Кержак

Кержаевы стоят на удалении. Напряжённо вслушиваются в каждое слово, ждут вызова главы семьи. Мать убирает в подмышку жиденький букет полевых цветов, поправляет сыну ворот рубахи. Отец держит пред глазами листок, бегает взглядом по написанной вручную заготовке текста речи. Дочь вихляется, держась за свободную руку отца, то и дело подёргивает.

– Это будет лишнее, – бурчит Александр Милентиевич, отпускает дочь и сточенным карандашом перечёркивает строки три. Смотрит на жену: – Быть может, тоже обойдусь своими словами? Душевнее, чем проговаривать непонятные термины?

– Своими, конечно… Тебя в любой момент позовут или в очерёдность? – закончив с сыном, интересуется жена.

– Вызовут, Зиночка, вызовут… в свой черёд.

– Ве́рушка, пойди бант поправлю, – женщина перенесла взгляд на дочь и поманила её к себе.

Сквозь народ к семейству протиснулся вчерашний рыжик с площадки. Одет повседневно. За рукав теребит Шуньку:

– Кержак, отойдём? Поба́ять за что есть…

– Потрудитесь, пожалуйста, пояснить, мил чек, какой же кержак из нас? – сыронизировал отец. Сестра хихикнула.

– Меня, бать, – отреагировал Шунька, – Отойду?..

– Отойди… раз надо. Друга своего представишь?

– Шуша это…, – Шунька сознал, что знает только кличку товарища, и без тени смущения спросил, – Звать-то тебя как?

– Алексей… Шушканов....

– Так почтительно, молодой человек, – поддержал отец.

– Потому и Шуша, – догадалась и хихикнула Верка.

Стесняясь, парень понурил голову. К лицу прилила кровь.

– Сан Милыч…, – отец подал руку Шуше, – В поимении Шуша, Алексей Шушканов, зазора нет. Например, презабавное прозвище Рублёво Ухо – от такого впору краснеть и стыдиться. Вам интересна история, молодые люди?..

– Канешна, – расхрабрился Шуша под хихиканье Веры.

– Слушайте: жил на Кунавине повадливый к воровству малец. Из погреба одного трактира таскал балык, яйца, соленья и иные снадобья, и носил торговкам на базар. Однажды его выследила ключевая управка и в наказание оттаскала за ухо. Да так, что надорвала мочку! Мать мальца стеяла тяжбу за увечья, и обидчице присудили выплатить рубль компенсации. По тем деньгам это три пуда муки! Парень вырос и уже состарился, но обидное прозвище Рублёво Ухо носит через всю жизнь.

Мальчишки захихикали в унисон с Верой.

– Надеюсь, не воровал больше? – хитро поучила мать.

– В воровстве Рублёво Ухо замечен боле не был, – ответил отец, – Да и мало осталось тех, кто помнит это.

– Его пример другим наука?.. – риторически завершила мать и переспросила сына, – Вернёшься сюда или не ждать?

– Почём знать? – ответил Шунька, просчитав, что родители готовы отпустить до вечера. – Как получится…

– Смотри не спачкайся, как вчера, – вслед удалявшимся пацанам успела попрекнуть Вера.

– Быстро Шуне прозвище наклеили, – выдохнула мать.

– В детстве меня тоже кержаком заклика́ли, теперь вот и сын перенял. Хотя на слободке, думаю, так же звали. Фамилия тому потворствующая…, – поддержал отец.

– Потому что все мы кержаки! – разъяснила Вера.

Пацаны скрылись из вида, двинувшись по прилегающей улочке. Провинциальные каменные дома, меж ними каменные заборы с арочными вратами и глухими дверьми, отсекавшими от улицы дворы или придомовые территории. Почти в каждом доме на первом этаже и полуподвале салоны, кабаки, ателье и прочие торговые павильоны. За полуподвальной продуктовой лавкой около деревянного забора скамья, на ней посиживает подсобник, чадит дымом. Из бокового кармана его робы наполовину торчит початая пачка папирос – убежавшие с маёвки пионеры потаскивают из неё курево. Через щель в заборе втыкают прут в гильзу папиросы и осторожно вытягивают наружу. У одного в руке скопилось уже штук пять папиросок.

