По аллеям души

Одним словом, возненавидел я его всем сердцем, всей душой. Дальше – больше: придирки и издевательства становились всё злее и изощрённее. У всех парней наставники, как наставники, а тут – «злая собака».

Вечером в бытовке бригадир в одиночку засаживал шкалик и молча уходил.

Однажды варили лестницу к резервуару. После сварки шлак сбивали кувалдой. Чтобы сбить окалину, приходилось стучать прямо по стенке железного изделия, пугая округу эхом от ударов. Трофимыч естественно поручил мне эту работу, а сам пошёл курить в бытовку. Уж я там от души тогда наяривал кувалдой по пустой цистерне… Бам!…Бам!… Целый час бил. Звон в ушах был, как пытка!

Мелькала школа, начало учёбы в техникуме. Вспомнил похороны отца. Мать потом ушла к какому-то залётному фраеру, мы остались с младшим братом одни, и много чего ещё. Голодно иногда так было. А тут ещё свирепое лицо Трофимыча… Да сверху летнее солнце нещадно палило, будто заключило союз со звоном и грохотом.

Тут поплыло всё перед глазами, и я потерял сознание. Очнувшись, увидел Трофимыча. Я испуганно вскочил. Бригадир даже не спросил, что со мной. Спокойно пошёл дальше. Тогда я взял в руки кувалду и с криком: «А-а-а! Ненавижу!» – изо всей силы ударил по звонкому борту резервуара прямо рядом с головой врага. Потом одумался, бросил кувалду, отбежал метров на тридцать и стал ожидать реакции.

– Придурок, – только и пробурчал Трофимыч. Затем достал сигарету, закурил и зло добавил:

– Сопливый придурок! Сдурел, придурок!».

Рассказчик немного прервался, тоже закурил, хотя дыма всем сидящим у костра хватало.

«Не последовало дальше между нами никаких объяснений и извинений. Ненависть стала для обоих хронической, ушла внутрь под кожу.

«Пойдём сюда, балбес, варить будем полку», – как-то сказал бригадир. Мы поднялись на самый верх железяки, потом спустились по внутренней лестнице с переноской в руках. Лампа горела, пока мы не оказались на дне сооружения, и вдруг почему-то потухла. Люк, куда залезли, высвечивал только квадрат синего неба наверху. Воздух здесь был горячим и спёртым от нагретых стальных бортов, что дышать было трудно.

– Иди, узнай, что там такое, – приказал Трофимыч. – Я здесь побуду. Да не будь конченым, возвращайся скорее.

Так я оказался на свободе. Дул ветерок. Хорошо!

Мысль родилась мгновенно. Я закрыл люк тяжелой крышкой и накинул гайку. Тотчас послышался тихий крик Трофимыча с проклятиями. Быстро спустившись по лестнице, я увидел…да, да кувалду, с которой потерял сознание, и со всего размаху бабахнул по железяке, вложив в удар всю злость, а потом стал неистово бить эту звонкую стену. Обессилев, бросил кувалду.

Но каково же ему там, в темноте? Ужаснувшись, я уже простил жалкого Трофимыча и, освободив крышку люка от стопора, быстро откинул гайку,

Огромная крышка, как пушинка, отлетела в сторону, и на свет, как чёрт из табакерки, выскочил бригадир. Прыгая через ступеньки, он спустился по лестнице и, оказавшись на земле, оглянулся как-то виновато на меня и потом вдруг рухнул на землю.

Пришла очередь испугаться мне. Я подбежал к мастеру и ну его тормошить. Однако тот не подавал признаков жизни. В голове набатом застучала мысль: «Умер, и это я его убил!».

– Очнись, Трофимыч, только не умирай! – закричал я. – Я не хотел так!

На крик подоспели люди, вызвали скорую, бригадира увезли.

Потом в бытовке посмотрел на его шкафчик. На дверце была фотография красавицы в бикини, которая символизировала всю его спокойную жизнь до сегодняшнего инцидента. А теперь её нет. Всё. Мне тюрьма. А как же брат?

Чуть позже я пошёл в кардиологию, куда доставили Трофимыча. Била дрожь. Вдруг бригадира уже нет в живых? Мимо снующих врачей тихонько на цыпочках прокрался в палату, где он лежал.

– Прости, Трофимыч, бес попутал, я просто пошутил, дурак, – промямлил я, наклонившись над больным. – Ну виноват!

На что тот еле слышно ответил:

– Да ладно, чего там, бывает.

