Домик под скалой
Она заплатила за дом запрашиваемую цену с условием, что прежний владелец оставит мебель и бытовые приборы, потому что своих у нее не было, а неудобное расположение Криви крайне затрудняло доставку новых вещей. Агент предупреждал ее, что дом требует «модернизации», но тогда Анна сочла эту покупку наилучшим выходом из создавшегося положения. Теперь же она понимала, что он имел в виду – ей всучили груду старого хлама. Слева от двери находилась главная комната – гостиная. Под окном, выходящим к морю, стоял продавленный двуспальный диван, обтянутый грубой синей тканью, с набивкой, выглядывавшей из потертых подлокотников, а перед ним – сосновый кофейный столик, покрытый пылью. Напротив дивана размещались два кресла с бугристыми сиденьями, обитые оранжевой и коричневой тканью, судя по всему по моде семидесятых. Вся мебель стояла боком к встроенной в край левой стены печке с маленькой дровяной плитой. В дальнем углу, рядом с камином, была лестница, ведущая на второй этаж, – ее Анна хорошо помнила по фотографиям. Сейчас она больше смахивала на смертельную ловушку, чем на симпатичную и оригинальную деталь архитектуры. На полу лежал потертый синий ковер, не слишком сочетавшийся с обивкой дивана, хотя примерно одного с ним возраста.
Кухня начиналась под низким лестничным пролетом и тянулась до правой стены дома. Из описания Анна помнила, что в «Счастье рыбачки» плита, раковина и холодильник установлены в один ряд на выложенном плиткой участке пола. Тогда ее это не интересовало – расставшись с Джеффом, она не могла поручиться, что когда-нибудь вообще сможет войти в кухню, разве что поджарить тост или разогреть что-нибудь в микроволновке. Теперь же, осматривая дом, Анна сама удивлялась своему смятению. Да, здесь имелись полки и шкафчики, рабочие поверхности и даже «обеденный стол», если можно так назвать маленькую конструкцию из сосновых досок, соответствующую размеру пространства под лестницей, и две задвинутые под него табуретки. Все было таким миниатюрным, что уместилось бы в лифте в доме Джеффа, и Анна засомневалась, сможет ли она поджарить здесь тост, не говоря о чем-то более существенном.
Справа Анна увидела дверь, ведущую в еще одно помещение из грубых бревен, занимавшее угол между коридором и внешней стеной. Внутри оказалась ванная комната, оборудованная крошечным душем, раковиной и белым унитазом. Несмотря на слой пыли, все это, слава небесам, выглядело чистым – и на удивление современным, не похожим на остальное в доме.
Закрыв дверь ванной, Анна, двигаясь словно в тумане, вернулась в свою новую так называемую кухню. Проделав меньше шести шагов, она оказалась возле старинной прямоугольной фаянсовой раковины, над которой располагалось единственное выходившее на море окно размером – чуть больше рамки для фотографии 8×10 дюймов, с узкими ставнями, вероятно для защиты от брызг. Анна ухватилась за холодный фаянс раковины, ощущая под пальцами слой пыли, и посмотрела на серо-зеленые волны.
– О боже. Что я наделала?
«Ну-ну, девочка моя, – прозвучал в голове знакомый голос. – Еще рано отчаиваться».
Ее глаза наполнились слезами. Папа.
Так он успокаивал ее, когда она устроилась на работу после окончания кулинарного колледжа, а он помогал с переездом на ее первую квартиру. С тех пор прошло почти двадцать лет, но у Анны сохранились яркие воспоминания о том дне. По указанному адресу они обнаружили не просторную квартиру ее мечты с окнами на оживленные улицы Лондона, а жаркую и тесную комнатушку в мансарде, под самой крышей отеля «Уэст-Энд». Единственное окно – древний световой люк, до которого она с трудом дотягивалась, даже встав на стул. Но жилье было служебным, а значит, бесплатным, что Анну очень устраивало. Отец не хотел, чтобы она соглашалась на эту работу, – о чем она прекрасно знала, но уже тогда шла на поводу у Джеффа.