– Слухай, Штырь, хватит? – настораживает другой.

– Тише, Пузырь… ешшо одну и дёру…, – шепчет бойкий.

– Почует, ноги же оторвёт?

– Не баись… Чай не впервой таскаю…

– И чё? Ни разу не попался?

– Тады без ног таскал бы, – хихикнул воришка, пацаны притаились. Рабочий услышал шорохи, встал, посмотрел за забор – никого. Потянулся руками, тряхнул ногами, прокряхтел что-то невнятное и спустился в лавку, не думая о пропаже.

Из ближайшей арки вышли довольные воришки, увидели Кержака и Шушу, побежали вдогонку.

– Занимательно твой тятя сказывает…

– Добрый он и общительный…, – умилился Кержак.

– Кержак, ты же в нашу школу переводишься? – издали зашёл рыжий, но было понятно, что это только вступление.

– Верно. Мать сказала, после праздника пристроит…

– В девичьем классе есть Динка Юнусова… Не задирай её! – предупредил Шуша.

– Зачем мне? Уважителен я к девчонкам, задирать не собираюсь, а ты меня ради этого вытянул? – поджал Кержак.

– Наперёд баю, Динку штоб не трогал… А тебя вызвал на расклад… Слухай за́перва: повидал я вчёрась, кто твои чёботы прибрал… Рябой это… с братьями своими…

– Так-так-так… вчера почему смолчал?

– Их три брата Рябовых… Держатся, шшитай, всегда вместе, связываться с ними все чураются…

– Поколачивают что ли?

– Не без того… Слухай дале: вся Лапшиха видна с крыши моего дома как на ладони… Рябых как заметил, так сразу побёг смотреть, куда оне ворованное сносят…

– Почему они должны где-то прятать? На подволоке… на дворе ли своём не проще хранить?

– Тятя злющий по ним аки старый урядник. Нэпмановец недобитый, всё у него по полочкам… Рябого знаешь, как вицей охаживал, когда не досчитал чего-то? Терь я проследил и знаю, в погребке над ручьём у них ныча запособлена…

– Ты, Шуша, канитель, вижу, вьёшь вокруг да около? Никак предложить что-то хочешь? Выкладывай смелее…

Шуша выдержал паузу и решился:

– К погребку можно незаметно сойти через мосток, тама, поглядь, и своё нашарпаем?..

– Тебе какой резон вписываться? Знакомы второй день?

– На лад скажу…, – Шуша вытянул вперёд кулак.

– Замётано! – согласился Кержак и ткнул своим.

– Сегодня тятя с похмелья молвил матке…

Шуша почему-то обернулся – мол, не подслушал бы кто.

– На фабрике по случаю Первомая премировали его яловыми сапогами. Отцу малы, а сыну, бишь мне, будут в аккурат… Потом буздырял в шинке, тама, примыслил, и обчистили… Домой пришёл, плохо помнит што да как…

– Что из этого следует?

– Помнишь там, в кустах… парни кон варили?

– Помню… в карты резались?..

– Ну да… К ним Рябые подходили, а оне взачасто тискают по шантанам что плохо лежит… Уходили мимо ворот и твои чёботы пихнули в котомку… Своими зенками видел…

– Заинтересно дело…

– Вот гадаю, если они же и сапоги у тяти стянули, наверняк схоронили в одном месте?

Пацаны замолкли, представляя каждый что-то своё.

– А если на балчуге уже выменяли? – очнулся Кержак.

– Потому и зову пошарпать… Оне, поди, на маёвке сейчас крутются, а тама поболе зевак чем на балчуге?

– Да, если так, тянуть нельзя…, – не решается Кержак.

– Не струсишь? – поддел Шуша, видя сомнения друга.

– Сам ты трус! Пошли… за своим полезу!

