Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

Тетя не появлялась перед клиентами, хотя Мэри временами видела ее тень за дверью и слышала шаги в коридоре, а один раз заметила ее испуганные глаза, глядевшие в дверную щелку. Вечер казался нескончаемым, и Мэри жаждала избавления. Из-за пелены табачного дыма и алкогольных паров, висевшей в воздухе, едва можно было разглядеть другой конец зала, и ее усталым, закрывающимся глазам лица мужчин представлялись бесформенными и искаженными, состоящими только из волос и зубов, с непомерно большими ртами. Те, кто уже напился под завязку, лежали на скамейках или на полу, словно мертвые, уткнувшись лицом в ладони.

Те, кто еще был достаточно трезв, чтобы держаться на ногах, столпились вокруг грязного маленького проходимца из Редрута, который сделался душой общества. Шахта, где он прежде работал, обрушилась, и он пустился бродяжничать, торговал вразнос, побирался и постепенно собрал целую коллекцию похабных песенок, словно извлеченных им из грязных внутренностей земли, в которых он когда-то чуть не был погребен заживо, и вот теперь этими перлами он развлекал компанию в трактире «Ямайка».

От хохота, которым встречали его сальные остроты, дрожала крыша, и громче всех смеялся сам хозяин. Мэри был противен этот гнусный, визгливый смех, в котором не было ни капли веселья, он разносился по темным каменным коридорам и пустым комнатам наверху, но казался девушке каким-то вымученным. Разносчик принялся издеваться над несчастным дурачком из Дозмэри, который, совсем отупев от выпивки, утратил всякий контроль над собой и, не в силах подняться, ползал по полу, как животное. Гости водрузили его на стол, и разносчик заставил его повторять слова своих песен, дополняя их соответствующими жестами, под неистовый хохот толпы; и бедолага, возбужденный аплодисментами и поощрительными криками, подпрыгивал на столе, визжа от удовольствия и царапая свое родимое пятно сломанным ногтем. Мэри больше не могла этого вынести. Она тронула дядю за плечо, и тот обернулся к ней; по его лицу, раскрасневшемуся от жары, стекали струйки пота.

– Я больше не могу, – сказала девушка. – Вам придется самому позаботиться о своих друзьях. Я иду наверх, к себе в комнату.

Трактирщик вытер пот со лба рукавом рубашки и глянул на племянницу сверху вниз. Она с удивлением увидела, что он, хотя и пил весь вечер, остался трезв, и если и верховодил всей этой буйной, ошалевшей компанией, то явно сознавал, что делает.

– Что, хватит с тебя? – сказал Джосс. – Небось думаешь, что ты чересчур хороша для таких, как мы? Вот что я тебе скажу, Мэри. Ты спокойно простояла сегодня за стойкой, и за это ты должна на коленях благодарить меня. Они тебя не тронули, моя милая, потому что ты моя племянница, но если б ты не имела чести ею быть – ей-богу, сейчас от тебя остались бы рожки да ножки! – Трактирщик зашелся смехом и больно ущипнул девушку за щеку. – А теперь убирайся, – сказал он, – как-никак уже почти полночь, и ты мне больше не нужна. Сегодня ты запрешь свою дверь, Мэри, и опустишь ставень. Твоя тетя уже час как лежит в постели, с головой укрывшись одеялом.

Дядя понизил голос. Нагнувшись к ее уху и схватив племянницу за запястье, он заломил ей руку за спину так, что девушка вскрикнула.

– Так-то, – сказал он, – это вроде как предупреждение, и ты теперь знаешь, чего ждать. Держи рот на замке, и я буду обращаться с тобой как с ягненком. Негоже проявлять любопытство в трактире «Ямайка», и я тебя заставлю помнить об этом. – Джосс уже не смеялся, а, нахмурясь, пристально смотрел на Мэри, как будто читая ее мысли. – Ты не такая дура, как твоя тетка, – медленно проговорил он, – вот в чем беда. У тебя умная обезьянья мордашка, и ты, как обезьянка, любишь все разнюхать, до всего докопаться, и тебя нелегко напугать. Но вот что я тебе скажу, Мэри Йеллан: я окорочу твой ум, если ты дашь ему волю, и твое тело тоже. А теперь отправляйся наверх, в постель, и чтобы я больше тебя сегодня не слышал.