– Думай о себе, дорогая, – посоветовал отец, когда она рассказала о месте помощника повара на кухне. – Не соглашайся на эту работу только из-за него. Как насчет того места в Ланкастере, где шеф-повар обещал тебе кое-что интересное, когда они откроются? Похоже, там для тебя нашлось бы занятие получше, чем целыми днями чистить морковку.
– Но это Лондон, – возразила она. – Джефф говорит…
– Анна, мне плевать, что говорит Джефф. Месяц назад он, как и ты, был студентом. Откуда ему знать?
– Он такой талантливый, – помнится, ответила тогда Анна. – Он будет звездой. Я знаю.
– А как же ты, Анна? Когда ты сама засияешь?
Анна закатила глаза:
– Победа в небольшом конкурсе еще не делает меня важной шишкой, папа.
– Это тоже слова Джеффа? – поинтересовался отец. – Потому что на том конкурсе ты и его обошла. Я-то помню, хотя он предпочел бы, чтобы все об этом забыли. Для меня, Анна, звание лучшего молодого повара года – это совсем немало.
– Ты ничего не понимаешь, папа, – сказала Анна. – Это же Лондон. В любом случае я люблю Джеффа, а Джефф там.
«Жаль, что я тебя не послушалась», – подумала Анна, смахивая слезы. Папа упорно пытался рассказать ей о других возможностях, пока она прямо не сказала ему, что едет в Лондон и это дело решенное. Потом он всегда ее поддерживал. Наверное, он не был согласен с ее выбором, но приняв решение, она могла на него рассчитывать – как и всегда. Отец неизменно старался помочь ей преодолеть трудности, выбрать лучший из возможных вариантов.
«Раз ты приехала, – сказал бы он, если бы стоял здесь, рядом с ней, в «Счастье рыбачки», – может, стоит взглянуть и на остальное, а?»
Анна осторожно, с явной опаской, поднялась по лестнице, которая оказалась гораздо прочнее, чем она думала. Ступени вели в тесное помещение, часть которого занимал платяной шкаф, прислоненный к торцовой стене. Слабый свет проникал в комнату через окошко, выходившее на дорожку у моря. Справа от лестницы проходила стена, делившая чердак на две части. За дверью посередине стены обнаружилась односпальная кровать. Анну удивило – и озадачило – то, что на кровати лежал новый матрас, еще в полиэтиленовой упаковке.
Слева от кровати был втиснут низкий комод, крышка которого служила ночным столиком. Торцовую стену занимало самое большое в доме окно, всего в одном футе от пола, закругленное вверху, чтобы уместиться под коньком двускатной крыши, и тоже со ставнями. Сквозь старую муслиновую занавеску пробивались лучи заходящего солнца. Больше в комнате ничего не было – только пыль.
Анна села на край кровати, прислушиваясь к скрипу матраса в полиэтиленовой пленке. Разве здесь можно жить? Она повторила ту же ошибку, что и с ужасной комнатой, в которой провела три первых года в Лондоне, – вообразила то, чего в реальности не существует. Так не бывает! Глупо было думать, что, заплатив за дом мизерную цену, она получит что-то приличное. Как часто повторял Джефф, она не знает жизни. «Перестань строить воздушные замки. Почему бы тебе хоть раз не признать, что твои возможности ограниченны?»
Она проведет здесь одну ночь, решила Анна, потому что слишком устала, чтобы искать ночлег в другом месте, – и на этом все. По крайней мере, здесь есть чистый матрас, а перед переездом она купила новое пуховое одеяло и подушки.
