В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых
Платон говорил ещё что-то, но я как ошпаренный бросился к телефону, Платон здесь, в Питере, я это понял из задника, на котором был снят репортаж. Плевать уже на конспирацию и всё остальное, Платон, должен помочь Тане. Вдвоём – это не в одиночку…
Он ответил не сразу, и голос усталый, даже хриплый немного.
– Платон… Платон, ты только… это Марк. Ты… Ты слышишь?
– Чт… кто-о?!.. – после этого получился какой-то стук, вот чёрт, похоже, я шурина моего отправил в обморок. Надеюсь только, он не помер там от восторга…
Что ж, придёт в себя, позвонит, номер в его телефоне, думаю, остался. Всё же большое дело, сотовые телефоны, когда все люди обзаведутся ими, вообще наступит по-настоящему новый век…
Тем временем вернулся Борис, оказывается, пока я слушал Платона, пока приходил в себя от удивительно связавшегося многохвостого узла в этом прекрасном и очень холодном сейчас городе, когда все мы оказались в одно время здесь.
– Ох, Борис, слава Богу, живой… – обрадовался я, оборачиваюсь к нему, вошедшему в номер.
– Да уж… ох, Марк Борисыч, – сказал он, довольно бледный, притом, что он смуглый человек, и бледным я никогда не видел его, даже под миномётным огнём.
Он плюхнулся в кресло, сбросив куртку, и хотя я не люблю такого самоуправства на моей территории, и Борис это отлично знал и никогда не позволял себе, но сейчас этого не заметил ни я, ни он.
– Можно, я выпью? – спросил он, поглядев на мини бар, полный бутылок, которые меня не интересовали.
– Да пей, Господи, – нетерпеливо сказал я. – Чего тебе налить?
– Можно, я сам? – сказал Борис, поднимаясь.
– Не спрашивай, лучше говори, экзекутор.
Борис налил себе водки в олдфэшн, потому что рюмок тут вообще не предусмотрено, выпил залпом не меньше ста грамм и, подышав в кулак пару секунд, наконец, обернулся.
– Ну что… ребята серьёзные, – сказал он, садясь в кресло. – Но это мы с вами и при первом знакомстве поняли. Дисциплина у них… в армии такой нет. По струнке все перед ним, этим Паласёловым…
– И Таня? – испугался я.
Он засмеялся.
– Нет, конечно. Татьяна Андревна – нет. Он на неё смотрит как на повелительницу – да, но притом, что пытается показать, что полностью обладает. Но глаза-то не врут. Он перед своими, и передо мной – король. И ей из-за своей униженной страсти, думаю… делает… очень плохо. Во всяком случае, у неё синяки.
– О, Боже… – с болью выдохнул я, с трудом сдерживая панику. Мне хотелось схватиться за голову и стонать, катясь по полу.
Я опоздал. Катастрофически опоздал. Вообще случайность, что я сейчас здесь. Случайность, что мы встретились с Вьюгиным, и он позвонил мне, чтобы передать Танин крик о помощи. Если бы не это, сколько Таня находилась бы у этого… Паласёлова?..
Ну, почему это происходит опять? Я опять не смог защитить Таню и она в руках садиста. Что же это такое?! Что же это такое…
Ну почему на неё, на нас эти напасти? Почему? С другой стороны, как тогда сказал Серёжка Очкарик, «манкость»? Да, именно так сказал, именно манкость. Ещё на первом курсе сказал, а ничего не меняется… только усугубляется, пожалуй. И я, кто обязан защищать её, не могу этого сделать.