Дядя отвернулся от нее и, все еще хмурясь, взял стакан со стойки и принялся снова и снова вертеть его в руках, протирая тряпкой. Презрение в глазах девушки, должно быть, обеспокоило трактирщика, потому что его хорошее настроение мгновенно улетучилось, и он отшвырнул стакан в припадке раздражения, разбив его вдребезги.

– Разденьте этого чертова идиота, – прогремел он, – и отправьте его нагишом домой к мамочке. Может быть, ноябрьский воздух охладит его багровое лицо и излечит парня от собачьих ужимок. Он давно уже тут всем надоел.

Разносчик и его команда взвыли от восторга и, опрокинув несчастного недоумка на спину, стали срывать с него куртку и штаны, а ошалевший парень беспомощно отбивался от них, блея, как овца.

Мэри выбежала из зала, захлопнув за собой дверь, и, пока она, закрыв уши ладонями, поднималась по скрипучей лестнице, ее продолжали преследовать звуки хохота и дикого пения, которые эхом отдавались в холодном коридоре и сквозь щели в дощатом полу проникали в ее комнату.

Мэри стало дурно, и она бросилась на кровать, обхватив голову руками. Внизу, во дворе, началось вавилонское столпотворение: галдеж, визг и хохот; поток света от мечущегося фонаря бил в ее окно. Девушка встала и опустила ставень, но прежде успела заметить очертания дрожащей голой фигуры, огромными скачками удирающей через двор и жалобно кричащей, словно заяц. Несчастного преследовала кучка улюлюкающих, гогочущих людей, возглавляемая гигантской фигурой Джосса Мерлина, щелкающего кнутом над головой.

Мэри сделала так, как велел ей дядя. Торопливо разделась и забралась в постель, натянула одеяло на голову и заткнула пальцами уши с единственной целью – не слышать разгула там, внизу; но, даже зажмурив глаза и уткнувшись лицом в подушку, она видела лицо бедного дурачка с огромным багровым пятном, обращенное к мучителям, и слышала слабый отзвук его крика, когда тот свалился в канаву.

Она лежала в том полубессознательном состоянии, которое подстерегает нас на границе сна, когда события прошедшего дня теснятся в голове и беспорядочно смешиваются. Перед нею маячили разные образы и незнакомые лица. Мэри казалось, что она бредет через пустошь, где возвышается над окрестными холмами Килмар, и одновременно она видела тонкую лунную дорожку на полу своей комнаты и слышала поскрипывание ставня. Сперва снаружи раздавались голоса, потом их не стало слышно; где-то далеко по большой дороге вскачь пронесся конь и прогромыхали колеса, но теперь все было тихо. Мэри заснула, но вдруг, совершенно внезапно, окутавший ее душевный покой распался. Девушка мгновенно пробудилась и села в постели, лунный свет заливал ее лицо.

Мэри прислушалась; сперва она ничего не услышала, кроме биения собственного сердца, но через несколько минут до нее донесся другой звук, на этот раз из-под пола ее комнаты – что-то тяжелое волокли по каменным плитам нижнего коридора, и ноша эта ударялась о стены.

Она поднялась с постели, подошла к окну и чуть-чуть приоткрыла ставень. Снаружи, во дворе, остановилось пять повозок. Три были крытые, в каждую впряжено по паре лошадей, а другие две – обыкновенные телеги. Одна из крытых повозок стояла прямо под дверным навесом, и от лошадей шел пар.

