В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых

– Ну ладно, чё ты… – пробормотал я. – Вспомнил тоже…

– Я просто не забыл – строго сказал Лётчик. – Адвокат твой направил апелляцию?

– Сегодня я поеду в «Кресты», что дальше? Репортажи выходят, тоже резонанс, моим начальникам уже звонили чины, пугали, что я подрываю их работу. Так что всё в движении.

– Готов? – Лётчик посмотрел на меня. – Пошли.

– И куда ты сейчас пойдёшь?

– Куда… в Столовую номер один пойду. Есть хочу, – сказал он, натягивая шапку. – Ну и звонка твоего буду ждать. Может, напьюсь тогда.

Я засмеялся, когда-то толстый подросток Летчик когда-то всё время хотел есть…

В номере «Англетера», куда меня привели, когда я назвался на ресепшене, было очень душно, пахло духами. Я вошёл, и, не видя хозяина, прошёл прямо, в гостиную. Тут… валялся пиджак от смокинга, дальше я увидел рубашку и брюки, пояс, ботинки с носками вообще… отшвырнул от двери в спальню, похоже… дверь туда была закрыта. Зато на полу валялось чёрное платье… ну что… имеет право, конечно, Таня-то… кто знает, где Таня сейчас. Да и… Таня без него за Лётчика вышла.

Но тут Марк собственной персоной вышел ко мне, из душа в белом махровом халате. Какой-то другой. Тот же, но как будто моложе, и в то же время старше, увидев меня, он счастливо улыбнулся во все зубы, и, шагнув ко мне, обнял, хлопая по плечам.

– Платон! Чёрт, как же я рад…

Ну, я тоже обнял его, вчерашнего покойника, горячего и жилистого сквозь халат, нагрелся под горячей водой. Меня немного смущало то, что он голый там, под халатом, то есть я в непосредственной близости с его гениталиями, а учитывая, что когда-то он слыл вдохновенным геем, я поспешил отстраниться. Хотя я рад его видеть, может, и больше, чем он меня.

– Как я-то рад! – сказал я. – Но я, похоже, не вовремя. У тебя дама там?

Сказал, а сам со страхом подумал, а вдруг мужик в том платье был, ну а что, таких петухов сейчас полно развелось, никто не смущается уже. Господи…

Марк счастливо улыбнулся и кивнул:

– Таня там спит.

– Что?! Уже?

Он радостно закивал.

– Ты прости, я надену что-нибудь на себя, а то, по-моему, тебя смущает мой вид. Погоди, минутку.

И вышел куда-то.

Постучали, я крикнул, спросить, открывать или нет.

– Это завтрак, – ответил Марк, выходя в брюках, футболку он держал в руках, а ноги дор сих пор были босые. Я увидел рубцы у него на теле. Свежие красные и очень страшные… Марк поспешил надеть футболку и открыл дверь. Действительно, привезли столик с завтраком на две персоны. Позвякивали серебристые приборы, Марк кивнул, чтобы оставили посередине, и улыбнулся мне. – Позавтракай со мной, тут на двоих, а Таня спит.

Я не стал отказываться, хотя я и завтракал, но это было уже часа четыре назад. Красивая и вкусная яичница, хотя, немного пережаренная снизу на мой вкус, пончики, тосты, булочки, икра и красная и чёрная, в кофейнике ароматный кофе.

– У тебя вкуснее здесь, чем в «Астории», – сказал я.

Марк усмехнулся, кивая:

– Это потому что я особый клиент, Платон. Ты кто? Богач. Журналист известный. А я тот, кого почти никто не знает, но кто может всё. Ну, или почти всё…

Я хлебнул кофе.

– Так расскажи, что было-то?

– Ну что… Иногда надо отступить, чтобы подготовиться и пойти в наступление. Пришлось… впрочем, имитировать смерть я не собирался. Мы бы просто уехали. Я и Таня, не вместе, чтобы не наводить на след. А то, что Вито именно в эту ночь устроил свои покушения, ну это… не знаю, какой-то перст судьбы. Я знал, что что-то готовиться, поэтому поспешил, оказалось, не успел… случайность, что я жив, на Таню покушения не должно было быть, что машина заминирована мы знали, но что кто-то подорвётся… Я несколько недель не знал, не попала ли она в ту машину. А вот про свою я не знал, они сделали это за какой-то час, пока я был дома, а машина оставалась на улице. Глеб погиб… – Марк с аппетитом проглотил яичницу, прихлёбывая кофе и закусывая пончиком, испачкавшим глазурью его идеально красивые губы.