Но это только потому, что и в первый, и во второй раз я не был рядом, успокоил я себя. То есть, попытался успокоить, потому что ни черта у меня не получилось. Просто пришло время исправить то, что она оказалась незащищённой. Исправить, что она оказалась без меня. Навсегда исправить это…
Борис меж тем продолжил:
– Но я расскажу по порядку, Марк Борисыч, – продолжил меж тем Борис. – Мы с вами знаем, что всего их двенадцать человек, это, не считая, понятно, Татьяну Андреевну, но её и нельзя считать в данной ситуации… Так вот, они заняли там всё крыло. По бокам номера, где Паласёлов с Таней, и напротив четыре – всё их. Да, что должен отметить, до этого они жили в дорогущем люксе, там теперь ремонт, и поэтому переехали в другое крыло, переплатив за переселение постояльцев. Этот номер попроще, две комнаты: гостиная и спальня. Окна во двор.
– Ремонт? – удивился я.
– Именно. Сам табличку видел, ну и рабочие там… и это не кран сломался, и не трубы забились, там маляры какие-то и… ну, словом, работы там ведутся какие-то серьёзные, – кивая, проговорил он. – Что там такое случилось, я не знаю, но думаю, всё это не случайно… Н-да… Так, теперь вот эти двенадцать. Все, включая самого Паласёлова, вооружены, что называется, до зубов. Насколько ловко они владеют всем этим, вопрос открытый, но оружие у них распихано даже по носкам.
– Это всё очень интересно и важно, но главное, Борис, деньги он взял?
Увы, Борис покачал головой.
– Нет, Марк Борисыч, не взял. И притом демонстративно и нагло, наслаждаясь властью. Но хуже всего не то, что не взял, можно было бы подумать, что он набивает цену, что Татьяна Андреевна этого слышать не могла, то есть не для красного словца он отказывался. Она приехала уже перед тем, как мне уйти. Между прочим, если бы не она, я, может статься, живым и не вышел бы… и… самообладание у неё завидное, она ведь сразу узнала меня, но… Впрочем, я забегаю вперёд…
Борис ещё глотнул водки.
– Простите, Марк Борисыч, перенервничал…
– Я думал, у тебя вообще нервов нет, – сказал я.
– Я тоже так думал. Особенно после того, как погиб Глеб… Я думал, я ничего не боюсь. Не боюсь смерти, оружия и убийц. Я и на войне не боялся. А тут… Наверное, потому что я в первый раз оказался один на один со смертью… Н-да… – он потёр большой нос. – Так я продолжу мой рассказ, вы простите, что я так… несобран сегодня… Н-да, так вот, меня остановили ещё на подступах, как говорится, едва я от лифта свернул в их сторону…
– Куда? – насупив брови, спросил один, краснощёкий бугай.
– Мне к Максу Паласёлову с деловым предложением. Очень выгодным предложением, которое его непременно заинтересует, – и я улыбнулся. Но, признаться, уже с этой минуты сердце в пятки ушло. Хоть и стыдно, как Шарапову, за страх этот, позорный, перед гангстерами деревенскими, а ничего с собой поделать не могу, пульс, наверное, триста в минуту стал. Если такой бывает… – Борис усмехнулся, качая головой. – Двинулся я по коридору, и думаю, как бы не споткнуться, смех и грех… Там ковровая дорожка, зацепиться носком ботинок – делать нечего… К счастью, до номера я добрался благополучно. Стучать не пришлось, у этих братков рации, дверь передо мной сама открылась. Пришлось под дурачка: «Предложение для господина Паласёлова». Они серьёзные, куда там, рожи каменные, на обычных братков и не похожи, настоящих мафиози строят, фильмов, похоже, насмотрелись… Посторонились, я вошёл. А они стоят, спинами к дверям, и в комнате тоже ещё двое. Дураки, если бы я с гранатой пришёл, всех бы и положил… Впрочем, на камикадзе, я, наверное, не похож с их точки зрения… Пока я оглядывался, оценивая обстановку, между прочим, в гостиную вышел сам Паласёлов. Очень плотный, они все качки, но он, похоже, больше других старался с железом. Бритый, рыжеватый, приятного в его внешности нет ничего.