Вокруг повозок собрались некоторые из тех, кто вечером пил в баре: сапожник из Лонстона стоял под окном Мэри и говорил с барышником; моряк из Пэдстоу пришел в себя и поглаживал голову лошади; разносчик, который мучил бедного дурачка, залез в одну из телег и что-то вынимал со дна. Во дворе были и незнакомцы, которых Мэри раньше не видела. Она могла четко разглядеть их лица благодаря лунному свету, который, видимо, тревожил этих людей, так как один из них указал наверх и покачал головой, а его спутник пожал плечами, причем третий, очевидно пользовавшийся авторитетом, нетерпеливо махнул рукой, как бы заставляя их поторопиться, и все трое одновременно повернулись и прошли в трактир. Тем временем тяжести продолжали перетаскивать, и Мэри, не сходя с места, без труда могла проследить по шуму направление. Что-то волокли по коридору в дальнюю комнату с заколоченным окном и запертой на засов дверью.

Она начала догадываться, что к чему. Тюки привозили в повозках и выгружали в трактире «Ямайка». Они хранились в запертой комнате. От лошадей шел пар, значит они покрыли большое расстояние – возможно, от самого берега, – и, как только повозки разгрузят, они уедут, растворившись в ночи так же внезапно и безмолвно, как появились.

Люди во дворе работали быстро, не теряя времени. Содержимое одной из крытых повозок не стали относить в трактир, а переложили на телегу, въехавшую во двор. Тюки были разного размера и формы: большие, маленькие, длинные рулоны, обернутые соломой и бумагой. Когда места в телеге не осталось, возница, чье лицо было Мэри незнакомо, забрался на облучок и уехал.

Остальные повозки разгружали одну за другой, тюки или увозили со двора на телегах, или заносили в дом. Все делалось молча. Те самые люди, которые не так давно орали и пели, теперь были трезвы, спокойны и деловиты. Казалось, даже лошади понимают необходимость соблюдать тишину и стояли неподвижно.

Джосс Мерлин вышел из трактира вместе с разносчиком. Несмотря на холод, оба были без курток и шляп, с рукавами, закатанными до плеч.

– Это всё? – тихо спросил трактирщик, и возница последней повозки кивнул в ответ и поднял руку.

Люди стали залезать в повозки. Некоторые из тех, кто пришел в трактир пешком, поехали с ними, чтобы на пару миль сократить длинный путь домой. Они не остались без вознаграждения; все несли какую-нибудь поклажу: ящики за плечами, узлы под мышкой; а сапожник из Лонстона не только нагрузил свою лошадь набитыми до отказа переметными сумами, но и на себя кое-что навесил, в несколько раз увеличившись в обхвате.

Итак, повозки и телеги покидали трактир одна за другой, со скрипом выезжая со двора, словно похоронная процессия, некоторые поворачивали на большой дороге на север, некоторые – на юг, пока все не скрылись из виду. Во дворе не осталось никого, кроме одного человека, которого Мэри раньше не видела, разносчика и самого хозяина трактира «Ямайка».

Они тоже повернулись и ушли обратно в дом, двор опустел. Девушка услышала, как они идут по коридору по направлению к бару, затем их шаги стихли, и хлопнула дверь.

Не было слышно никаких звуков, только хрипло тикали часы в прихожей. После резкой жужжащей ноты, предшествовавшей бою, часы пробили три раза и продолжали тикать дальше, хрипя и задыхаясь, как умирающий, которому не хватает воздуха.

Мэри отошла от окна и села на кровать. Сквозняк обдувал девушке плечи, и, задрожав, она потянулась за шалью. О сне можно было забыть. Она окончательно пробудилась, нервы были напряжены; несмотря на страх и неприязнь, любопытство взяло верх. Теперь Мэри кое-что узнала о его делах. Сегодня ночью она видела крупную партию контрабанды. Несомненно, трактир «Ямайка» для этой цели расположен идеально, и дядя, должно быть, купил его с этим прицелом. Конечно, все разговоры о стремлении вернуться в родные места – полная чушь. Трактир одиноко стоял на большой дороге, которая вела с юга на север, и Мэри понимала, что человек, наделенный организаторскими способностями, мог легко собрать команду перевозчиков, которые доставляли товар с берега моря к реке Теймар, устроив перевалочный пункт и склад в трактире.