– Куды полезете? Можо́ бы с вами? – Шушу с Кержаком нагнали пионеры, воровавшие папироски у подсобника.

– Без вас управимся, а вы тут как? – парировал Шуша.

– Вот! – пацанёнок вскрыл свёрток, там папиросы.

– У Бузатого опять натырил?

– У него… тягомотного…

– Смари, отхайдакает не жалея, коли прознат… Рука у него тяжела как кувалда кузнечна…

Шуша знавал, о чём предупреждал. Подсобник слыл умом вараки, так ругал лавочник, а силу имел не дюжую. Однажды, в далёком голодном восемнадцатом на лавку налетела банда из трёх человек. Лавочника, жену и подсобника связали, подогнали подводу, хотели грузить товар. Поняв к чему идёт, лавочник взмолился: «Спасай, Серпуха, инче по миру пустят, а то и жизнь отымут…» Серпион поднатужился, расхомутал, порвал верёвки, коими вязали руки – двоих столкнул лбами, да так, что потеряли сознание, третьего придушил, потом аж еле откачали.

Лавочник держал Серпиона с тех пор возле себя…

– Так я же штырьком, мастырно…, – оправдался пионер, – Када поболе выйму, а в обычай одну-две…

– Это у нас Андрейка по кличке Штырь. Эвон дружок его Пузырь, тоже Андрейка…, —придержал Кержака Шуша.

– Штырь и Пузырь? Прямое сочетание…, – поручкался с пионерами Кержак, – Откуда же прозвища у них такие яркие?.. Хотя… про Штыря понятно…

– Дюха нырять не может… Голова в воде, а задница боле поверху бултыхается, а кой раз и пузыри испускает…

Штырь засмеялся, Пузырь отреагировал обидой:

– Сам ты пузырь. Было-то раз, кады чечевицей незрелой объелись, а ты столь поминаешь…

– Лады, не дуйся, Пузырь! Нам дельце, скоро обернёмся, а вы дуйте на овраг…, – Шуша развернул пацанят, – Вы нас не видели, коли спрошать кто будет – понятно?

– Понятно дело!.. – пацаны пошли, дразнясь: «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь», «Пузырь», «Штырь»…

Шуша с Кержаком вышли к погребку заокольной тропой. В пригорке бревенчатый конёк, поверху деревца и густой куст. Пяток деревянных ступенек спускают вниз к покосившемуся притвору, за которым непроглядная темь, что и со спичкой не рассмотреть. Понятно, притвор не трогали много лет.

– Кержак, тебе воровать не боязно?

– Своё не воруют, но поджилки трясутся – не унять… Ещё эта история батина смешит и подначивает к отступу: вот как поймают, мол, засудят и прозвище дадут обидное… Смешно же?

– Смех гонит страх, тятя учал… Рябые не явились бы…

Шуша спустился первым, подёргал притвор, попинал обкладку – только осыпалась пыль. Осмотрелся вокруг:

– Коли есть ныча у Рябых, то не здесь. Пропали шобоны… валить отседа надо-ть…

Шуша вылез наверх, его остановил Кержак:

– Дай спущусь… А ты походи вокруг…

Шуша полез в обход по кустам. Спускаясь, Кержак неожиданно почуял под ногой, как средняя ступенька далась вперёд. Подёргал – доска покачнулась. Потянул, увидел под ступенькой мешковину, под ней дорожный сундучок-подголовок.

– Шуша… что-то нашёл. Спускайся-ка сюда.

Шуша вышел к коньку погреба:

– Ух ты, глазастый. Подавай… тут вскроем…

Сундучок оказался незапертый. Откинув крышку, пацаны выпучили глаза и тут же обрадовались. Поверх котомки с новёхонькими сапожками Шуши лежали чёботы Кержака. Доставая вещи, ребята раскопали набор бритвенных принадлежностей, хромированные слесарные инструменты в кожаном кляссере, тут же молоток и клещи, упакованные весовые гирьки и запчасти иных механизмов. На полке карманные вроде как золотые часы на золочёной же цепке, курительная трубка, серебряный портсигар, блестящий водопроводный кран и прочая мелочь.