– Не умирай только, ладно?

– Постараюсь…

– Вот, сок принес тебе, пей.

Потом ещё долго стоял над неподвижным бригадиром, видел, как капельки раствора уходят тому в вену. Слёзы стояли у меня в глазах, было стыдно.

И вдруг показалось, что Трофимыч не дышит. Склонившись над койкой, я вдруг услышал:

– Шутки такие, шутки…

Тут же помчался за помощью. Но прибежавшие врачи выставили меня за дверь.

– В реанимацию, срочно!

Потом мимо меня проследовал накрытый простынями бригадир с хлопотавшими по ходу движения каталки медсестрой и врачом.

А ещё через какое-то время проклятый инфаркт отступил.

«Спасибо, спасибо, Трофимыч!». Нет, я не плакал, просто слёзы, никого не стесняясь, выходили из души.

Я так никому и не рассказал о происшедшем, просто бригадиру стало плохо и всё».

Все молчали. Видно, что всех задела эта история. Анатолий в своей вязаной шапочке встал и подкинул в костёр ещё полешек, вызвав полёт множества ярких искр.

– Да, такое вот наставничество. Раньше оно было даже обязательным. Потом подзабылось. А зря… Правда, наставники-то разные бывают. А где их наберёшься, хороших? Встреча с настоящим мужиком нужна любому парню. Ладно, если у тебя есть отец, когда он даёт ремня, с ним начинаешь понимать, что можно, а что нельзя, иногда он даёт один урок на всю жизнь. А тут ты сам учился жить. Вот и получается, если нет мужика в семье, то и не на кого опереться, не у кого спросить совета, как жить, как поступать. Наверное, у каждого из нас было что-то такое в молодости, за что до сих пор стыдно. А сейчас вообще стыд не в моде, да и слабые пацаны пошли, многие без отца растут. А рядом кто? Ведь у нас везде одни женщины: дома – мать без мужа, в садике – воспитательницы, в школе – учительницы.

Порассуждали ещё немного. Незаметно наступало утро. Стало совсем светло. Дождь всё отбивал свою ритмичную музыку, обложной, долгий.

С неохотой покидал тогда я этот наш костёр, в палатке потом вспоминал и вспоминал рассказы, а ещё наши песни, пока не окунулся в сон. Про телефон тоже свой вспомнил, что надо бы позвонить сегодня домой. Там так ждут моего звонка…

К обеду прилетел вертолёт, кстати, тоже МИ-2. Он привёз продукты, как-то прорвавшись сквозь заставы дождя.

Летчик сразу спросил, что за автомобиль или генератор работает постоянно здесь у нас, и так удивился, когда мы ему ответили, что это просто голодная стая комаров стучит и жужжит с другой стороны палаток на улице. Зашёл разговор о дожде.

– На этих площадях дождь будет ещё три-четыре дня, – узнали мы от него.

– А нам-то что же делать? – чуть не взвыли все мы. Перспектива мокнуть без работы, дальше скармливая себя комарам, не радовала.

– Да, ребята, мне очень вас жаль. А давайте попробуем прекратить дождь! Может, пошаманим, а? – предложил командир. Видно было, что он опытный, но мы сначала не поняли.

– Как это? Вы что можете повлиять на погоду и прекратить дождь? – удивились

– Условие такое: надо в это всем хорошенько поверить.

– Да мы уже хоть в чёрта поверим, достала уже эта мокрота! Дело надо делать, а мы тут комаров только кормим, – в один голос ответили мы, – конечно, давайте попробуем.

– Сколько нас человек? – спросил лётчик.

– Семеро, с вами восемь.

– Надо девять.

– Прямо вот так девять?

– Да. Ладно, попросим механика. Тем более, что нам пришёл запрет по метеопрогнозу на полёты. Действо надо проводить, как у шаманов, на закат солнца.

Пришлось определять и высчитывать местоположение запада по компасу в момент заката, ведь тучи надёжно его закрыли.

– Нам понадобится ещё девять заострённых четырёхметровых жердей из ивняка. Их быстро вырубили, заострили, бегом принесли к ногам командира. Доложили готовность, ведь когда скука и безделье, то любая работа радует.

Но вот наконец все собрались. Минуту постояли молча и потом вдевятером двинулись к самой кромке воды, на реку. Каждый нёс жердь и думал об окончании постылого дождя. Песок на речном пляже чуть поскрипывал под ногами, словно сомневаясь в реальности происходящего. Мокрые капюшоны, болотные сапоги, жерди, идущие друг за другом мы. Каждый в тот миг думал с усмешкой, что не хватает только алтаря и жертвы юной, всё было пока так нереально, так обманчиво.