– Вы кто? – именно так спросил, на «вы», остальные тыкали, а этот строит аристократа. Они у него все даже одеты в хорошие костюмы, чёрные футболки, с большим вкусом. Не знаю, давно ли так ходят, но выглядят отлично…
– Это Танина работа, понятное дело, – сказал я, подробный рассказ утомил бы меня, касаясь чего-то другого. – Думаю, она хотела и помогала им советами, так и здешние авторитеты сказали, что, очевидно, инициатива верного поведения исходит от неё, не было бы её рядом, этих деревенских выскочек покрошили бы при первом же знакомстве.
Борис кивнул:
– Я тоже так подумал… В общем, уселся этот Паласов в кресло и говорит:
– Меня зовут Борис, моя фамилия ничего вам не скажет, но я работаю на человека, который заинтересован в некоторых инвестициях в ваш перспективный бизнес, – я поймал его волну и стал говорить, как он.
– Что ж, очень интересно, инвестиции – это очень хорошо. И что я буду должен вам, если приму ваше предложение?
– Три миллиона долларов мой наниматель согласен заплатить вам наличными.
Представьте себе, он не показал, какое впечатление произвела на него сумма, а ведь он в долгах сейчас, и ему придётся, как следует прижать своих бизнесменов в Карелии, чтобы выровнять баланс.
– Предложение, несомненно, очень выгодное, но во что предполагает вложиться ваш наниматель?
– Это будет ваша свободная воля, думаю, у вас хватит ума не потратить их на машины или виллы на озере Комо.
Представьте себе, он знает, где это, засмеялся даже.
– Полагаю, вы хотите какую-то услугу от меня за эти деньги, так?
– Совершенно верно. Девушка. Таня. Её видели с вами в ресторане две недели назад.
Тут все они начали усмехаться, переглядываясь, покачивая плечами. А Паласёлов встал, налил себе виски, куда там, водка им невместна, они же в Armani оделись.
– Что ж, Борис бесфамильный, я вполне понимаю вас, или кто там вас нанял, чтобы прийти ко мне, но вам не кажется странным, диким даже торговать человека? Как бы мы ни относились к девушкам, но покупать и продавать… это как-то неправильно, нет? – и смотрит на меня.
– Не думаю, что речь идёт не о том, чтобы кто-то мог купить Татьяну Андреевну, впрочем, как и любого другого, если он не продаётся, – сказал я, начиная трястись уже крупной дрожью, потому что эти, у меня за спиной, и по флангам, как-то нехорошо зашевелились, предвкушая окончание разговора.
– Тогда о чём вы говорите?
– Ну, скорее о свободе выбора для Татьяны Андреевны, – на свой страх сказал я, предполагая, что уж теперь не пронесёт точно. Знаете, как в школе – дерзишь учителю, и пригибаешь голову, ожидая, что сейчас треснет указкой?
– Не знаю, Борис, я был мажором, и никто не посмел бы огреть меня указкой, – сказал я.
Борис усмехнулся вбок и покивал:
– Ну да… это я как-то подзабыл… Но вернёмся в «Вавельберг», тем более, что осталось рассказать всего несколько слов… Так вот, сказал я, и жду, что же будет в ответ. Ну, надо сказать, он разозлился, хотя виду постарался не показать.
И говорит:
– Так вы полагаете, я удерживаю Татьяну Андреевну против её воли?
Только я рот открыл подтвердить, думая, что как только скажу, они меня и пристрелят. И тут, надо же так подгадать, открылась дверь и вошла Татьяна Андреевна в сопровождении того, что тогда был с ней в вестибюле, такой, дохляк долговязый. Он хотя бы отличается от остальных качков. Вот и сейчас, он открыл дверь и пропустил её вперёд. Татьяна Андреевна узнала меня сразу, но не подала виду. И говорит, сбрасывая шубу на руки этому длинному, он, видимо, что-то вроде телохранителя или стража при ней:
– Макс, что за деловые встречи дома? Я говорила, кажется, все переговоры на нейтральной территории. В городе достаточно ресторанов и клубов, где отлично можно встречаться с людьми, – небрежно и недовольно сказала она. – И почему твои парни здесь? Дышать нечем от мужичатины. Фу, как в казарме…
Качки замялись, а этот, что с ней был, усмешку спрятал, отворачиваясь. А Паласёлов обрадовался этим словам тоже.