Возвращаясь к машине, Анна заметила возле некоторых домов что-то вроде низких деревянных тачек на двух колесах и с длинными ручками, которые позволяли толкать их вперед или тянуть за собой. На каждой такой тачке стоял номер дома ее владельца. За мусорными контейнерами на маленькой парковке, где Анна оставила машину, она обнаружила еще несколько таких же, ближайшая из которых принадлежала «Счастью рыбачки». Тачки, как поняла Анна, использовались для облегчения перевозки тяжелых вещей вдоль набережной к домам. Еще одно хитрое изобретение, делающее жизнь в этом глухом месте чуть более комфортной.
Выкатывать свою тачку Анна не стала – из багажника ей нужно было взять всего лишь несколько вещей. Остальное пусть остается здесь, подумала она, иначе завтра, перед отъездом, придется тащить все назад.
Анна достала из машины коробку с постельными принадлежностями. После секундного колебания нашла другую – все они были аккуратно подписаны, хотя вещей она привезла совсем немного, – и открыла ее. Сверху лежала фотография в старой серебряной рамке – окно в счастливое прошлое. Снимок сделали во время отпуска, когда ей было года четыре, где-то на пляже, скорее всего в Уэльсе. Анна сидела на плечах у отца, ее пухлые ножки свисали ему на грудь, в руке она держала мороженое, которое таяло и стекало у нее между пальцами – вот-вот капнет на папины волосы. Мама, ухватившись за руку отца и привстав на цыпочки, пыталась поймать каплю в протянутую ладонь. Оба смеялись, и Анна всегда поражалась, насколько точно эта фотография, как и то, что именно ее родители выбрали, чтобы поместить в рамку и поставить на каминную полку, отражало отношения в их семье. Когда после смерти отца Анна разбирала вещи в его доме, рука сама потянулась к ней. Снимок говорил о простом счастье, которого она так и не испытала во взрослой жизни – и с каждым годом надежд на это оставалось все меньше.
Захватив его, постель и сумку с продуктами, Анна вернулась в свой домик. Она бросила сумку на кухонную столешницу, поднялась по лестнице и поставила фотографию рядом с кроватью. Потом сняла туфли, разорвала полиэтиленовую упаковку с матраса, рухнула на кровать и натянула на себя одеяло, нисколько не беспокоясь, что легла одетой, что кровать не застелена, а сама она ничего не ела с самого завтрака. И заснула под шум волн, плещущих у самого дома.
Глава четвертая
Анна проснулась еще затемно, потерянная и голодная. И поначалу не поняла, где находится. Затем шум моря вернул ее в Криви, в «Счастье рыбачки», к себе самой. Выбравшись из-под пухового одеяла, она встала, чтобы включить свет, голые ноги коснулись холодного деревянного пола. Анна ощупывала незнакомую дверную раму, пока пальцы не наткнулись на выключатель, потом заморгала от яркого света и наконец сумела сфокусировать взгляд на часах, которые не сняла с запястья. Почти пять утра.
Внизу было холодно, но дров для печки не нашлось – в любом случае спички она не захватила. Под лестницей обнаружился электрический обогреватель, второй стоял наверху, в спальне, но Анна еще не до конца проснулась, и ей не хотелось разбираться, как они включаются. Едва передвигая ноги, она прошла на кухню и взяла сумку с продуктами, брошенную здесь вчера вечером. В ней было только самое необходимое: хлеб, чай, молоко, масло, джем, сыр, яйца, соль и перец. Анна с опаской посмотрела на духовку, размышляя, насколько плохо все может быть внутри. Но открыв наконец скрипнувшую дверцу, с облегчением увидела, что ее дурные предчувствия не оправдались – духовка не нуждалась в чистке. Анна включила гриль и положила под него два ломтика хлеба. Затем собралась заварить чай, но поняла, что у нее нет чайника. И кружки тоже. Вода тут должна быть, было бы во что налить. Когда тост поджарился, Анна опустилась на диван и, глядя в потолок, принялась механически жевать поджаренный хлеб. Она не могла собраться с мыслями, и все казалось ей нереальным.
