Вспоминается круг сослуживцев, буквально примагничивающих наряды по роте. Стоит, значит, перед строем сержант и, якобы соблюдая некую очерёдность, назначает дневальных на завтрашний день – дежурным заступит он. Бойцы стоят в шеренгах, куда сунуть глаза не знают. Если внеочередным острастить некого, бесспорно, назначит за самую понурую физиономию. Ну, или самую наглую…
Скромняга Суманов, неуклюжие Лахно и Богдан, «ни бельмеса, ни гугу» узбеки, угрюмый Кашин, передряжный Левченко, тихоня Валерко, изначала довольный Воронков – выбор есть. Но в авангарде смельчак Чумаков с невероятных размеров шапкой и молчун Лайтер с «чисто арийским» скуластым типажом лица, приписанным пруссам и прочим интервентам. Натяни им немецкую каску времён Второй Мировой, и неосознанно гаркнешь: «Матка, курка, млеко, яйко тафай!» Если же представишь со Шмайссером или МП 40 Фольмера наперевес – в голову приносит лишь «Фойя! Фойя!» Как таким варварам без тумбочки?..
Тумбочка – постамент персональный, поставленной в поддержку вертикально спящего дневального. Дежурный по роте местоположением не увязан, и зачастую просто отсиживает на своей койке. Дневальный ведёт дозор на первичном рубеже, расположившись супротив входной двери. Устав вменяет дневальному обязанности хранения имущества и спокойствия личного состава, а в случае экстренной ситуации понуждает привлечь внимание ответственного командой «дежурный по роте на выход!»
Подавать команду дневальный должен в бодрствовании, дрёме и глубокой медитации, а дежурный должен явиться разведать обстановку и умерить паникёра. В тот момент, когда бдила вытягивал подразделение окриком: «Рота, смирно!» – ответственный возникал возле казарменного поста аки горбунок перед Иванушкой, и козырял начальству стандартным докладом: «Товарищ Какхренсгоры, за время происшествия дежурства не обнаружено! Дежурный по роте сержант Завсёотвечайло!» Конечно же, если не случалось из ряда вон выходящего, ибо есть непридуманные притязания на пару выдающихся курьёзов:
Дежурным по роте службу нёс сержант Литвиненко Шурик. День шёл насмарку: бдение за имуществом и дисциплиной подразделения – рутина без признака увеселения, коими богата изнанка казарменной жизни. Бесцельно шатаясь по расположению, дежурный застукал на тумбе дневального бодрствующей смены в состоянии высшей формы медитации «сомати» – реально стоя спящим. Залёт под внеочередной или перманентный наряд!
Индивид попался неординарный – фофан, каких свет рождает раз в столетие. Чувство юмора отсутствует, обучению пригоден с великим трудом и, да не судите строго, олух царя небесного. Попадаются иногда в жизни непробиваемые бестолочи не от мира сего, все твои претензии в очерчивании границ их принадлежности оставляющие тщетными. Школьные учителя с подобными болванами бились до слёз и, помню, оплакивали в кабинетах завучей «хоть кол на голове теши»… Тенято ещё то…
Литвиненко решил бойца проучить. Будить не стал, вынул штык-нож, оставив ножны болтаться на тренчике, и занялся делами. Вскоре на тумбу встал курсант свободной смены – тормоз не полошится. Одногодки исподтишка кивают на пустые ножны, а тому как с гуся вода. Шурик вида не подаёт, остальным тоже махнул кулаком молчать. При сдаче наряда настало время предъявления ножей, но тут герой ущупал: чего-то не хватает! В момент разразилась возня в поисках пропажи, Литвиненко как непричём ходит за тормозом хвостом и вдогонку лечит: «Штык-нож проспал? Кирдык тебе, душара – дизель (дисциплинарный батальон) тебе горит… Вешайся!»
Сыр-бор, у парня паника, потом истерика чуть не до слёз. Сжалился сержант, признался, что стянул штык-нож и со злости бросил в дальнее очко, там, мол, на дне он и покоится! Сортир имел шесть соединённых одним общим говноотводом отсеков с лоханями; тенято засучил рукава и ринулся щупать патрубки – ножа нет! Вернулся к сержанту: нет ножа! Литвиненко давит смех: нож, скорее всего, смыло в следующее очко! Дневальный снова бросается в нужник – результат аналогичен! И так шесть полноценных бросков ко всем шести будуарам…
Прощупав толчок семнадцатой роты, боец опустил руки и начал припадать в состояние полного безволия, но дотошный доктор не унимается. Сдерживая слезу, подводит, где ещё пошарить, чтобы полностью увериться: «Нож наверняка пролетел вниз! Айда в шестнадцатую!»
Над героем ржали три этажа казармы, но результат оказался магически действенным: дневальные перестали расслабляться в наряде, стояли на тумбе как стойкие оловянные солдаты и языческие идолы – моргнуть боялись!
