– По рукам! – я подал ему ладонь. – О бабах ни слова!
– Намек ясен! – улыбнулся Лозовский. – Ты меня видишь насквозь. И ещё на три метра под землю.
– Под землей-то, профессор, мне как раз тебя не найти. Лучше скажи, где малахит раздобыл? – не из дома же притащил. Надеюсь, эта тема не под запретом?
– А здесь и нашел. Даже ногу порезал острым углом, когда перемет ставил. Как тут было не найти?
– Хочешь сказать, что дно Коелги усыпано драгоценными камнями?
– И полудрагоценными тоже.
– А не заболеть ли мне золотой лихорадкой?
– Но как же грибы? Или обещанного три года ждут?
– Ну, пока продукты есть, чего зря ноги бить. Ты лучше, Алексей Петрович, расскажи что-нибудь из удивительного прошлого твоей жизни. Надеюсь, и эта тема не под запретом?
– А что тебя интересует?
– Вот ты говорил, следы инопланетян на Урале искал, снежного человека… А летающую тарелку видел? Скажи, как специалист – они существуют на самом деле или это плод фантазии?
– Не знаю, не видел…
– Ну, а снежные люди?
– Они в горах где-то живут.
– И что, видел?
– Следы на снегу. Дома есть фотографии.
– Потом пришлёшь по интернету?
– Если спишемся.
Лозовский замолчал, и в эту короткую паузу я уловил в его глазах тень какой-то давней мечты, ставшей сейчас уже просто воспоминанием и тоской.
– Смотри-ка, погода портится…
Погода и в самом деле портилась. С востока потянулись низкие холодно-серые тучи, чем-то напоминающие ледник с картинки. Ветер зашумел листвой и хвоей. Примерно через час небо окончательно заволокло и пошел нудный, мелкий, нескончаемый дождь. Мы, расстроенные, забились в палатку, в которой в такие минуты бывает особенно уютно, сухо и чисто. Лежали, переговариваясь, слушая шелест капель по авизенту.
Дождь действовал усыпляющее. И самое время было собрать воедино все, что видано и слыхано в путешествиях во времени, и выстроить логическую схему действий на будущее проникновение в восемнадцатый век. Иначе можно было нечаянно сделать какую-нибудь глупость и утратить след сокровищ навсегда. Что с ними могут сделать староверы-раскольники? Чтобы двигаться дальше, необходимо было срочно найти ответ на этот вопрос.
Но что-то не ломалась голова моя, как я её не уговаривал – вот не хотела анализировать события, и всё тут.
Повинуюсь року – успокоил себя такой мыслью и отдался во власть дремы.
Ночью ветер переменился. В разрывах облаков появились звезды. Дождь практически иссяк.
Десять дней после этого дождя грозы не было в наших краях. Парило-парило… и всякий раз чудилось – ну, быть скоро блистанию молний. Увы. А зарницы-то как полыхали ночами – из края в край, со всех сторон. Только наши Титичные горы грозы эти обходили обочиной.
Житьё стало унылым и голодным. Хотя я трижды за эти дни ходил в Подгорный (Охотник) за свежим хлебом.
И не выдержал.
– Скучно с тобой, профессор, становится. Раньше ты разговорчивей был, а сейчас молчишь и молчишь. Это что – характер или есть другие причины?
– Другие, – подтвердил Лозовский. – Есть несколько способов показать окружающим, что ты очень умный. Первый – глубокомысленно молчать. Второй – говорить по делу. Третий – говорить по уму.
– А у меня не проходит ощущение, что за нами кто-то подглядывает. У тебя нет такого?
– Да пусть подглядывают, – отмахнулся Алексей Петрович.
– Знать бы кто…
– Ну, а если снежный человек… Забоишься?
– Это что – сказка?
– Сказка – ложь, да в ней намек…
– Упертый ты человек, профессор.
– Упертый, надо понимать, плохой?
– Не знаю. Хочется иногда просто жить, лежать на траве, смотреть в небо, слушать, как шумит река и поют птицы… Нет, черти заводят нас и несут невесть куда, невесть зачем…
– Все вокруг что-то ищут… славы, денег. Никто не хочет просто жить.
– А ты что ищешь?
– Знания. А ты?
– Клад Пугачева.
– Я так и думал. Пойдем искупаемся.
В особенно жаркий день вода напоминает жидкий лед – перехватывает дыхание, но освежает здорово! Потом мы лежали голышом на траве, раскинув руки и ноги.
– Грейся, – стуча зубами, говорит Лозовский. – Впитывай солнце.
Его белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри прожитыми годами, а капли воды стекали искрами.
– Постоянно хочу есть, – пожаловался вдруг профессор. – Просто умираю с голоду.
Он был непредсказуем, как женщина. В нем уживалось одновременно всё – романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Наверное, так проще жить, а не мучиться в сомнениях, как это делаю я.
Впрочем, мои сомнения – мои мучения, легкая форма мазохизма, которая доставляет мне удовольствие. Я считал это наследием предков, перешедшим из глубокой древности – исконный, национальный характер. Какой же ты русский, если боишься чуток пострадать?