– А молодой человек, Танюша, не совсем по моим делам пришёл, – радостно сообщил он, подходя к ней. – Видишь ли, оказывается, есть люди в этом городе, которые считают, что ты со мной не по своей воле.
А Татьяна Андреевна скривилась и говорит:
– Чё за бред? – и…
Тут я снова должен сделать отступление, он грабли-то свои к ней потянул, а она… это знаете, как называется? Язык тела. Вот как мне стало понятно, что она вас как избавление ждёт, когда увидела вас тогда, в вестибюле этом, так и тут, она вроде и позволила ему талию свою обнять, а вся как магнитом в другую сторону отклонилась и руки… словом, противен он ей до глубины души, это определённо.
– Борис, психологические экзерсисы твои очень интересны, но это я и так знаю. Может, по делу скажешь что-нибудь?
Борис вдохнул поглубже и кивнул.
Так вот, после её слов, повернулся он ко мне, и сделал знак своим, чтобы взяли меня, для чего большой вопрос, как говорится… Но тут Татьяна Андреевна и говорит:
– Гони ты этого сумасшедшего, в прошлые времена таких дураков знаешь, сколько вокруг меня вилось, выдумывали чёрт-те что. Журналист, небось?
Я промямлил:
– Я… да нет… ну…
– Ну нет и ладно, – кивнула она. А потом повернулась к этому, руки ему на грудь кладёт и говорит: – Гони всех к чёрту, не забыл, что у нас премьера сегодня? Для оперы одеться надо и причесаться, не в поселковый клуб идём. Смокинг принесли тебе?
– Что?! – воскликнул я, подскакивая.
Столько времени он вёл здесь подробнейший рассказ с иллюстрациями, а самое главное оставил напоследок. Наверное, действительно, перенервничал как никогда прежде, если позволил себе это. В ответ на мой возглас Борис улыбнулся, очень довольный и сказал:
– Я узнал, сегодня оперная премьера только в Мариинском. В семь.
– В семь… – повторил я. – Ты как? В себя пришёл? Звони федералам нашим. А я самому Радюгину позвоню, тут нам понадобится помощь не только неформальная, но и…
Телефонный звонок заставил меня дёрнуться, так напряжены оказались нервы.
Глава 4. Игра с опасностью в салки
Напряжение последних недель доводило меня снова до бессонницы, от этого обострились мысли и чувства, мне казалось, я слышу мысли окружающих и шуршание времени, тем более что оно растянулось и давило меня как тугой ворот свитера.
Вчера из Москвы приехал Лётчик и привёз с собой копии материалов экспертиз. Он разложил их передо мной, целую папку пятисантиметровой толщины и принялся объяснять, до какой степени Никитский подмял следствие под свои цели, полностью извратив или умолчав улики. Лётчик говорил так много и так возбуждённо, что я вскоре перестал что-либо понимать и взмолился:
– Лётчик, я тебя прошу, в двух словах объясни.
– В двух?.. Ну давай, попробуем в двух. Если бы в 89-м эти улики были рассмотрены, Бадмаева даже не задержали бы не то, что не арестовали. Ничто не указывает на то, что эти трое футболистов могли так мастерски расправиться с четырьмя людьми, вначале пытать, разнести в тщетных поисках всю квартиру, даже половицы были вскрыты, а потом профессионально с одного удара перерезать четыре горла. Более того, кухонный нож, который был представлен как орудие убийства, вообще не соответствует характеристикам. Ни форма лезвия, ни… Ладно, это уже детали, – он достал сигареты. – Закуришь?