Также была раскопана жестяная банка от конфет. Вскрыв конфетницу, друзья удивлённо переглянулись, а Шуша аж присвистнул – внутри лежали денежные купюры разного достоинства: трёх… и пятирублёвки, червонцы, трёхчервонцы…

– Тут и мотоциклетку купить можно? – изумился Шуша, заслюнявил пальцы и взялся пересчитывать деньги.

Кержак, глядя на друга, выдержал паузу:

– Решай, Шуша, берём всё – тогда найдут и уши оторвут, или только своё и будь, что будет?..

– Не хотелось бы… без ушей-то?.. – прогунявил Шуша.

– И с кличками по примеру Рублёвы или даже Старублёвы Уши, – пошутил Кержак, и мальчишки рассмеялись.

К пустырю в ложбинке Шуша и Кержак подошли налегке. А там полно ребят: лаптари гоняют чижа, девчонки суетятся в свои игры. Картёжники на прежнем месте, возле них костерок.

– Кержак, ты спокойный, как и не было ничего?..

– Всё позади, но покоя тоже нет…

– Как так? А меня дрожка настигла…, – удивился Шуша.

– Шобоны вернули… а родичам как сказать?

– Скумекаем, коли спросят. Дрожь поскорше бы унять да забыться… Бежим чижа гонять?

– Ты же сало отыграть хотел? – притормозил Кержак.

– Придёт Плюха, будет отыгрыш. Мяч только у скрипача. Футбол по выходным, когда ему послабление дают.

– На неделе запретка? – удивляется Кержак.

– Чай да… Всё зубрит што-то да смычок пиликат…

– Привезут пожитки со слободы, будет у нас свой мяч! – гордо сообщил Кержак.

– Эвон нужная пожитка… Догоняй…, – крикнул Шуша и ребята побежали вниз.

В прихожую Кержаевых вошли дочь, следом мать и отец. Не глядя под ноги, Вера шмыгнула в большую комнату. Отец включил свет, хотел тоже пройти в зал, но жена остановила на пороге. Кивнула на одинокие боты сына:

– Ты глянь, Саня… Шунькины боты появились.

– Отыграл что ли?.. Вчера отыгрышем как бы грозился?

– Он же выиграл – так хвастал?

– Ах, да… не стыкуется… Пойду упражняться…

Отец вошёл в необжитую комнату. Кожаная тахта с высокой спинкой, всполочка с зеркалом и шкафчиками по углам. На тахте чемодан, на спинке тахты на плечиках школьные формы Веры и Шуньки. Добротный шкаф, круглый массивный стол по центру, комодик, жардиньерка – всё расставлено по своим местам. Занавесей, салфеток, скатёрок и прочего уюта пока нет. Зато витает тот запах, который дурманит каждого новосёла.

– Ве́рушка, прибери вещи в вашу с Шуней комнату.

– Мама, а что у нас будет в дальней комнате? – снимая со спинки тахты платье с белым передником, спросила Вера.

– Наша с отцом спальная, и думаем отгородку поставить под кабинет. Должность, говорит… Работы и на дом хватит…

– Как домашнее задание в школе?

– Похоже, дочь, – поддержал отец, приседая у комода.

– Как твоя спина? – обратилась к мужу Зинаида.

– После того как милейшая Рогнеда Францевна разработала комплекс упражнений и растяжек, легше и легше. Насидишься на работе… настоишься как сегодня – даёт знать, а потянешься, подвигаешься по её мето́дам… болей как не было…

– Как теперь без неё? На слободку нашу в клинику далеко – не находишься?

– Решим… Да и телефон обещан… Буду телефонировать…

– У нас дома будет телефон? – переспросила Вера.

– Будет… Карту к стене поможешь приспособить? – распрямившись, обратился к дочери отец. Достал из-за шифоньера длинный рулон, начал раскатывать.

– Огроменная…, – увидев полотнище, удивилась Вера.

Не прошло недели, Кержак и Шуша шли из школы знакомой нам улицей. На скамье Бузатый как всегда чадит папиросу.