Чтобы дело процветало, нужны были шпионы по всей округе; отсюда моряк из Пэдстоу, башмачник из Лонстона, цыгане, и бродяги, и гадкий маленький разносчик.

И все же, при всех своих несомненных способностях, энергии и физической силе, вселявшей в подельников страх, был ли Джосс Мерлин достаточно сообразителен и хитер, чтобы возглавлять такое предприятие? Действительно ли он продумывал каждое действие, каждый рейс и, всю прошедшую неделю отсутствуя дома, занимался приготовлениями к сегодняшней операции?

Похоже, что так оно и было. Мэри не видела другого объяснения, и, хотя ее отвращение к трактирщику возросло, его деловая хватка вызывала невольное уважение.

Ведь все это нужно было контролировать, тщательно подбирать людей толковых, несмотря на всю их грубость и отталкивающую наружность, иначе не удалось бы так долго водить власти за нос. Судья, узнавший о контрабанде, первым делом подумал бы о трактире, если только сам не был в доле. Мэри нахмурилась, подперев ладонью подбородок. Если бы не тетя Пейшенс, она прямо сейчас вышла бы из дому, отыскала бы дорогу в ближайший город и донесла на Джосса Мерлина. Дядюшка мигом оказался бы в тюрьме, и остальные негодяи вместе с ним, а его махинациям пришел бы конец. Однако бесполезно затевать все это без тети Пейшенс, но та все еще хранила собачью преданность мужу, что делало задачу трудной, а в данный момент – и вовсе неразрешимой.

Мэри снова и снова обдумывала, как лучше поступить. Она не была уверена, что во всем разобралась. Трактир «Ямайка» – притон воров и разбойников, которые ведут выгодную контрабандную торговлю между побережьем и Девоном; скорее всего, их возглавляет ее дядя. Это ясно. Ну а если она видела только часть дела и ей предстоит еще многое узнать? Девушка вспомнила ужас в глазах тети Пейшенс и ее слова, произнесенные шепотом в тот первый вечер, когда тени ранних сумерек поползли по полу кухни: «В „Ямайке“ творятся такие вещи, Мэри, о которых я не смею даже заикнуться. Скверные вещи. Ужасные дела, о которых я никогда не смогу тебе рассказать; я даже себе самой боюсь в них признаться». Помнится, сказав это, тетушка заковыляла к себе в комнату, испуганная и бледная, с трудом волоча ноги, как старое усталое животное.

Контрабанда – дело опасное; она является преступным промыслом и строго запрещена законами страны. Но такое ли уж это ужасное зло? Мэри не могла в этом разобраться. Она нуждалась в совете, но спросить было некого. Девушка оказалась совсем одна в мрачном и враждебном мире, который ей вряд ли удастся изменить к лучшему. Будь Мэри мужчиной, она спустилась бы сейчас вниз и бросила вызов Джоссу Мерлину, а заодно и его друзьям. Да, она дралась бы с ними и избила бы их в кровь, если бы только ей удалось это сделать. А потом – прочь, верхом, усадив тетю Пейшенс позади себя. И скакать вниз, на юг, обратно к дружелюбному берегу Хелфорда, и завести ферму неподалеку от Могана или Гвика, чтобы тетя вела там домашнее хозяйство.

Однако в мечтах пользы мало; нужно смотреть в лицо действительности – и делать это смело, если хочешь чего-нибудь добиться.