Я отказался, у меня и так голова шла кругом.
– Но главного свидетеля, который даёт алиби Марату, у нас пока нет.
В ответ на эти мои слова Лётчик побледнел и откинулся на спинку дивана.
– Свидетеля? Даже когда будет свидетель…
Он долго молчал, продолжая курить как всегда изумительно красивым и изящным образом, потом встал и подошёл снова к своей папке. Достал пару листков.
– Что это?
– Что это? – бледнея ещё больше, проговорил Лётчик и взял листы в руки, поискав нужное место, зачитал вслух: «на постельном белье, на полу, на ступенях на второй этаж, а также на теле подозреваемого Б.М. обнаружены следы крови и вагинальных выделений, принадлежащие одной и той же женщине. Очевидно, кровь выделилась в результате дефлорации, следы семенной жидкости в смеси с этой кровью и вагинальной слизью, свидетельствуют о неоднократных половых актах…». Читать ещё?
– Меня щас стошнит, – проговорил я.
– Меня уже стошнило сто раз, – Лётчик с отвращением отбросил листки. – Ты хочешь, чтобы твоя сестра рассказывала в суде, а значит, на весь свет о том, как она «совершала неоднократные половые акты» с Бадмаевым? Чтобы удалось спасти Марата, процесс должен быть придан максимальной огласке. А даже если бы Таня не была известна всем, она должна рассказывать, что она потаскуха малолетняя?
– Полегче! – сказал я. – О Тане говоришь.
– Вот именно… о моей жене, – обессиленно проговорил Лётчик, снова усаживаясь в продавленное кресло. Вот дорогая гостиница, а всё старое, ещё совдеповское, скупердяи… – Не надо, чтобы Таня вообще появлялась в суде. И без её свидетельства легко доказать, что Бадмаев невиновен. Тем более что всё прокурорское начальство давно сменилось, Никитский… тоже сменился… Так что заинтересованных скрывать истину о том расследовании не осталось, и противодействовать никто не будет. Опять же модный тренд – при советском союзе творилось беззаконие, теперь же демократия и справедливый суд.
– Тренд он всегда модный, незачем добавлять, – проговорил я. – А то получается модная мода.
– Ох, ладно… – устало отмахнулся Лётчик. – Не умничай, писака.
Вот в этот момент и позвонил Марк. Уже когда я услышал его голос в трубке, у меня в голове загудело, а когда я назвался, я… Собственно говоря, я не знаю, что произошло, когда я пришёл в себя, обеспокоенное лицо Лётчика скорчилось надо мной.
– Слава Богу… Ты… это… Платон, спать надо. И есть. Ты вон больной совсем с этим журналистским расследованием, – участливо проговорил он, и я почувствовал, что он держит мою голову.
Я поднял руку, пощупать затылок, который стал болеть, там возвышалась громадная шишка.
– Я что… в обморок упал? – спросил я, садясь на полу, и прижался спиной к краю дивана.
– Упал, – он по-прежнему с беспокойством смотрел на меня.
– Я, по-моему… как это говорят… не только упал, но и… это Марк звонил сейчас.
– Кто? – Лётчик посмотрел на меня.
– Муж твоей жены, – сказал я, надеясь, что Лётчик сейчас скажет: «успокойся, померещилось тебе».
Но он не только не сказал так, он воодушевился:
– И что он сказал? Таня у него?
Я долго смотрел на него и думал, кто из нас двоих сошёл с ума, я или он?
– Лётчик… а ничего, что он покойник?
Но Лётчик повёл себя ещё страннее. Он сел, немного смущённый, провёл по волосам, и снова посмотрел на меня.
– Вообще-то, нет.
– Что, «нет»?
– Не покойник. Он жив. И, думаю, уже совершенно здоров.
– Чи-во?..
И тут Лётчик рассказал, как он встретил Марка в Чечне два месяца назад.