Наконец Анна сообразила, что двойные деревянные балки над ее головой используются в качестве своеобразной кладовки. В промежутке между каждой парой опор, поддерживающих второй этаж, имелся пятидюймовый зазор, и в одном углу корешком наружу лежала какая-то книга. Анна встала и вытащила ее. Это была старая тетрадь с обложкой из мягкой кожи, и, открыв ее, Анна обнаружила рецепты, записанные убористым аккуратным почерком. Наверное, тетрадь принадлежала бывшей владелице дома, Брен: то ли Маккензи намеренно оставил ее тут, когда увозил вещи старухи, то ли просто не заметил. Сборник рецептов ее бабушки был настоящим сокровищем, и особую ценность ему придавали воспоминания о том, как в детстве Анна готовила по нему вместе с матерью. Беря его в руки, она каждый раз ощущала, что чуть лучше узнаёт бабушку, умершую еще до ее рождения. Благодаря бабушкиным рецептам она чувствовала себя ближе и к матери, которой не было рядом бо́льшую часть ее жизни.
Наверное, записи Брен – такое же ценное наследство, и Анна мысленно отметила, что тетрадь обязательно нужно вернуть Старому Робби. Может, у него есть дети и внуки, которые будут готовить по рецептам Брен и вспоминать ту, кому принадлежала эта тетрадь. Жаль, если рецепты, собиравшиеся на протяжении многих лет, будут утеряны. На некоторых страницах Анна заметила рисунки, вероятно сделанные самой Брен, а на других – примечания еще более мелким и аккуратным почерком. Замечательная вещь, заслуживающая бережного обращения. Анна положила тетрадь на кофейный столик и доела тост.
Сил не было, и голова плохо соображала, но, понимая, что заснуть не сможет, Анна решила прогуляться. Минут десять – именно столько времени потребуется, чтобы дойти до конца деревни и вернуться назад, – входную дверь можно закрыть на щеколду, а внутреннюю – на ключ.
На улице Анна остановилась, задумавшись, куда пойти, налево или направо; резкий ветер ударил ей в лицо и растрепал волосы. Налево, решила она, – в ту часть Криви, которой она еще не видела. Утренний свет, в Лондоне тусклый и грязно-серый даже в такую рань, был чистым и ярким, хотя половина деревни все еще скрывалась в густой тени скалы. Начался прилив, и море, расцвеченное всевозможными оттенками лазури и бирюзы, плескалось у самого верха стенки набережной, скрывая свою силу за тихим шелестом волн. Анна сделала глубокий вдох, наполнив легкие соленым воздухом, и отправилась в путь. Она всегда просыпалась ни свет ни заря – настоящее благословение при ее работе. Посмотрев на часы, Анна поняла, что в той, другой жизни в это время она бы уже ехала в ресторан, на очередную долгую смену, где возможности контакта с внешним миром ограничивались редкими пятиминутными перерывами, когда она на пять минут выскакивала в переулок и вставала рядом с мусорными контейнерами. Но с этим покончено, и она больше никогда туда не вернется.
Проходя мимо домов, Анна внимательно разглядывала их, с удивлением отмечая, что в нескольких местах, где скала была не такой крутой, бетонные ступеньки между домами вели к другим домам, построенным прямо за ними. Еще она увидела сады – настоящее царство полевых цветов на участках поросшей травой земли на пологих склонах; здесь росли синие колокольчики, отважные белые маргаритки, фиолетовые вика и чертополох, а еще жизнерадостный желтый цветок, названия которого Анна не знала. В дальнем конце деревни, сужавшейся под натиском нависавшей скалы, дома выглядели иначе: маленькие, преимущественно одноэтажные или с дополнительными окнами в мансарде. Фасады с окнами смотрели не друг на друга, а на суровый океан. Размерами они все равно превосходили «Счастье рыбачки», но ненамного, и Анна пыталась представить себе, какими они были внутри, когда их построили. Убогими, тесными, холодными и сырыми. «Просто удивительно, к чему привыкают люди, – подумала она. – И в каких условиях выживают».