Вот она сидит на кровати, девушка двадцати трех лет, в нижней юбке и шали, и ее ум – единственное оружие, которое она может противопоставить человеку в два раза ее старше и в десять раз сильнее. И если только этот человек поймет, что она сегодня ночью все видела из окна, он просто возьмет Мэри рукой за шею и, слегка надавив большим и указательным пальцем, положит конец ее любопытству.

Мэри выругалась. Такое с ней случалось только раз, когда в Манаккане за ней погнался бык, и с той же целью: тогда ей тоже требовалась не просто смелость, но дерзкая, безрассудная отвага.

– Я никогда не выкажу страха перед Джоссом Мерлином и ни перед кем другим, – сказала она себе. – И чтобы доказать это, я прямо сейчас спущусь вниз, в темный коридор, и взгляну, что они там делают в баре, а если дядя меня убьет, я сама буду виновата.

Мэри торопливо оделась и натянула чулки, но обуваться не стала. Затем, открыв дверь, она с минуту постояла, прислушиваясь, но ничего не услышала, кроме медленного, сдавленного тиканья часов в прихожей.

Девушка прокралась в коридор и подошла к лестнице. Она уже знала, что третья ступенька сверху скрипит и последняя тоже. Мэри двигалась осторожно, одной рукой опираясь на перила, а другой держась за стену, чтобы ступать как можно легче, и так спустилась в темную прихожую у входной двери. Там ничего не было, кроме единственного шаткого стула и темного силуэта старинных напольных часов. Тиканье часов раздавалось у девушки над ухом и нарушало тишину, словно дыхание живого существа. В прихожей было темно, как в погребе, и, хотя Мэри знала, что она здесь одна, само одиночество уже казалось угрожающим, а закрытая дверь в пустующую гостиную наводила страх.

Воздух был затхлый и спертый, только ноги в одних чулках стыли от прикосновения к холодным каменным плитам. Пока Мэри медлила, набираясь смелости, чтобы продолжить путь, луч света внезапно блеснул в коридоре, ведущем в прихожую, и она услышала голоса. Дверь бара, должно быть, распахнулась, и кто-то вышел, потому что шаги проследовали в кухню и через несколько минут вернулись обратно, но кто бы это ни был, он оставил дверь приоткрытой, так как приглушенный шум голосов продолжал звучать и свет не погас. Мэри очень хотелось подняться обратно в свою спальню и попробовать забыться сном, но ее словно подталкивал какой-то неугомонный демон любопытства, он-то и потащил девушку к дальнему коридору и заставил ее прижаться к стене всего в нескольких шагах от двери бара. Ее лоб и ладони покрылись испариной, и сперва Мэри ничего не слышала, кроме громкого биения собственного сердца. Дверь была открыта достаточно широко для того, чтобы девушка могла видеть откидную стойку бара и батарею бутылок и стаканов, а прямо перед собой – узкую полоску пола. Осколки стакана, разбитого дядей, по-прежнему лежали там, куда упали, а рядом с ними виднелось коричневое пятно от пива, пролитого чьей-то нетвердой рукой. Мужчины, должно быть, сидели на скамьях у противоположной стены, потому что Мэри их не видела. Все смолкло, а затем внезапно прозвучал мужской голос, дрожащий и высокий, – голос незнакомца.

– Нет и еще раз нет, – сказал он. – Говорю вам в последний раз: я в этом не участвую. Я не желаю иметь с вами ничего общего и разрываю наше соглашение. Это убийство – то, на что вы меня толкаете, мистер Мерлин; по-другому не назовешь – настоящее убийство.

Голос, звучавший высоко и напряженно, вдруг дрогнул на последней ноте, как если бы говоривший сорвался, утратив самообладание. Кто-то – несомненно, сам хозяин – тихо ему ответил, но Мэри не расслышала слов. Затем его речь прервал гогочущий смех, который Мэри узнала. Он принадлежал разносчику. Смех этот звучал недвусмысленно – он был оскорбительным и грубым.