– Живой огонь нужен в ритуале, – сказал каким-то сухим трескучим голосом командир. Поэтому, не доходя пары метров до воды, мы остановились, разожгли костёр из веток, плеснув туда бензина.

Он выстроил нас в круг и снова попросил каждого поверить, что дождь прекратится и, главное, сильно-сильно пожелать этого.

– Вы только будьте серьёзны и уверены в этом, и всё сбудется.

Где-то за тучами находилось закатное солнце. Уточнив по компасу его местонахождение, лётчик воткнул с размаха свою жердь тонкой верхушкой в песок.

– Делай, как я!

И по этой команде вскоре все девять жердей были с размаху воткнуты в пляж.

Получился неподвижный круг из жердей и копошащихся рядом людей.

– Делай, как я, думай как я, повторяй за мной! – громко сипел командир.

Он повернулся спиной к западу и, широко разведя руки в стороны, резко сомкнул их вверху над собой, потом, как бы обращаясь к кому-то, крикнул:

– Хочу, чтоб не было дождя! Дождь, прекратись!

И он упал на колени перед костром. Каждый из нас по его примеру сделал то же самое, каждый упал на колени и разводил и сводил руки, обращаясь наверх, кричал.

Были там тогда мы, девять взрослых мужиков, наедине с бесконечностью, просящих на коленях у природы пощады. Наши голоса слились тогда в одном мощном порыве. И девять жердей, воткнутых верхушками большим кругом, подтверждали, что всё серьёзно и всё обязательно сбудется.

Мы желали! Мы гнали прочь тучи! Мы были едины!

В лагерь возвращались, с тоской глядя на мокрые деревья и кусты, серое хмурое небо, ожидая уже действия нашего обряда. Разговоры только и были про чудеса природы.

– Учитесь ждать, – сказал нам тогда командир, и все разбрелись по своим палаткам.

А дождь не унимался и даже стал сильнее: стучал по веткам, лупил по палаткам, кидался шишками, иголками, противный, не хотел прекращаться!

Через некоторое время внезапно всё стихло. Дождь перестал! Не верилось!

Услышав громкий голос тишины, все пулей вылетели из своих палаток. обсохшее солнце резануло по глазам, улыбаясь нам своими волшебными лучами в полоске чистого голубого неба.

Нам не верилось. Но всем так хотелось чуда, и оно произошло. Мы были едины. Каждый был причастен к его сотворению. Как же мало мы о себе знаем. И как же многое в жизни зависит от воли и устремлений человека!

Вчерашний ночной костёр почти потух, но дымком всё же напомнил о себе в наступившем летнем тихом утре. «Генераторы» с «моторами» жужжали, продолжая работать и удивлять…

Лагерь пробуждался.

Впереди был день, впереди была, наконец, работа!

Командировка

Однажды я приехал в город Донецк Ростовской области в командировку. Этот шахтёрский городок был небольшой, но в нём находились три шахты и достаточно крупный машиностроительный завод. Поселившись в единственную гостиницу, которая находилась в центре, я отправился на завод. Рабочий день там уже подходил к концу, но мне всё же удалось пройти на территорию, встретиться с нужными людьми, договориться о дальнейшем моём здесь пребывании, и через пару часов уже вернулся в гостиницу, захватив в магазине продуктов для ужина.

Номер у меня был двухместный, и я нисколько не удивился, когда увидел ещё одного жильца, средних лет мужчину в тапочках на босу ногу.

– Здравствуйте, я Александр, – сказал я ему и прошёл в комнату.

– Здравствуйте, а я Виктор, – ответил мне сосед и заулыбался. С первых секунд мне стало ясно, что передо мной нормальный мужик, весёлый, примерно моего возраста, не зануда. «Мне повезло», – подумал я. Мы сразу разговорились. Выяснилось, что Виктор – шахтный инспектор, приехал на одну из шахт для проверки. Я же сказал ему, что инженер, приехал сюда в командировку на завод.

Время приближалось к ужину. Виктор тонко спросил у меня, где я собираюсь перекусить, а я в ответ показал ему на авоську с продуктами. Сосед достал из своей сумки бутылку водки. Мы быстро соорудили ужин, и вскоре после трех-четырех тостов, как два кота, разлеглись на своих кроватях.