Другой раз некий волюнтарист выбросил в очко вехотку, которая всосалась внутрь и заткнула слив канализации. Вместо, чтобы выудить, другой недотёпа из числа дневальных взялся решить вопрос сходу – выбить пробку с использованием лома. И бахнул так, что вровень потолка нижнего этажа проломил штуцер основного канала.
Насквозь… На сгибе сточного колена… Катастрофа!
По поводу вывода из строя канализационного стока чрезвычайно занервничал старшина Владимир Петрович – на его плечи возложили сложнейшую задачу восстановления говнотока. В течение недели семнадцатая рота не могла пользоваться туалетом по прямому назначению и всем составом бегала опорожняться в ценнейшее бригадное инкогнито, отдельно спрятанное произведение неизвестного зодчего – общий солдатский туалет.
Размещалось отхожее место впритык спортгородка. Стратегический объект был замаскирован унылой бетонной коробкой, вполовину зарытой в грунт. Бункер мог без ущерба выдержать оборону через узкие щели бойниц под потолком, а в мирное время служил объектом подпугивания притормаживавших в обучении курсачей. Солдат извечно стращали уборкой сего гуманитарного столпа.
Санация фортификационного бастиона выполнялась удачно залетевшими и особо отличившимися организмами, которых от лица командования дружины награждали лёгкими необременительными работами под предлогом «за выдающиеся успехи в боевой и политической»…
Как же много разбросано в стране подобных пристанищ, внутренним наполнением вызывающих рвоту…
Ну и к месту байка адская про говно солдатское:
Хавайте, пацаны!
Разгар лета 1986 года. Курсанты 17-й роты Бакшаев, Саксин, Золотуха, Бояркин и ещё кто-то во время перерыва в занятиях вышли на воздух, присели в тени нависшего тутовника. Достали пачку «Примы», прикурили цигарки.
Свежий воздух не понадобился. Сидят, зобают, кольца пускают. И в тени жарковато, но солнечные лучи отсечены кроной, а ветерок волной окатит – вообще лафа…
С прохладой принесло запахи кулинарии, анисовый аромат выпечки щекотнул по носам. Засвербело сладкого, будто пряников не рубали отроду. До чипка секунда ходу, решили заслать гонца. По карманам нашуршали мелочи, «золотой пяткой» выбрали Золотуху. Убежал. Высмолили по сигарке. Золотуху не видно. Нетерпение зашкаливает…
Вот бежит: на вытянутых руках держит панаму полную гостинцев. Из преград на пути канава. Боец благополучно перемахивает, а метрах в пяти незаметный канализационный колодец, едва не до краёв полный натуральными фекалиями. Заторы, похоже. Золотуха летел на всех парах, но перелететь открытый люк не суждено – за панамой не приметил, оправдался. Плюхнулся со всего маха, утонул по грудь. Брызги взрывом, мат-перемат, и… о чудо: руки удержал снаружи, даже гостинцы не разлетелись.
Как сподобился – нечистая случаем ведает…
Выбрался, подходит, принося на себе запахи отходов жизнедеятельности человека и болотной гнили. Гостинец подаёт, головёнку воротит: «Хавайте, пацаны!»
Парни ржали. Их тошнило. Через тошноту надрывали животы, но ржали без остановки: поверх карамели, печенья и пряников красовались аккуратные коричневые говешины, привнесённые сюда брызгами фонтана…
Щедрец
С момента как суровая пясть военкома Волкова дёрнула меня из родительского гнезда едва ли оперившимся птенцом, прошло полтора месяца. Перья отвердели, стало понятно, летать придётся, опираясь на что есть. Домашние привычки грезились лишь в проблесках снов, и вот под Новый год извещение на посылку… Щедрый гостинец на старославянский праздник «щедрец» – аки сказка!..
Первые недели до присяги зовутся «карантин», считаются адаптационными. Циркадные ритмы приходится сопрягать с климатом, распорядком дня, физнагрузками и малопригоднным в пищу харчем. Пережёвывание гадости притупляет вкусовые сенсоры, а изменённый метаболизм низводит любое удовольствие от насыщения. Постоянное чувство голода и поточная горечь изжожной слизи становятся привычной, и ты реже вспоминаешь семейные застолья с дурманами бабушкиной выпечки. В животе беспрестанно бурлит и жмёт, призывая заполнить хоть чем, рецепторы впадают в бесчувствие и тут камуфлет из родных краёв! Не иссохнуть бы от слёз радости!