– Охренеть… и молчал.
– Вообще-то ты послал меня на хрен, не помнишь?
– Потому что ты мудак.
– Зато я позвал на помощь того, кто, действительно, сможет спасти Таню. Пока мы с тобой думаем, как вытащить Марата, он вытащит Таню. Может и вытащил уже. У него, знаешь, какие люди в руках? Нам не снилось.
Я смотрел на него. Нет, он не понимает…
– Но если Марк жив, у тебя прав нет. Ни на Таню, ни на сына. Или тебе и не надо? У тебя ведь ещё пара жён и детей где-нть сидят.
– Сидят-сидят.
– Господи… феноменальный дурак. Он убьёт тебя, кретин.
– Конечно, – спокойно сказал Лётчик. – Но вообще, я долго буду жить. Я так думаю.
– Он думает… – я поднялся.
Лётчик вытащил откуда-то из кармана на груди блистер с таблетками и дал мне одну.
– Выпей. И вообще, Платон, здоровьем заняться тебе надо.
– Ладно тебе умничать-то… – я выпил таблетку. – Что хоть пью-то?
– Тебе название скажет что-то? – хмыкнул Лётчик, высокомерит ещё.
– Не умничай. Марку позвонить надо.
– Позвони.
Я отыскал телефон на полу, хорошо, что не разбился.
Марк ответил сразу.
– Да, Платон. Я в Петербурге, как и ты. В «Англетере»…
– Марк… как… как это может быть?! – в восторге произнес я.
– Да в общем-то… Слушай, Платон, я сейчас… немного занят, давай встретимся завтра. Хоть утром. Приходи сюда, в «Англетер», скажешь на ресепшене, кто ты, тебя проводят.
Марк отключился, а я долго смотрел на экран, где светилось его имя, я не удалял его номер из памяти телефона, потому что не поднималась рука. И вот, поди ты, он ожил…
– Он в «Англетере» в соседнем доме, Лётчик.
– Таня с ним? – спросил Лётчик.
Я покачал головой.
– Нет. Я не знаю… Он сказал, завтра…
– Что будет завтра?
– Вот и посмотрим… Он ведь о ребёнке ничего не знает.
– Знает, – сказал Лётчик.
– Это ты так думаешь, или…
Он пожал плечами.
– Завтра и узнаешь.
А я надеялась, что увижу Марка сегодня. Уже сегодня. Когда мы вышли гулять с Фомкой, потому что, несмотря на слабость, я не могла сидеть взаперти. Фомка хороший парень, добрый и не такой деревянный как остальные братки Паласёлова. Наутро той «чудесной» ночи, когда проснулись, принесли завтрак, пришёл и Фомка, увидел весь разгром в номере, и пока мы переезжали в другой, вился вокруг меня с виноватым видом, пока не сказал тихонечко, помогая мне собирать мои вещи:
– Татьяна Андревна, я не говорил Максу про того парня в вестибюле, это…
– Неважно, не думай.
– Да важно… – стыдясь смотреть в моё лицо, на котором красовались синяки на губах и под глазом, да и вообще синяков было очень много, не синяков даже, а каких-то страшных пятен. От ремня, например, остались чёрно-багровые полосы, долго не пройдут… странное что-то происходило. – Я хотел сказать Максу, что у вас кровь шла в то утро, но… он меня вытурил и…
Я села на кровать и посмотрела на него.
– Не казнись и не переживай, ты вообще не виноват ни в чём. И вообще, спасибо… Ты тут мой единственный друг.
– Да я…
– Не волнуйся, я Максу тебя не выдам.
Он покраснел, отворачиваясь.
Вот и сейчас мы вышли с ним на воздух, как делали каждый день. Снега было много и сегодня выглянуло солнце, было очень морозно, но тихо, без ветра, и город смотрелся замечательно красиво. Величавый в белых праздничных одеяниях.