Виктор оказался неплохим собеседником. Он как профессиональный горный инженер здорово разбирался в тонкостях своей специальности, потому что раньше работал сменным мастером на шахте у себя в городе. Он рассказывал о нелегкой шахтёрской жизни, как в его смену произошел взрыв метана, и он был вынужден перейти в инспектора. Я слушал его с большим интересом, тоже в свою очередь говорил о себе. И тут мне очень захотелось хоть одним глазком посмотреть на шахту, на шахтёров, на их работу, когда постоянно над тобой висит угроза смерти.

– А можно мне побывать на шахте?

Я задал вопрос и даже не надеялся на положительное его решение.

– Да, конечно. Я всё организую, и в обед мы с тобой спустимся вниз (на «ты» мы перешли сразу при встрече). В свою очередь я предложил Виктору побывать на заводе.

Утром я поехал на завод, где мне удалось начать переговоры с руководством завода по теме командировки и заказать пропуск для Виктора на следующий день.

Пообедав в столовке, я позвонил Виктору и с первых слов понял, что всё в порядке: моя мечта сбудется, и я спущусь в шахту. Виктор приехал за мной на машине, которую ему выделили, прямо к гостинице, и вскоре мы входили в здание шахтоуправления.

Познакомившись с правилами техники безопасности (их проходит обязательно каждый, кто спускается под землю), я переоделся в робу шахтёра: куртку, брюки, белую нательную рубаку и кальсоны. Также мне выдали массивный газоанализатор метана, тяжёлый аккумулятор, к которому подсоединялась лампочка для освещения, каску, резиновые сапоги и респиратор. Я прикрепил на специальный кронштейн лампочку к каске: очень даже удобно, куда повернёшь голову, там и светло. Аккумулятор был массивен и привешивался на ремень, туда же крепился и анализатор метана. Метан в смеси с воздухом, как известно, образует взрывную смесь, и этот анализатор должен оповестить об опасности. При проходке часто бывают случаи, когда в пласте угля шахтный комбайн встречается с метановой полостью. Там метан под давлением находится миллионы лет, а потом мгновенно высвобождается в атмосферу забоя. Происходит резкий выброс этого газа, и любая искра приводит к взрыву смеси. Взрывная волна тогда пройдет по шахте, вызовет ожоги легких шахтёров, жертвы, а также многочисленные завалы и разрушения. Эти доспехи шахтёра (аккумулятор и анализатор) были тяжеловаты, где-то около пяти килограмм. Да к тому же на ремень ещё привешивался туесок с едой. В общем, свое отражение в зеркале я не узнал!

Просторный двор, яркое солнце проводили меня к высокой металлической конструкции с вращающимся барабаном. По тому, что прибыла вереница вагонеток откуда-то снизу, я догадался: это был подъёмник. Стали выходить шахтёры, и барабан остановился. Я подумал сначала, что это негры, только зубы сверкали. Они оживлённо о чем-то разговаривали, проходя мимо нас с Виктором, обдавая нас реальным чувством окончания трудной работы. Или всех своих страхов под землёй? Может, они радовались, что просто живы?

Мне уже совсем не хотелось спускаться куда-то в преисподнюю… Но Виктор… Виктор шагнул в неподвижную вагонетку и взглядом показал мне: «Садись!».

Мы начали спуск, всё скрылось из виду. Рядом двигалась транспортёрная лента, по которой на-гора поднимался уголь. Триста метров спуска (всего-то!), и вагонетка, наконец, остановилась. Попетляв по освещенным галереям, мы пересели в другую вагонетку и опустились ещё на двести метров (!). Любой человек, особенно тот, кто никогда не спускался в действующую шахту, испытывает ни с чем не сравнимое чувство замкнутого пространства. А если осознаёшь, что над тобой гора, готовая раздавить тебя в лепёшку, и каждую секунду всё может взорваться и обрушиться, то становится совсем жутко. Сущий ад! Короче, на глубину пятьсот метров я прибыл на одних эмоциях.

Дальше предстоял путь пешком. Горели светильники, освещая проход по галерее. Надо было идти! Наши шаги звучали в такт, делая всё происходящее каким-то нереальным.

Свод галереи справа и слева подпирали частые бетонные крепи. Некоторые из них были изогнуты, так на них давила гора. Транспортёрная лента, достаточно широкая, находилась в постоянном движении. Между ней и дорогой была канава, наполненная глубинной шахтной водой, которая успокаивающе журчала. Галерея, по которой мы шли, была длинная. В одном месте нам преградила путь большая куча породы. Камни были острые, большие и мелкие. Крепи вокруг повалены и сломаны.