Теперь в этих домах, похоже, никто не жил – по крайней мере, круглый год. Почти у всех в окнах висели объявления, предлагающие летний отдых, – любопытным туристам, которые, подобно ей, забрели столь далеко, чтобы их прочесть. Скала возвышалась прямо за домами, напирала, словно невоспитанный незнакомец в толпе. Кое-что еще показалось Анне странным – чего-то не хватало, и она никак не могла понять, чего именно, пока не посмотрела вверх и не заметила, что в небе над ней не кружат чайки. Даже морские птицы сторонились этого места.
Она уловила слабый прелый запах. Снова взглянув на скалу, Анна увидела, что она испещрена шрамами, старыми отметинами, где трава и земля сползли, обнажив камень. Дома внизу выглядели заброшенным. Окна с занавесками в одном из них затянуло паутиной, а глухую стену прикрывал синий брезент, края которого трепал утренний ветерок. Под ним болтался оторвавшийся кусок ржавого водосточного желоба.
В самом конце деревни, где скала выдавалась в море и склон был таким крутым, что на нем могли только гнездиться птицы, Анна увидела поросшую травой небольшую площадку, окруженную низкой каменной стеной. Там стояли три скамейки. Анна выбрала ту, с которой открывался вид на всю деревню, уже сверкавшую яркими красками в лучах восходящего солнца. Перед ней высился столб – часть общественной сушилки. У края волнолома прямо из бетонной дорожки торчали толстые деревянные стойки с натянутыми между ними веревками, на которых раньше развешивали рыболовные сети – для просушки или ремонта перед началом сезона. Теперь здесь в хорошую погоду сушили белье, и сегодня, несмотря на ранний час, в некоторых местах уже висели на прищепках простыни и одежда. Анна сидела, наслаждаясь запахом моря и плеском отступающей воды, как заметила фигуру, направляющуюся по дорожке вдоль берега в ее сторону. Сердце ее замерло – она испугалась, что это Дуглас Маккин. Избежать встречи с ним она никак не могла, а начинать день с очередного его выговора Анне совсем не хотелось. Но приглядевшись, она поняла, что это женщина – с седыми волосами, пушистым облаком окружавшими ее морщинистое лицо. Шла она быстро и уверенно, явно по делу. Поравнявшись с местом, где сидела Анна, женщина улыбнулась и кивнула, но не замедлила шага. Рука с узловатыми пальцами ухватилась за столб, к которому были привязаны веревки, и женщина дважды обошла его.
– Традиция, – объявила она, описывая круги. – Видите? Южный полюс. Северный полюс. Нужно обойти два раза.
– Да, я… – ответить Анна не успела, потому что женщина снова улыбнулась ей и удалилась туда же, откуда пришла.
Присмотревшись к столбу, Анна увидела, что на одной его стороне написано «Северный полюс», на другой – «Южный полюс». Оставалось непонятным, почему его нужно обходить дважды.
Когда она снова посмотрела в сторону моря, женщина уже исчезла из виду. Анна тоже пошла назад, но гораздо медленнее, и вскоре вышла из тени скалы. Лучи утреннего солнца освещали подвесные кашпо и пивные бочонки у дверей, превращенные в клумбы; ярким цветам в них соленый морской воздух, казалось, шел только на пользу. За штакетником дома с высокой террасой она увидела куст красивых алых роз.
С моря донесся шум двигателя. От пирса отчаливала моторная лодка. В ней находились два человека, в одном из которых Анна узнала пожилую женщину, дважды обходившую Северный и Южный полюс Криви. Человека за штурвалом Анна не разглядела, было слишком далеко, но, когда лодка взяла курс на Гарденстаун, он повернулся и махнул рукой. Анна не поняла, кому предназначается этот жест, ей или кому-то другому, невидимому, но на всякий случай помахала в ответ.