Должно быть, в ответе заключался какой-то намек, потому что незнакомец снова заговорил – быстро, словно обороняясь.

– Виселица, говорите? – произнес он. – Мне уже доводилось рисковать своей шеей, этого я не боюсь. Нет, я думаю о своей совести и о всемогущем Господе; я готов драться с кем угодно и ответить за это, если придется, но коли дело доходит до убийства невинных людей, среди которых к тому же могут оказаться женщины и дети, это прямая дорога в ад, Джосс Мерлин, и ты это знаешь не хуже меня.

Мэри услышала скрип стула, незнакомец поднялся на ноги, но в тот же миг кто-то грохнул кулаком по столу и выругался. Тут дядя в первый раз повысил голос.

– Не так быстро, мой друг, – сказал он, – не стоит спешить. Ты увяз в этом деле по самую шею, черт бы побрал твою проклятую совесть! Говорю тебе, пути назад нет, слишком поздно; слишком поздно для тебя и для всех нас. Я сомневался в тебе с самого начала, меня смущали твои джентльменские замашки и чистые манжеты, и, ей-богу, я оказался прав. Гарри, запри дверь на засов и заложи доской.

Внезапно завязалась драка. Мэри услышала крик и стук падающего тела, и в то же самое время стол рухнул на пол, а дверь во двор захлопнулась. Разносчик еще раз засмеялся, гнусно и непотребно, и стал насвистывать одну из своих песенок.

– Может, пощекочем его, как дурачка Сэма, – предложил он, прервавшись на середине. – Полагаю, он окажется совсем цыпленком без своей изящной одежки. Мне бы очень сгодились его часы с цепочкой: у бедняков с большой дороги, вроде меня, нет денег на то, чтобы покупать часы. Пощекочи его кнутом, Джосс, и посмотрим, какого цвета у него кожа.

– Заткни пасть, Гарри, и делай, что велят, – ответил трактирщик. – Стой где стоишь, у двери, и всади в него нож, если попытается улизнуть. А теперь послушай-ка, мистер служитель правосудия, или кто ты там есть в городе Труро: ты сегодня одурачил сам себя, но тебе не удастся одурачить меня. Тебе хотелось бы выбраться отсюда, правда? Сесть на коня и удрать в Бодмин? А к девяти утра ты приведешь всех местных представителей закона в трактир «Ямайка» и полк солдат в придачу. Небось считаешь, что ты здорово придумал, да?

Мэри слышала тяжелое дыхание незнакомца, и, должно быть, его как следует помяли в драке, потому что, когда он заговорил в ответ, голос его звучал прерывисто и сдавленно:

– Делайте свое адское дело, если хотите. Я не могу вас остановить и обещаю, что не донесу на вас. Но участвовать я не стану, это мое последнее слово.

Наступило молчание, а затем Джосс Мерлин заговорил снова.

– Берегись, – мягко сказал он. – Я как-то слышал нечто подобное от одного человека, и через пять минут он уже болтал ногами в воздухе. Подвешенный на конце веревки, мой друг, и его большой палец не доставал до пола на полдюйма. Я еще поинтересовался, как ему нравится быть так близко к земле, но он не ответил. Веревка выдавила бедняге язык изо рта, и он перекусил его ровно пополам. Потом говорили, что он умирал почти восемь минут.

Стоявшая в коридоре Мэри почувствовала, как ее лоб и шея стали липкими от пота, а руки и ноги внезапно налились свинцом. Маленькие черные точки запрыгали у нее перед глазами, и с нарастающим чувством ужаса девушка поняла, что вот-вот упадет в обморок.

В голове у нее билась только одна мысль: нащупать дорогу назад, в пустую прихожую, и укрыться в тени часов; что бы ни случилось, нельзя рухнуть здесь, где ее сразу же обнаружат. Мэри попятилась прочь от лунной дорожки и ощупью двинулась вдоль стены. У нее дрожали колени, и она знала, что в любой момент они могут подогнуться. К горлу уже подкатила тошнота, и голова кружилась.

