалеко от огня, постоянно менял позу от его горячего воздействия, сгибая и разгибая ноги.

– Я их тоже много повидал. Работал когда-то в СИЗО. Сама система делает их такими. И они там сами себя делают. Что с него взять, когда ежедневно: «Статья такая! Суд тогда-то!». Следаки, нары, шконки, похавать, заложить, фуфло, бабло, зенки вылупил! Они живут потом, как волки проклятые, только лес свой знают. Детям своим потом рассказывают да ещё этим и гордятся! Те потом тоже смотреть туда начинают, их копируя. Озлобленные на всех.

– Да, точно, твари, – ответил ему Сергей, – никто из них, очевидно, ни в грош не ставил свою жизнь, поэтому и закончилось всё, как закончилось. – А вот со мной случился эпизод прямо противоположный, второй раз, можно сказать, родился.

И Сергей поведал свою историю.

«Вообще в жизни мне везло на приключения. Например, удалось как-то побывать в действующей угольной шахте на глубине; покачать крыльями пассажирского лайнера, даже его штурвал держал в руках; залезал на гору, где на высоте уже трудно дышать. Однажды сплавился на байдарке по горной речке, видел вблизи старт баллистической ракеты, страшно было! Даже порулил большим океанским кораблём; погонял на боевом танке ночью по приборам ночного видения; прыгнул с парашютом и многое-многое ещё. Но вот нафига я залез в кабину вертолёта МИ-2, до сих пор для меня загадка.

Так вот. В кабине этого «геликоптера», так раньше называли вертолёты, есть всего два кресла: для пилота и пассажира, обычно техника-механика. И вот техник остался тогда на земле, не помню, по какой причине. Место было свободное, ну я и сел!

Летели над тайгой вдоль линий. Обзор хороший: стекло от пола до потолка, только смотри! Когда винт крутится, то достаточно шумно, поэтому надеваются наушники с микрофоном у рта. Надо тебе что-то сказать, нажимаешь на приборном щитке кнопку, говоришь, например, «привет!», а командир слышит и тебе что-то говорит.

Делали разведку. Часто подсаживались для дозаправки топливом из бензовоза, который ехал за нами по земле.

Вот и тогда-то взлетели, помню, после топливной заправки. Внизу было обширное болото: то тут, то там мелькала вода. Лягушек мы, конечно, с высоты не видели, но запах метана над болотом хорошо чувствовался.

Маршрут дальше проходил над массивом высокого кедрача. Он навис над сопкой сплошным зелёным облаком и становился всё ближе по ходу полёта.

Мы шутливо переговаривались по внутренней связи, и, ни о чём не думая, летели и летели на заход солнца».

Теперь уже Сергей на правах рассказчика встал и подкинул веток в костёр. Все сидевшие одобрительно закивали.

«Вдруг стало заметно тише, гул двигателя стих. А дальше вдруг послышалось: чак, чак, чак, чак, чак, чак! Что это?

Я посмотрел на командира. Тот, ухватившись за рычаг управления, с ужасом смотрел на приборную доску. Видно было, что не что-то, а всё идет не так: мы стали быстро терять высоту, стала приближаться земля, то есть болото. Да, это был отказ двигателя.

Я раньше считал, что вся прошлая моя жизнь – это длинное-предлинное событие, а тут увидел и понял, что нет! Она – короткое мгновение! В памяти почему-то всплыла избитая фраза: «его жизнь вся промелькнула перед глазами». Да, именно. Каким-то калейдоскопом, когда видишь всё одновременно.

Зелёный горизонт тем временем стремительно опускался, уносясь в стороны. Я знал, что будет удар, ведь высота приличная. Сердце замерло в ожидании…

– Господи-и! Спаси-и!

Вот оно! Бах! Осколки лопастей, как снаряды в кино, словно в замедленном действии пролетели мимо».

Сергей, обхватив свою голову ладонями, покачался из стороны в сторону, помолчал и продолжил:

«Потом нас развернуло на сто восемьдесят, немного приподняло над местными лягушками и снова сильно кинуло о землю, окончательно заваливая машину на бок, причём, в мою сторону. Уже не полёт, но и остановки-то ещё нет!

Всё, однако, рушилось!

Вот она смерть, за окном в болоте, только руку протяни. Разбилось стекло, пригнулся в другую сторону я…

Трава… Осколки…Моя жизнь…

Всё хрустело, трескалось, шипело! Потом наконец-то остановилось…

Всё. Живой…

Помню, как отстегнул ремень безопасности и свалился в наполняющую кабину воду, потом нырнул и с трудом встал на оказавшуюся где-то внизу дверцу.

Надо мной сидел боком командир, всё ещё пристёгнутый ремнём.

– Цел? – спросил он меня.

– Цел! – ответил я, – давай вылезать будем, раз живые.

Я отстегнул ремень и толкнул его в окно. Он, пулей выбравшись из кабины, помог и мне через это же окно выбраться.

Огляделись. Болото. Вертолёт на боку.

– Долетался! Хорошо, что в болото, а не на вон тот близкий кедрач, – пробурчал командир.

А до кедрача было-то всего метров сто… Просто по-вез-ло.

Громкое шипение покинутого нами «геликоптера» заставило забыть о своей радости.