– Шуша, а давай-ка ворота поставим на площадке?

– Неплохо бы… Но из чего их делать-то?

– Неужели жердей не найдём? Лишь бы заняться…

– Вторым днём спускались с тятей на Слуду за опокой… Видел, стройки там идут аж до самого Ромодановского. Сходим пошарить? Аль в Лапшихе прясла отдерём?

– Опять к воровству подбиваешь?

– Прошлый раз своё иксприировали, воровством не считается… Твои же слова? – напомнил Шуша.

– Поймают за воровством жердей, несдобровать будет…

– А што тады о воротах мечтать?

– У бати спрошу… может, подскажет дельную мысль?..

К лабазу подъезжает подвода, нагруженная мешками. За удилами мужик в купеческом жилете, прикрикивает Бузатому:

– Серпуха, примай разну сыпь!

– Что сегодня? – хрипло басит подсобник.

– Соли три пуда, мука, чечевица, пшено и прочи крупы.

– Немного-ть…

– Что удалось выбить на продснабе, тем и довольствуем. Многое в Поволжье нонче гонют, запросы от мелкого торговца срезают… Бога в них нет…

– Ясно-ть… кой Бог?.. Церкви порушили, молитвословцев гонют да обсмеивают… Господь и отвернулся, урожай отнял…

– Может быть… может быть… наказание господне…

Между Бузатым и подводой проходят Кержак в своих ботах и Шуша в кожаных сапогах тёмно-бардового цвета. От арки через дом из приоткрытой дверки следит за пацанами Рябой. Двое его братьев прислонились к дереву за аркой, курят папироски, на пальцы пускают дымовые кольца.

– А нуй, осторони… Видо́-ть, под спудом иду? – пробасил Бузатый, подсев под мешок у подводы и водрузив его на плечо.

Кержак остановился, Шуша ускорился и пробежал вперёд. Пока Кержак ждал и пропускал Серпуху Бузатого, Шуша поравнялся с аркой. Улучив момент, троица прижала его стене.

– Это вы заклад трепали? – надавил предплечьем в шею и замахнулся Рябой. Братья держали руки. Шушу взяла дрожь, челюсть сковали спазмы, ответить не мог. Увидев бучу, Кержак изловчился, прошмыгнул мимо Бузатого и с разбега наскочил на Рябого. Обхватил руками шею и, что было сил, рванул назад:

– Не трожь… своё брали… ваше нам без надобности…

Кержак повалил обидчика на землю, но тот ловко извернулся и соперники сцепились в борьбе и перекатах. Остальные замерли возле стены, не вписываясь в драку.

– А нуй… бежи, покуда ноги не открутил! – раздался бас Бузатого. Серпуха подошёл, подхватил драчунов за шкирки, без особого усилия поставил на ноги и толкнул в разные стороны. Бросив Шушу, братья Рябого отбежали. Их нагнал Рябой, обернулся на отдалившихся противников и пригрозил кулаком:

– Наше не брали – правда! Иначе головы вам не сносить.

Братья спешно ушли, не оборачиваясь. Трясущейся рукой Шуша пожал руку друга:

– Отчаянный ты… а я пужаюсь Рябых до онемения…

– Волка бояться – в лес не ходить! Я тоже крепко оробел, когда почуял, что силёнок маловато. Пересиливал меня Рябой… Не вступись Бузатый, надрали бы нам…

Друзья посмотрели друг на друга, засмеялись, отряхнули штаны и двинулись дальше. Пройдя немного в полном безмолвии, Шуша остановил Кержака:

– Думаю в кружок любителей бокса пойти, поддержишь? В новой школе за острогом открылся… Узнавал давеча, а в одиночку пойти не осмелился…

Последний месяц весны улетел для семейства Кержаевых быстро. Учились, трудились, обустраивали жилище с помощью присланных краевыми властями артельщиков. Александр Милентиевич приступил к своим обязанностям, свыкся с нормированной восьмичасовкой, но сейчас поднимался по лестнице здания управы, будучи неожиданно вызванным к начальнику. На днях они с Полежаевым очерчивали фронт задач на летний сезон, определили список подрядных планировщиков и регламент докладов о ходе выполнения работ… И вдруг телефонный звонок и настойчивая просьба голосом секретарши Елизаветы немедленно прибыть к руководству.