– Красивый у нас город… – сказала я, когда мы вышли на Дворцовую площадь, сегодня выглядевшую особенно парадно.
– Да, необыкновенный.
Он улыбнулся редкозубой смешной улыбкой, а я подумала, вот соблазнить его и смыться. Как Миледи Фельтона. Но я не обладала этим счастливым даром, не умела обольщать. Кукла деревянная…
И когда мы вернулись назад в «Вавельберг» и я увидела в нашем номере Бориса все мои сомнения относительно того, что Марк реальность, а не мой болезненный бред, рассеялись. Я поняла, что Борис тут, конечно, по поручению Марка и значит, надо воспользоваться этой возможностью. Вот потому и сказала о театре на вечер.
Я уже думала отказаться от идеи посетить Мариинский, тем более что Макс всё же урвал, что хотел, и смысла пытаться отодвинуть это событие уже не было, это происходило теперь каждый день и каждую ночь, а я в отчаянии думала, когда же ему надоест… Но Макс сам сказал о Мариинке вчера утром, что мы, наконец, идём на оперу, и не просто, а на премьеру. Пришёл чрезвычайно довольный собой и показал два билета.
– Ну, вот тебе «Князь Игорь», как ты хотела, – сказал он, поиграв в толстых пальцах листочками билетов, положил их на столик.
«Хотела», я пыталась оттянуть время, я надеялась увлечь его делами здесь, чтобы ему было о чём думать, кроме меня, чтобы успокоился, понимая, что перед своими он не ударил в грязь лицом и его авторитет подтверждён победой и надо мной в том числе. Я выигрывала время, потому что ему казаться было важно, может быть, и важнее, чем быть. Так что такая ситуация могла продолжаться до тех пор, пока я не улизнула бы от него. Я ждала этого, что он успокоится и ослабит хватку. Так и шло, и я выиграла бы, там, где прямое противостояние невозможно, приходится вести партизанскую войну. И я выигрывала, потому что время работало на меня, пока что-то катастрофически не сломало ситуацию. С той ночи начался ад. Подробности никому не нужны, каждый легко представит их, для меня было адом спать с человеком, который не только не принимал мысли о том, что так, как он со мной, вообще поступать недопустимо, но и считал себя вправе на всё в любое время дня и ночи.
Вдобавок со здоровьем у меня тоже было неладно, и я не могла понять, что это, потому что ничего похожего раньше не было. Я не кашляла кровью больше, но кровавые пятнышки появлялись на коже, даже на губах от грубых укусов, которыми Паласёлов считал поцелуи. Это всё каждый день подталкивало меня к отчаянию, но я не поддавалась, зорко выискивая щели в осаде, которой была обложена теперь.
И вот Фомка становился постепенно такой щелью. Не надо и обольщать его, он чистый человек, он поможет мне и без этого, потому что ему противно происходящее. Он сам с Паласёловым потому, что они с детства близки, как все там, в Шьотярве, а в действительности, жил бы счастливой жизнью доброго обывателя, если бы вокруг него не сложилось всё так, как оно складывается. Но попросить помощи у Фомки, чтобы убежать, это подставить его, а Паласёлов не пощадит, хотя бы для того, чтобы неповадно было остальным, я заметила, что за отношения у них внутри их проклятой банды. Он их плоть от плоти, потому и должен держать своих в железных рукавицах, чтобы не думали, что он первый среди равных, чтобы знали, что они не равны, он над ними и любой его приказ это закон. Ему и секс-то со мной не так желанен, как обладание, власть. Не страсть. Его страсть – это власть. И я вдохновляла именно поэтому. Я нужна ему не для любви, это вообще не его, вот Фродю свою, думаю, он любил, насколько вообще мог, а я – это другое, это высота, которую он хотел покорить, другой мир, куда всегда тянуло мальчика из глухого посёлка. Так что сам он от меня не откажется, ему проще убить меня, чем отпустить.