– Что это? – спросил я у Виктора.

– Обвалился свод, – ответил он.

– Почему крепи снова не устанавливают?

– А зачем? Всё, что могло, уже здесь обрушилось.

Виктор показал на образовавшийся купол. Мы с трудом перебрались через завал, и, дойдя до конца галереи, упёрлись в стену. Но это, как выяснилось, была совсем не стена, это вертикально висели листы толстой резины внахлёст друг на друга. С усилием отодвинув один лист, мы попали в некую замкнутую камеру – затвор. Тут и там стояли короба, доверху наполненные мелкой белой пылью. Виктор пояснил, что это размолотая порода. При взрыве метана или угольной пыли, а оседающая пыль тоже взрывается, она переворачивает короба, тогда пыль заполняет всё пространство этого затвора. Резина гасит часть взрывной волны и не дает огненному смерчу распространиться дальше по галерее и шахте.

– Что, страшно? – засмеялся Виктор.

– Страшновато, – честно ответил я, устремляясь за ним к висящей резине на другой стороне затвора.

Остаток пути по этой галерее был для меня самым трудным. Кислорода в воздухе было явно намного меньше, чем мы привыкли. Воздух был тёплый, поэтому дышать приходилось чаще.

– Это поток из шахты к поверхности. Отработанный воздух из нижних галерей и ярусов, но сейчас мы пройдем его, – подбадривающе сказал Виктор.

Мы повернули в боковой тоннель, снова прошли через затвор. Свежий воздух новой галереи был настолько резким, что от быстрого перехода даже закружилась голова. «Боже, зачем мне эти мучения? Вот ещё любознательный нашелся!» – подумал я про себя.

Потом начал опускаться свод, стала меняться и высота прохода по галерее. Крепи вокруг были напряженные, изогнутые. Пятьсот метров давали о себе знать. С каждым шагом мы наклонялись все ниже и ниже, пока я не начал доставать дорогу руками. Мы, чертыхаясь, пробирались вперёд уже на четвереньках. Свет от лампочек на касках слепил глаза, пятнами метался по крепям, камням, отражался в тихо журчащей воде внизу под ногами. Дальше встретился купол от давнего обвала, и мы пошли нормально, подняв голову. В сапоги попала вода, руки окоченели и не слушались. А лента с углём всё монотонно двигалась, нарушая легким шуршанием тишину пятисотметровой глубины…

– Хочешь посмотреть, как работает комбайн? – Виктор показал куда-то в уходящую даль галереи. В ней рождалось и тут же рассеивалось густое угольное облако. Пыль от комбайна была вездесуща, проникала в каждую мою клеточку, респиратор давно не помогал.

– Да нет, наверное, и это впечатляет, но пойдем уже обратно, –пробормотал я. Виктор быстро зашел в какую-то небольшую комнатку, где были пускатели, выключатели, реле, упакованные в контейнеры из пенопласта, что-то записал в лежащем на полке журнале, рассматривая контейнера. Очевидно, что это конечная точка моей экскурсии в тар-тара-ры…

Обратно мы пошли уже какой-то короткой дорогой. Подъём – это не спуск. А когда уже известно про будущее окончание ада, это дело даже радостное. Наконец-то я увидел дневной свет! И лопасти барабана уже возникли передо мной. Ура! Приехали!

В раздевалке я долго смотрел на себя в зеркало. В нём отражался жалкий испуганный чёрный негр! Я улыбался и качал головой, и моё отражение качало белозубой головой тоже. Странно, я ведь ничего не делал, не работал, только прошёлся по шахте, а весь чёрный. Потом я долго мылся в душевой, отплёвывался углём, смывая и сажу, и стресс.

Виктор отправился в шахтоуправление, а я пошёл в гостиницу, и, выбрав самый короткий путь через площадь, почти бегом пересёк её. Быстрее отсюда! Да, в шахту я теперь ни ногой, как бы мне не было интересно.

Как же люди работают там всю жизнь? Кто-то из классиков сказал: «Ко всему-то подлец-человек привыкает»… Такой вот крепкий народ – шахтеры!

На другой день мы с Виктором из гостиницы, как и было запланировано к обеду, поехали на завод. Нам оформили пропуска, и мы прошли на территорию.

После посещения шахты я не знал, как себя вести с Виктором.