Вернувшись к «Счастью рыбачки», она увидела на пороге плетеную корзину. В ней лежали бутылка красного вина, четыре булочки в крафтовом пакете, жестяная коробка со свечой и запечатанный конверт, внутри которого Анна обнаружила латунный ключ и короткую записку:
Дорогая мисс Кэмпбелл!
Добро пожаловать в Криви и в «Счастье рыбачки». Сожалеем, что не смогли передать вам ключ вчера вечером и, поскольку вы приехали раньше, не успели навести в доме порядок. Время летит так быстро! Мы планировали не только заменить матрас.
Здесь ваш ключ и корзинка, в подарок к вашему приезду. Пожалуйста, примите ее вместе с нашими наилучшими пожеланиями и надеждой, что вы уже начали обустраиваться.
Всего вам доброго,
семья Маккензи– Ну что ж, – сказал Фрэнк Торп пару часов спустя, когда Анна сидела за кухонным столом в «Приюте ткача», – как вам первая ночь в «Счастье рыбачки»?
– Ну… – Анна немного растерялась. – Прекрасно. Просто… Замечательно.
– Похоже, не очень, – усмехнулась Пэт, доливая чаю в кружку Анны. – Плохо спали? К морю так сразу не привыкнешь.
Анна улыбнулась хозяйке поверх полной тарелки – такого обильного завтрака у нее не было уже много лет.
– Не в этом дело. Мне приятно было просыпаться под шум волн. Но я поняла, что совершила ужасную ошибку. Мне не следовало покупать этот дом.
Пэт с тревогой посмотрела на нее:
– О нет, дорогая, не говорите так! Вы не провели здесь и пяти минут!
– Знаю, знаю. Но в дом нужно вложить столько труда. И он такой маленький! То есть я знала, что он маленький, но когда увидела… Не думаю, что он мне подходит.
– А что там нужно сделать? – спросил Фрэнк. – На вид он довольно прочный. У вас ведь крыша-то не течет?
– Нет, ничего подобного… по крайней мере я не заметила, – сказала Анна, отметив про себя, что придется все тщательно осмотреть. – Но он очень грязный, и все в нем… как бы это выразиться… такое старое.
– Ага, – кивнула Пэт. – Представляю, сколько там сейчас пыли. Дом уже давно выставили на продажу, но им никто не интересовался. Старый Робби собирался быстренько тут все убрать до вашего приезда.
– Он так и говорил, – улыбнулась Анна.
Пэт оторвала взгляд от тарелки и взглянула на нее:
– Ага! Значит, вы встретились?
– Нет. Утром я вышла прогуляться, а когда вернулась, нашла на пороге корзину с угощением, запиской и ключом. Очень мило с его стороны. Честно говоря, я и не рассчитывала увидеть роскошный дом, – сказала Анна, но тут же подумала, что, наверное, подсознательно именно этого она и ждала. Все квартиры, в которых они с Джеффом жили последние пятнадцать лет, были минималистичными, даже производили впечатление стерильных, потому что они оба так мало времени проводили дома, что не успевали создавать беспорядок, да и Джеффу так больше нравилось. – Но, честно говоря, дело даже не в этом. Я не знаю, о чем думала, когда решила поселиться в таком месте. Это просто нелепо.
Фрэнк повернулся к Пэт:
– Помнишь, как мы проснулись в первый день после переезда?
Пэт усмехнулась, глядя на мужа поверх кружки с чаем:
– Я чувствовала ровно то же самое.
– Мы тоже подумали, что совершили ужасную ошибку. – Теперь Фрэнк обращался к Анне: – И еще этот жуткий шторм, бушевавший в нашу первую ночь. Мы проснулись с ощущением, что очутились в самом центре разгулявшейся стихии. Пэт плакала. Правда, дорогая?