В руке кожаный портфель, Кержаев постоянно боялся его забыть, в голове немой вопрос: «И почто такая спешка?»

Поднявшись на этаж, Кержаев столкнулся с Настасьей:

– Вот так встреча! Здравствуй, Настёна! Поспешаешь, не смотришь в ноги?

– Здравствуйте, Сан Милыч… Бегу… к начупре…

– Какой такой начупре?

– Промежду нами: начальник крайуправы землеведения, – прикрыла губки ладошкой Настасья.

– К Полежаеву? Вот и мне телефон повелел прибыть…

– Телефон вам велел? – улыбнулась завхоз и пристроилась под руку, – Идёмте вместе… Как обустроились?

– Обустраиваем. Мебель предоставили добротную, жена довольна. А вот современный кабинетный стол жуть неудобен, хочу отказать… Пришлось секретер и бюро со старой квартиры перевозить… но вышло к лучшему…

– Дело хозяйское, ненужное заберём. Ремонт закончили?

– Обещали к лету в четыре недели завершить, а управились за три… Мои девчонки не нарадуются…

– Поздравляю… будут потребности – обращайтесь…

Александр Милентиевич и Настасья вошли к секретарю. Елизавета Петровна строчит на машинке. На подоконниках появилось по одному горшочному цветку – заметил Кержаев, и на правах старшего обратился к секретарше первым:

– Лизавета Петровна, мы к Колай Иванычу…

– Да, товарищ Кержаев, вас уже заждались… И ты, Настасья, заходи, не стой тут…

Кержаев и Настасья вошли. За столом сидели начальник и трое приглашённых. По одному краю незнакомый человек в тёмно-синей гимнастёрке, на воротнике петлицы из крапового сукна с малиновой окантовкой, какие носили уполномоченные ОГПУ. На петлицах звезда, три прямоугольника. Защитного полевого цвета фуражка со звездой. На коленях тощий портфель. Напротив ОГПУ-шника притихли двое в гражданских одёжах. Кержаев их знал – инженера из плановых отделов.

– Колай Иваныч, вызывали? – начал Кержаев.

– Сан Милыч, здравствуй. Проходи, дорогой, садись…

Движением руки Полежаев показал Кержаеву сесть к столу, взял со стола пару печатных листов и протянул Настасье:

– Настасья, ознакомься… приказ на службу… Требования будут списком, Лизавета Петровна печатает. Дождись и....

– Поняла, Колай Иваныч. Одна нога здесь, вторая бегает.

– Работа поставлена? – иронично заметил Кержаев.

– Вот-вот…, – согласился Полежаев.

Настасья подошла, взяла листы и вышла.

– Здравствуйте, товарищи! – Кержаев подсел к столу и, поочерёдно протягивая руку, всех поприветствовал.

ОГПУ-шник кивнул в ответ, сотрудники пожали руки.

– Итак, все в сборе… Товарищи…, – обратился начальник к подчинённым, – Командующий округом просит помощи в организационных мероприятиях по подбору места и разработке проектной документации для устройства секретного аэродрома в ближнем доступе города Котельнич. Совместная работа одобрена наркоматом – письмо получено. Для детализации и курирования проекта к нам прибыл уполномоченный отделения особого отдела штаба округа – товарищ Головач.

Уполномоченный встал, уважительно кивнул как старорежимный офицер, и достал из портфеля толстую папку:

– Товарищи, моё имя Мирон Ионыч, но называть прошу товарищ Головач… Всё, что узнаете, и последующие наработки будут носить гриф особой секретности. Проекту присвоено кодовое название «Гидроторф сто тридцать один».