«Покажу побольше», – решил я, и началась экскурсия теперь для Виктора…

Пришли в огромный токарный цех. Здесь было множество станков, сновали быстрые электрокары, тенью работала сверху кран-балка. И запах…

Запах не горы, а горячей эмульсии, стружки. Вот важно шагают по цеховым проходам молоденькие девушки-контролёры, вот склоняют над обрабатываемыми деталями очкастые лица токарей, фрезеровщиков. Вот стеклянные кабины сменных мастеров с озабоченным видом по выпуску продукции. Народу!

Но этот цех совсем не удивил Виктора. На улице я спросил у него:

– Ну как?

– Да как в раю, – улыбнулся он мне в ответ, и мы пошли дальше.

Пришли в цех гальваники. Здесь выстроились в ряды несколько автоматических линий. Производство вредное, но нужное.

Здесь покрывались детали никелем и хромом. Автоматическая тележка сама выбирала детали, окунала их в ванны, занимающие всю площадь цеха. Обслуживал все эти умные тележки, подвески всего один человек. Это настоящее чудо автоматики, гордость завода.

– Ну как? – опять спросил я у Виктора.

– Как в раю!

И вот, наконец, мы подошли к цеху, который я наметил посетить первым, но из-за обеденного перерыва всё передвинул. Мы прошли в большие распашные ворота…кузницы.

Кузница! Вот рай! Вдоль стен стояли пять больших молотов. У каждого вес падающих частей с трехметровой высоты был больше десяти тонн. К молоту под большим давлением подавался по отдельной трубе пар, он дополнительно разгонял верхний боёк, и тот почти с утроенной силой бил по заготовке, установленной на нижнем неподвижном бойке. Эти пять гигантов в обед, конечно, молчали, но должны были ожить, уже совсем скоро. На молотах штамповались заготовки размером с небольшого человека. Они разогревались в печи неподалёку и огромными клещами укладывались на нижний боёк для штамповки.

От печи шёл жар. Температура превращает твёрдый металл в пластилин. А он, горячий, манит к себе, зачаровывает, гипнотизирует человека: смотреть на него и смотреть! Вот уже появились нагревальщики в касках, шерстяных спецовках и ботинках с металлическими носками, предохраняющими ноги от повреждения при работе.

И началось! Люди подвели огромные клещи к печи и вытащили оттуда нагретый почти добела большой металлический цилиндр, затем повезли его к молоту. Появился кузнец – главный в этом процессе. Он включил молот, и верхний боёк, как лёгкое перышко, взлетел на три метра и стал вверху покачиваться, готовясь к удару. Первый удар молота был неожиданным в этом тихом, таком симпатичном мире обедов, очередей, проходных. От удара сердце ёкнуло, подпрыгнуло. Такой же эффект мы ощущаем, слушая громкую ритмическую музыку по низким частотам в стиле хард-рока. Второй и третий удары монстра были еще мощнее. Молот по движению кузнеца взмыл вверх, а огромные клещи уже закусили штамповку и потянули её на огромный пресс, где был удален излишек металла. Готовая штампованная деталь грохнулась в большой контейнер и осветила своим почти белым светом его дно. Но в цехе же пять металлических монстров. Краем глаза я заметил приготовления ещё у двух молотов. Будут одновременно работать три гиганта! Я даже немного испугался за Виктора. От ударов ещё двух исполинов закачалась земля. Ударная троица нещадно била и била свои нагретые огромные заготовки, а сердце от нарастающего гула, казалось, скоро выскочит и остановится.

Я посмотрел на Виктора. На его лице был не просто испуг, был ужас! Виктор стоял в оцепенении, уставившись в разогретые болванки. Я не мешал ему воспринимать окружающее. Он после каждого удара пригибал голову, а потом цепко схватил меня за рукав куртки и, показывая на дверь, что-то прокричал.

Мы пулей выбежали из цеха. В ушах звенело, земля качалась, казалось, тишина оглушила. Так молча и добрались до гостиницы.

А вечером за столом долго говорили, как нам обоим было страшно, о красоте раскалённого металла и раздавленных крепях. Виктору, привыкшему к тишине подземелий, молчанию многометровой горной глубины было отчего сбежать из кузницы. Там для него был ад, который напомнил ему, быть может, о пережитом взрыве в его смену на шахте.

А я на шахте? Там для меня был ад, на глубине без воздуха, с обвалами, в пыли, под угрозой взрыва, с тусклой лампочкой, в сапогах и робе.