– Сейчас рванёт, – сказал я. Но всё обошлось».

Сергей приподнял кружку с чаем, как бы говоря тост.

«Нет, я не набожный, не подумайте чего. Но Бог, я понял, есть! Да, верно говорят, что на войне не бывает атеистов. Потом появились спасатели, были экспертиза, показания. Помню, что уже в гостинице часов через пять у меня началась такая тряска, зуб на зуб не попадает! Дрожь какая-то глубинная. Налили тогда мне водки целый стакан. «Пей!». Я выпил:

– Что же в-в-ы м-м-не в-воду-то дали?

Не унялась дрожь и тогда!

– Пей ещё!

Даже закуски не надо было. Выпил ещё.

– Опять вода что ли?

Тогда выпил я целую бутылку водки, даже не почувствовав её крепости.

Утром долго смотрелся в зеркало, вспомнил всё. Ужаснулся.

– Ну что, запомни этот день – шестое августа, будет у тебя теперь ещё один день рождения, – сказал я своей физиономии в зеркале.

Вот и думай, в чём смысл жизни. Да в самой жизни и есть смысл. Простая мысль почему-то пришла мне тогда, как же я люблю эту жизнь! Каждой клеточкой, каждым вздохом! Когда позвонил жене и услышал её голос, так был рад, ведь всё могло быть и по-другому».

Сергею подлили горячего, душистого чаю, который тот начал с удовольствием отхлёбывать под звуки потрескивающего костра. И снова дым отгонял всякую нечисть вместе с мошкой, не допуская их в наш уютный круг.

– А зачем ты полез-то в вертолёт? Ты ж не лётчик, – улыбались мужики.

– Пускай бы без тебя командир лягушек бы и пугал! Да ещё и ангела-хранителя своего побеспокоил! Он у тебя есть, это точно!

Потом минорно звучала гитара. Пели все вместе песни о любви, счастье, просто о жизни. Подпевали все, даже те, кто не знал слов…

Как хорошо всё же жить…

Разошлись под утро, чтобы снова ждать и ждать конца этой мокроты. Спали до обеда, потом все молча поели. Разговаривать не хотелось.

А дождь в это время продолжал монотонно долбить, снова везде слышался надоедливый стук капель, везде всё жужжало и кусалось.

Развели костёр, чтобы согреться. Для этого серо-оранжево-желтые стволики сухих сосёнок и сучьев были нарублены, напилены на полешки, сложены в огромную кучу под полог из полиэтилена. И снова густой дым от намокших веток и лапника кружился лениво то в одну, то в другую сторону и, как живой надоедливый умник, устремлялся за любым человеком, приблизившимся сюда «на новенького», лез в глаза, вызывая слёзы, заставлял снова задерживать дыхание, пережидать наплывы сладковатых его клубов. Он щекотал любому приблизившемуся сюда человеку нервы, как бы говоря, кто здесь хозяин. Комары вместе с мошкарой чуть отгонялись им на безусловных его правах, чтобы потом, пока дым делал передышку из-за слабых порывов ветра, давать насекомым снова и снова жужжать и кусать людей без устали и сожаления.

Сидели, думали каждый о своём. Молчание прервал Олег. Как раз в это время дым перекинулся на него, да так свирепо, что его глаза заслезились и дыхание перехватило. Он чуть пригнулся от надоедливого дыма.

«А хотите и я вам расскажу. Вот со мной был случай такой. Представьте заводские будни небольшого завода вдали от магистралей и аэропортов. Там люди жили и живут по привычной схеме: утро-вечер. И от дыма страдают тоже! Завод получил заказ изготовить партию стальных резервуаров для хранения нефти. Работу поручили опытной бригаде сварщиков. И тут нас, студентов, прислали из техникума на практику, определили в цех подсобниками. Мы ещё, конечно, совсем пацаны, даже в армии не были. Усы только пробиваются – пушок. Я попал в пару с Трофимычем, самим бригадиром.

Мужик был старой закваски: ворчливый, нудный, иногда грубый, заносчивый, жёсткий, порой даже жестокий. Он держал бригаду сварных в ежовых рукавицах. Ему не прекословили. При этом уважали за профессионализм, а также за то, что он пахал, как все, от работы не отлынивал, а, напротив, брал её самую трудную часть на себя. Сначала тот был очень рад напарнику и даже сначала хвастался этим фактом:

– Не первых практикантов-то прислали, а всё-таки, – говорил он гордо. Но решил по старой традиции для начала своего практиканта слегка помуштровать. То заставит меня придерживать для прихвата заготовку, а сам зайдёт за резервуар и выкурит пару сигарет, специально забыв о моём существовании. Потом, когда вернётся, начинает распространяться о том, что молодые руки держат не то и не это, что всё сдвинуто, и надо снова мерить и приставлять, прихватывать по новой. Деталь после прихвата надо было обваривать по периметру, и это тоже поручалось мне. Или вот, например, когда мы находились вдвоём наверху резервуара, скажет принести с земли что-то, а потом это оказывается и не то, и мне приходилось раза три спускаться и подниматься. Не дай Бог что-то, где-то не так. А сколько матов и проклятий сыпалось потом от Трофимыча и не пересчитать. Короче, так он меня достал! Я даже плакал, но чтоб Трофимыч не видел.