Голос дяди донесся издалека, как будто он говорил, закрыв руками рот.

– Оставь меня с ним наедине, Гарри, – сказал он. – Сегодня в «Ямайке» тебе больше делать нечего. Возьми его лошадь и проваливай, отпустишь ее по ту сторону Кэмелфорда. Я сам справлюсь.

Мэри кое-как добралась до прихожей, едва соображая, что делает, повернула ручку двери и, споткнувшись, ввалилась в гостиную. Там она скорчилась на полу, уткнувшись головой в колени.

Должно быть, на пару минут девушка и вправду потеряла сознание, потому что черные точки у нее перед глазами собрались в одно огромное пятно и весь мир вокруг стал черным. Однако неловкость позы быстро привела Мэри в чувство, и вскоре она уже сидела, опершись на локоть и прислушиваясь к цокоту копыт во дворе. Она услышала, как коню с бранью приказали стоять смирно, – это был голос Гарри-разносчика, затем он, наверное, сел в седло и ударил скакуна каблуками, потому что топот копыт стал удаляться прочь со двора, вниз по большой дороге, и окончательно затих за склоном холма. Теперь ее дядя был в баре один со своей жертвой, и Мэри подумала, сможет ли она добраться до ближайшего жилья по дороге к Дозмэри и позвать на помощь. До первой пастушьей хижины нужно было пройти две или три мили по проселку через пустошь; по тому же проселку сегодня вечером удирал куда-то бедный идиот, и, может быть, он и сейчас ждет и гримасничает на обочине канавы.

Мэри ничего не знала об обитателях хижины, – возможно, они были подельниками ее дяди, и в этом случае она прибежала бы прямо в западню. Тетя Пейшенс наверху, в постели, и она Мэри, конечно, не помощница, а скорее обуза. Ситуация безнадежная, и для незнакомца, кто бы он ни был, по-видимому, не осталось пути к спасению, если только он не договорится с Джоссом Мерлином. Обладая известной ловкостью, он мог бы одолеть дядю: теперь, когда разносчик ушел, они остались один на один, хотя, конечно, дядя был сильнее. Мэри почти отчаялась. Если бы только где-нибудь нашлось ружье или нож, она могла бы ранить трактирщика или, по крайней мере, обезоружить его и дать несчастному возможность выбраться из бара.

Теперь девушка не думала о том, что грозит ей, – в конце концов, рано или поздно ее обнаружат, и нет смысла прятаться здесь, в пустой гостиной. Приступ головокружения прошел, и Мэри презирала себя за минутную слабость. Она поднялась с пола и, нажав обеими руками на щеколду, чтобы действовать как можно тише, на несколько дюймов приоткрыла дверь. В прихожей не слышалось ни звука, кроме тиканья часов, и луч света в дальнем коридоре погас. Дверь бара, по-видимому, была закрыта. Возможно, в этот самый миг незнакомец боролся за жизнь, боролся за возможность дышать, стиснутый в ручищах Джосса Мерлина, катаясь по каменному полу бара. Но она ничего не слышала; что бы ни происходило за этой закрытой дверью, это происходило в тишине.

Мэри готова была еще раз выйти в прихожую и пробраться мимо лестницы в дальний коридор, но донесшийся сверху звук заставил ее остановиться. Скрипнула половица. Потом – минутная тишина, а затем звук повторился: тихие, осторожные шаги наверху. Тетя Пейшенс спала в другом конце дома, и Мэри сама слышала, как Гарри-разносчик минут десять назад ускакал прочь. Девушка знала, что дядя в баре с незнакомцем и никто не поднимался по лестнице с тех пор, как она сама по ней спустилась. Но вот доска опять скрипнула, и тихие шаги зазвучали снова. Кто-то находился в пустой комнате для гостей этажом выше.