Посылка в армии – мероприятие уровня взвода. По ушам ходил говорок, посылки перетряхивают на предмет неуставных вложений, поэтому перечень требований заставляли сообщать родителям. Помню, скоропортящиеся продукты под запретом, во избежание поноса или иных кишечных инфекций, также запрет жидкостей категории закрученных компотов и соков. Видно случаи были, перемешивали со спиртом, самогоном и иными соединениями органического синтеза. Голь на выдумки хитра!
Посылки в армии в одну харю не жрут. Эта процедура шлифована поколениями: начать дербанить гостинцы предлагается сержантам. Хозяин шарит вложенные письмена, после чего передаёт замку. Замок с комодом берут что вкуснее, но не наглеют. Остатки возвращают хозяину, который по уму делится с прочими голодающими. Содержимое посылки я свалил на стол, в течение долгих пяти секунд конфеты исчезли в желудках. Воспитание коллективом обязывает к единственному решению – жмотов не жалуют. И командир исподтишка смотрит повадки бойца – запоминает, какие черви подчинённого гложут…
Гостинец собрал отец исходя из воспоминаний. Служил он поваром, представления о щедротах солдатского харчевания имел, слепо веруя, что прошедшие четверть века не принесли солдатской пайке изменения. Но как бы не старался батя разнообразить ассортимент, облизнулся я неполной пачкой печенья да парой шоколадных конфет родной Сормовской кондитерской фабрики.
Письма в посылке не было. Забыл родитель вложить записку, хотя в первых посланиях педантично науськивал премудростям солдатской жизни, недодумывая, что азы я изначально схватил, а набираться опыта нужно совершая свои ошибки, пускай и бездумно повторяя чужие. Житие раскрывает, следовать чужим советам накладно вдвойне – каждый должен лопухнуться самостоятельно.
Новый год в учебке, как прочие вечеринки отмечался исключительно сержантским составом. Если посылки никто не дождался, на базар, либо стихийный расклад лавок за Красноармейским шоссе вблизи ресторана Дустлик (дружба), под вечер гонял колядовать самый сметливый из сержантов. Закупка харчей к значимому событию курсантам доверялась редко, ибо доля наколядованного могла быть неосознанно сожрана ещё на месте покупки.
Когда через законное увольнение, а чаще самоволом, «золотая пятка» – так называли гонца, затаривался фруктами, лепёшками и самсой. Именитый портвешок Чашма принимался без прикрас и одобрительными овациями.
Курсантов отбивали в такие вечера сурово, воинство спало как битое. Солдаты давили массу, не мешая сержантам, но были и такие, кто отмечал в одиночку. Втихушку жуя под одеялом схваченный в столовой хлеб и засыпая в крошках. В расположении роты не шнырял даже наряд по роте – дневальных прилепляли к дверям и окнам, чтобы, не ровен час, залётный проверяльщик не похерил междусобойчик. Лишнее рыло – как нож в спину!
Главная засада выставлялась на первых этажах казарм, второстепенный рубеж прозыривал округу из окон и щелей приоткрытых дверей, третий уровень страховал очкарик на входе. Проверяющих следовало выявить нижним этажам и звонком по внутреннему телефону оповестить верхников. В случае тревог сержанты рассеивались по лёжкам как тараканы при включении света и прикидывались спящими. Деда Мороза или местного доброго дедушку Корбобо пропустили бы, изволь они пожаловать, но их отваживал срамно несдержанный кудесник ёккало-пуккало, выдавливавший из загнанного воинства гармоничный звукоряд от гамм младенческого сопения до виртуозных рулад крепкого мужицкого храпа.
Что творила новогодняя ночь в бытовках и Красных уголках, нам не дано было знать – в первом полугодии это было секретнейшей тайной. Измышляю, каждый завистливый первогодок тешился тем, что верно вволюшку оторвётся в будущем, на следующий Новый год, оставив перечёрнутым первый из двух календарей службы…
Огневая подготовка
Январь предписал выездные занятия на стрельбище – огневая подготовка. Существовала директива, понимаю, разбавлять строевую на плацу огневой на полигоне.
Одним незакономерно снежным утром батальон выстроили на плацу в неполной экипировке. С ночи зарядил снегопад, взывавший воспоминания о зазимках в родных краях. Средоточие зимы, дома лютуют крещенские морозы – Самарканд любовался порошей крупными хлопьями первый раз. Было промозгло или хляби небесные пеленой над городом стояли, росы изморозью сковывало, лужицы леденели, но белых мух погода выпустила нежданно. Одного азиата из захолустного кишлака настолько поразило сравнение снежинок с «белыми мухами», что бегал по роте неделю и всё отмахивался: «Беля мюха! Беля мюха!»