Пасмурно. Собралась гроза, нависает туча, крапает дождь. Футбольная поляна в ложбине пуста. Стоят самодельные ворота. Штанги без подпорок, перекладины на воротах вынесены за раму, на одном выносе мокнет кем-то забытый пиджак. Верхом ложбины быстрым шагом идут Шуша с боксёрскими перчатками на груди и Кержак с сумой на перевязи через грудь.

– Ловкие у тя встречный удар и атакующая двойка… Мне бы так…, – хвалит Шуша и атакует воображаемого соперника.

– И у тебя получится, тренироваться надо…

– Чай и так не спускаю занятия…

– У каждого, Шуша, свои расположенности. Кому трудно, кому быстро даётся… Знай одно, как батя учит: коли начал – не отступай, пока не порадует результат.

– Бросишь сумку, выйдешь на наше место?

– Какое, выйдешь? – удивился Кержак, – Дождик бусит и к сочинению готовиться надо… У тебя есть словари?

– Кой-то есть… в начале года матка выменяла, ни разу не открыл. Как он поможет сочинению? Там же сочинять надо-ть?

– Посиди, полистай для интереса. Слова новые узнаешь… А словарный запас мыслями водит и воображение расширяет… И оценку любого сочинения повышает…

– Мне и трояк… за милу душу…

– Не в трояках дело. Больше знаний – шире кругозор. Ты ж не всю жизнь будешь мяч гонять да удары отрабатывать для отпора всяким Рябым?

– Усердный ты к учёбе, а кем думаешь стать? – ушёл от неудобной темы Шуша.

– Топографом, геодезистом или что-то близкое…

– Эвон на твою голову… Тятя ругает, что я в школе дурак, что без школы дурак… В фабрично-заводское намеряет отдать…

– Шуша, ты коробком на уроках всё больше играешься, а надо учителей слушать. Историк вон… как умно говорит?

– Што говорит? – удивляется Шуша.

– Нашему поколению знания нужны… Кому ж как не нам страну выстраивать?..

– Это занятие по мне… Не хочу на фабрику, хочу каменны дома людям строить…

Квартира Кержаевых приведена в порядок. Чистота, белёный потолок, на три плафона люстра. Орнаментные светлые обои, скатёрки, салфетки, занавески. По радио играют кантаты 20-х годов. В подносе на комоде небогатый чайный сервиз.

Зинаида привычно сервирует стол в зальной комнате. В глубокую тарелку вывалена банка рыбных консервов. Вилки-ложки, порезанный каравай хлеба, в центре свободное место.

К входной двери подходит Кержаев-старший. В руках металлический ящик герметичного исполнения, к стене прислоняет массивную деревянную треногу. В дверь встроен механический звонок с надписью «прошу повернуть». Верушка с первого взгляда назвала его «прошка», все приняли.

Вполоборота туда-сюда Кержаев торкает рычажок звонка, внутри позванивает колокол устройства.

– Вера, прошка тренькает. Отцу открой, – просит мать.

Вера открыла, за дверьми устало попыхивает отец. Дочь берёт штатив, помогает занести в прихожую:

– Что это, папа?

– Тренога, а ящик позже откроем и покажу.

– Шуня, отложи книжку. Отец пришёл, помоги и ужинать будем, – обратилась Зинаида к сыну, лежащему на тахте.

– Ща, мам, – неохотно ответил сын и листает страницу.

– Шунька, я с аппаратурой, отнеси в кабинет, – крикнул из прихожей отец.

Заинтересовавшись и повинуясь, Шуня бросил словарь на всполок тахты и вышел в прихожую. Взял ящик, ловко прихватил в подмышку треногу, понёс в кабинет. Вера пристроилась и озорно вышагивает следом, держась за штатив.

Мать проводила их улыбкой:

– Вовремя, Саша. Я думала аврал у вас, позже будешь. Готова картофель в мундире подавать, чистить не буду, чтобы не остыл… можешь сразу к столу садиться.

– Дай пару минут, Зиночка. Лицо и руки сполосну, – не входя в комнату, ответил муж и закрылся в ванной комнате.