– Плакала, – признала Пэт. – Я спустилась на кухню – это было еще до ремонта, когда мы оборудовали второй туалет, – чтобы поставить чайник, и из-под двери так тянуло холодом, словно я попала в Арктику. А еще пол намок, потому что через щель в дом попадала вода. От влажных ковров несло псиной, у меня никак не получалось разжечь дровяную печь, а электричество отключилось. В общем, я сидела в мокрых тапках на нижней ступеньке лестницы и горько плакала. Тогда мне казалось, что мы потратили все наши сбережения, а приобрели только кучу забот.
– Честно говоря, я чувствовал себя ничуть не лучше, – прибавил Фрэнк. – Да, мы не сразу полюбили этот дом – и деревню. Но полюбили. Готов поспорить, Анна, вы тоже полюбите, если дадите себе шанс.
Анна улыбнулась, но засомневалась, что когда-нибудь сумеет полюбить старый грязный сарай, который теперь вынуждена называть домом.
– Подождите хотя бы несколько недель, – посоветовала Пэт, словно читая мысли Анны. – Поживите в доме, почувствуйте его своим. Сейчас это кажется странным, потому что он заполнен чужими вещами.
– Да, – согласилась Анна. – Он и правда старше, чем я думала.
– Мы готовы помочь, – предложил Фрэнк. – Если вам что-то нужно вывезти или привезти, только скажите – я с радостью.
– Спасибо. – Анну искренне растрогало отношение соседей, изо всех сил старавшихся показать, что здесь ей рады. – Честно говоря, думаю, мне нужно начать с уборки. Можно попросить у вас половую тряпку, щетку, немного моющего средства и ведро?
В конце концов, рассудила Анна, положив себе еще один кусок бекона, как бы она ни распорядилась домом – у нее мелькнула идея сдавать его на лето, хотя было непонятно, кому приглянется сарай, в котором есть только односпальная кровать, – сейчас «Счастье рыбачки» прежде всего нуждается в тщательной уборке.
Глава пятая
Анна начала с кухни, потому что сама мысль о заросшей грязью столешнице переворачивала ее поварскую душу. В одном из шкафчиков она нашла старый совок для мусора и щетку, отчистила плитку на полу, решив, что вымоет его позже. Потом занялась рабочими поверхностями. Она с удивлением обнаружила, как откликается на ее заботу старая дубовая доска – на поверхности дерева угадывались такие же волны, на которые она смотрела из оконца над побитой фаянсовой раковиной. Сегодня море не волновалось, и Анна жалела, что почти не слышит шума волн, но вскоре убедилась, что окно вообще не открывается. Очевидно, это еще один способ защиты от непогоды, и Анна вспомнила шторм, о котором рассказывали Пэт и Фрэнк. Интересно бы на него посмотреть, особенно из этого крошечного домика.
Она всегда любила бури. К первому дому, в котором она жила, сзади была пристроена старенькая теплица, и с ней связано одно из детских воспоминаний, когда отец разбудил ее посреди ночи – приближалась буря, и он хотел, чтобы девочка увидела ее своими глазами. Мама тогда еще была жива и, когда папа отнес Анну вниз, сидела на кухне и готовила всем горячий шоколад. Отец взял подушки со старого плетеного дивана, разложил их на полу, а сверху бросил одеяла, так что получилось мягкое уютное гнездышко, где они втроем лежали и смотрели сквозь стеклянную крышу теплицы на бушующую над их головами бурю. Даже теперь Анна отчетливо помнила оглушительные раскаты грома, бело-голубые трещины молний, прорезавшие ночное небо над ними, вкус густого горячего шоколада и тихий голос отца, подробно объяснявшего физическую природу каждого удара, хотя в том возрасте она еще не понимала слов, которые он произносил.