– Так что с лицом то? Это Дан тебя так приложила? Можешь передать ей мою искреннюю благодарность.
– Очень смешно. Я просто упал.
– Как удачно.
Эстер рассмеялась, оторвалась от работы с платой, повернулась и подмигнула.
– Знаешь, мне даже не придется подсовывать тебе бомбу, сам однажды угробишься. Ты сам и есть бомба. И часики тик, тик, тик.. – Она приложила палец к виску и сделала вид, что стреляет. – Бам! И осколков не останется.
Рут хотел было обидеться, но передумал. На сестру просто невозможно обижаться. Вечно как скажет что-нибудь, разозлит, а через пять минут забудет. А потом удивляется, что не так то? Невозможная.
– Ты невыносима.
– Теоретически, я выносима. Причем, во многих смыслах. Вот, можно меня вынести из этой комнаты? Можно. Значит выносима. Ты еще в этой комнате? – Она снова повернулась, оглядела обстановку, утвердительно кивнула, и снова отвернулась. – Да, ты еще в этой комнате. Значит, я выносима. Факты, Сис, я вижу только факты.
– Ладно, не начинай.
– А что я начинаю? Чтобы начинать, нужно, чтобы этого не было. А если уже есть, то это не начало, а продолжение. Так что по сути, если я правильно поняла то, что ты имеешь в виду, то я могу только закончить. Но я не хочу этого, или не могу. А потому, твое утверждение не верно, и …
– Все, все. Я ухожу, слышишь? Я голодный. У нас вообще есть что-нибудь поесть?
– Смотря для кого.
– Ладно, я сам найду. Бесполезно с тобой разговаривать. Давай уже доделывай и спускайся, ладно? Я ужин приготовлю. Наверняка ты тоже голодная.
– Я?.. Хм. Да, голодная. Но пока я это доделаю, теоретически, могу упасть в обморок от обезвоживания. Учитывая особенности моего организма и время на завершение работы.
– И что ты хочешь этим сказать?
Эстер вздохнула, положила паяльник на подставку и встала.
– Это значит, что я помогу приготовить тебе ужин. Идем.
Девушка выскочила за дверь и потопала по лестнице.
Рут тоже вздохнул, вынул паяльник из розетки и выключил свет.
***
– Ты больше не звала меня по имени, ни разу с того дня. Мне грустно, малыш.
– Не зови меня так, не надо. Они меня так звали. – Детский голос из детского тела, с совсем уже не детским взглядом. – И я не могу больше тебя так звать. Не могу, не могу… Не могу.
Она шепчет, повторяет, сжимается в комок. Как будто хочет исчезнуть и не получается.
– Все хорошо. Я с тобой, и все будет хорошо. Дай мне другое имя, а то мне неловко, когда ты просто смотришь на меня и не знаешь что сказать.
– А ты не против? – Смотрит большими глазами в самое сердце. Как он может ей отказать?
– Нет, конечно. Выбирай.
– Тогда, пусть будет Сис.
– Почему?
– Так звали моего медвежонка. Он был милым, и всегда был со мной. И ты тоже, как он.
– Хорошо, договорились.
Цветок в пустыне
И лед бывает твердым как скала.
Анита идет уверенными широкими шагами. Словно отсекая прочь все ненужные мысли. Словно забивая гвозди в переплет законченной книги. Вдох, выдох. Вдох, выдох. И не будет в этом мире никого, кто способен ее понять. Никого, кто разделит эти широкие шаги надвое и замедлит темп.
Нельзя медлить, никогда нельзя медлить. И только покажется, что это лучшее, на что способна, как на горизонте появляется следующая ступень, требующая максимального включения и внимания. Нельзя останавливаться.
Великое будущее достойно только тех, кто посмеет до него дотянутся. Тех, кто не споткнется. Тех, кто уверенной рукой откроет все двери. Тех, кто втянет обратно каплю крови из носа и улыбнется. Будущее не может достаться ей просто по щелчку пальцев. Ее мир не так устроен. Может быть у кого-то, где-то, в другой вселенной все получается легко. Но только не ей.
Ей претит сама мысль, что придется так прожить всю жизнь. Но придется. Потому, что она должна. Оправдать ожидания. Не упасть в грязь лицом. Быть первой, быть лучшей. Потому, что обязана. Потому, что она – Дэвиер.
Единственным ее протестом стал ярко-синий цвет волос, который удивительно подчеркивал цвет таких же синих глаз. В один прекрасный день, не сказав никому и не спрашивая разрешения, она вернулась домой в новом образе, и с этих пор ходила только с распущенными. Синий водопад спускался до плеч и кричал о том, что у нее есть свое собственное мнение, и собственные решения. Родители тогда просто промолчали, в конце концов, даже с этими волосами она была потрясающе красивой.
Девушка подходит к особняку. Высокий каменный забор давит, наседает, забирается на плечи и душит. Но вместе с этим, дает удивительное ощущение безопасности. Ощущение комфорта и стабильности. В этом заборе вся ее жизнь. Этим же забором она обнесла всю себя.
Не замечать, что к тебе иное отношение учителей. Раз кирпичик. Смотреть в спину уходящей навсегда подруге. Два кирпичик. Не слышать разговоры за глаза. Три кирпичик. Пять, шесть, семь.. Бесконечность. Непробиваемая стена от внешнего мира. Не пропускающая ни ласки, ни злобы. Не выпускающая наружу то, что кипит внутри.
Положение. Как мало в этом слове и как много. Стальной панцирь и хрустальная душа. Нежный цветок за решеткой. Сад, скрывающийся за ледяной пустошью.
И почему. Зачем. Каким правом! Она позволила льду дать трещину. И сквозь нее забить цветному ручейку.
Тихо, осторожно открыть дверь. Не звенеть ключами, встать на носочки, чтобы не стучали каблуки. Можно попытаться заглянуть на кухню, голодный желудок кричит о желании выпить хотя бы молока. Но..
– Анита!
Мама спускается по ступенькам, словно водопад из жалящих снежинок, пронзая кожу.
– Ты хоть понимаешь, который час! Где тебя носило? Скоро экзамены, ты в курсе, что нужно готовиться, а не пропадать неизвестно где?
– А тебя волнуют только экзамены? Я устала. Давай отложим наш разговор на потом.
– Вот ты всегда уходишь от темы. Ты понимаешь, что я за тебя волнуюсь?
– Понимаю. Но прямо сейчас я иду спать.
– Такое твое отношение ни к чему хорошему не приведет. Только посмотри на себя. Чего ты добиваешься? Это что, снова подростковый бунт?
Анита вся сжалась как пружинка, готовая нажать на курок и выстрелить, но от очередной семейной ссоры спас отец, выглянувший из-за спины жены.