Военачальники как умышленно выжидали ненастья, чтобы тяготы военной службы поднести во всей красе. И показать, автомат закреплён за связистом не для наличия причин к внеочередному наряду, а к применению в случае боевой задачи и приземления супостата. До армии я стрелял из охотничьего штуцера, в подземном тире училища палил из «мелкашки» с мосинским затвором, и на уроках НВП держал в руках АК-47. На уровне: потрогал? – сдавай, пока не сломал что-нибудь! Военрук часто прилюбливал: «Прыгай за вами как абизъян! Не кенгуру конечно, но что хошь переламаете, оставь вас без присмотра».
К АКМ приучали и заставляли следить особо. Разбирали, чистили, мазали ружейным маслом, собирали. Ново было, что патрон в патронник нельзя досылать принудительно, как произвольно срабатывает рука. То есть, отвёл затвор до упора – отпускай не провожая. Затворная рама продумана, механизмы имеют конструктивные решения, не понуждающие к приложению дополнительных усилий. Сержанты высматривали бойцов, обращающихся неправильно, делали замечания, нарабатывали практику. Медлительность при сборке-разборке, плохая чищеность составных частей, несвоевременная смазка для хранения, невладение приёмами обращения с оружием на плацу отмечались чередой чудодейственных нарядов…
Случай был показательный. Дима Суманов в карауле службу нёс. День очей не смыкал, осталось ночь продержаться! Не продержался! С устатку присел за стол караулки, пока ждал очереди сдачи оружия в пирамиду, и пропустил атаку… Подошёл Арис, хитрым финтом снял автомат с плеча солдата, а Дима ничего не почувствовал! Лишь на секунду склонил голову на грудь, оправдывался, и тут же получил тычок в бочину. Встрепенулся, Арис с автоматом навскид! Боец лепетать, что закрыл глаза на мгновение – замкомвзвод тычет в нос пламегасителем его оружия. Сор из избы выносить не стали, бойца сняли с караула в наряд по роте и наутро продлили вне очереди…
Настало время, руки молодых солдат к автомату обвыкли, лучшее в мире оружие держали твёрдо. Перестали даже опасаться доставать из потайных мест приклада инструментарий автомата. В плечевом торце была встроена заслонка с тугой пружиной, блокирующая доступ в пенал. Палец совали сначала с опаской, но наработали привычку. Лично я уже привык манипулировать автоматом аки бог войны Перун палицей: палил с колена, в прыжке, падении, сзади, сбоку, между ног, с разворота, подмышки, цели бил с призакрытым глазом! Случалось такое, правда, в редких снах, потому что практическое испытание оружием произошло только на третьем месяце службы. Дожили до сего дня и связисты, но уж лучше поздно, чем никогда!..
Предшествующим вечером я подглядывал за беснованием будущих прапоров, бегающих между казарм и что-то матерящих. Моё штатное койко-место вторым ярусом над койкой замкомвзвода, в окне трёхэтажка Школы Прапорщиков. Не понять, что смешного, но гогот отгонял сон, в котором я собирался жонглировать штыком и котелком как Олег Попов булавами и теннисными мячами. Людей инстинктивно притягивает смешное, я достал очки к исследованию обстановки до мельчайших деталей.
Творилось за окном неведомое. Там вояки скакали в одних кальсонах, хлопали дверьми, из окон по ним как по мишени летели сапоги и шлёпки. Мишени уворачивались, ржали, бегали и падали. Когда скачь прекратился, сложил оптику поверх тумбы и благополучно о забыл. Возле моей двухъяруски стояли пеналом тумбочки инвентарного армейского образца – нижняя замкомвзвода, верхняя моя.
Целая тумбочка одному – шикарно?
В общем, очки не убрал, слепо мечтая зреть продолжение, а на следующий день расстрела фанерок витал в уверенности, мой визир в очечнике в нагрудном кармане. По побудке вскакиваешь, поверх пенала не заглядываешь и второпях о вечно скудном его содержимом не думаешь. Привычка вымуштрована такая, что бежишь на построение, насколько можно не оглядываясь на мелочи.
Стрельбище раскинуто в недолгих верстах от Дальнего лагеря. Выстроили, повели, а там сюрпризец – тентованные грузовики! Ни марш-броском, ни пешим ходом волочиться, а прогресс применять! Пусть этот «прогресс» канительно ползает, но прыгали в кузова с великим удовольствием. Ехать в крытой повозке, не щиколотки натирать на пересечённой местности! Плюс, мечта подремать иной десяток минут, и колючие ветра… яйца не колют…
Доехали. Покемарить не удалось: погруз «на колёса», сопутствующая тягомотина и езда заняли толику времени. Высадились, после чего ещё километра полтора шлёпали к месту, сумев и замёрзнуть и согреться. Снег сыпал и сыпал, накрывая Самарканд белым одеялом. Мокрое, тяжёлое, полупрозрачное как кирпичик рафинада покрывало не таяло от сырости, а лишь увеличивало толщину покрова. Даже во снах не представлялось видеть снега в пустыне, но сверху включили снегопад в самый оный день…