– Проголодался ты, я смотрю, – усмехнулся я. – А я вхожу, романтический беспорядок, думаю… гуляет мой зять. Напугался, что мужик у тебя там.

Марк поднял глаза на меня, неожиданно жестчея лицом.

– Платон… я понимаю, конечно, ты слышал когда-то… Но, я вот, что тебе скажу: у всех есть прошлое, и оно ужасно тем, что изменить его нельзя. Да, когда-то я валялся в самом гнилом и смрадном говне из всех, но с тех пор прошло уже полжизни, и мне странно, что ты напомнил мне об этом. Ничего забавного в моём прошлом нет, поверь. А насчёт половых развлечений, я тебе скажу, я этим не занимаюсь. Для меня есть один человек во вселенной, кто вызывает во мне тягу жить вообще, в том числе сексуальной жизнью, и это твоя сестра. А просто так тащить что-то к себе в постель, всё равно, что совать член в дыры в заборе, то же удовольствие и та же опасность. Можешь не считать меня мужиком, от меня не убудет. Но геем я не родился и давно перестал им быть, так что прошу не напоминать мне больше. Мне это больно.

Я смотрел на него, побледневшего даже губами, хотя они сейчас раздутые у него, нацелованные.

– Так любишь её? – тихо спросил я.

Марк посмотрел на меня молча.

– Знаешь, Марк… ты для меня настоящий мужик. И ты прости, что я… это я… меня тут контузило в Чечне летом, вот я и… поглупел как-то, – я провёл рукой по лицу. – Ох, нет, просто я дурак. Растерялся, наверное. Ты пойми меня, я тебя похоронил. Я её похоронил… Ты представить не можешь, что это… и сейчас я… растерялся. Прихожу, тут вон… раскидано всё. А потом ты из душа… Я и подумал, мало ли… целый год прошёл…

– А ты не думай больше. У меня такого быть не может. Я видимо родился только для неё… – он улыбнулся вдруг, становясь прекрасным как весеннее утро, и прислушался. – Встала, слышишь? Воду в душе включает, подождём…

Я ничего не слышал, вообще не понимаю, что можно слышать, с улицы шум, да и двери закрыты.

Марк встал и позвонил, чтобы и для Тани принесли завтрак.

– Что принесли? А… да-да, пусть поднимаются, – он положил трубку и, посмотрев на меня сказал: – Танины вещи привезли.

– Откуда? – удивился я.

– Из «Вавельберга», – ответил Марк. – Ну там…

– Это там её… держали? Фешенебельный отель, – я качнул головой.

– Зиндан, Платон, это не всегда дыра в земле с окошком в небо, – серьёзно сказал Марк, открывая двери, потому что снова постучали.

Внесли много пакетов, отдельно Марку в руки отдали пакет с ювелирными футлярами и паспорт.

– Других документов не было? Свидетельства о рождении ребёнка? – спросил он.

Посыльный покачай головой:

– Это всё, Марк Борисович. Одежда, украшения, а из документов только паспорт.

– Спасибо, – кивнул Марк.

– Так ты знаешь о ребёнке? – удивился я.

– Я и о Марате Бадмаеве знаю, – сказал Марк, посмотрев на меня.

– Что ты о нём знаешь?

– Что они были вместе эти месяцы. Можно понять, красивый мужик… У тебя сигареты есть?

– Да нет, – отмахнулся я. Ничего он толком о них с Таней не знает. – Бросаю я.

– Ох… – Марк провёл ладонями по волосам. – Ещё и сигарет нет… я тоже бросаю.

– Слушай, Марк… я всё думаю, ты готов терпеть измены, всех этих Боги, Вальдауфов, потому что у тебя стоит только на неё? – я задал вопрос, который всегда волновал меня. – Или… почему?

Марк открыл Танин паспорт, удивлённо пролистал. И сказал довольно холодно, не глядя на меня:

– Вставать, Платон Андреич, может на кого и даже на что угодно, у людей от хорошей музыки и то встаёт. Нет, дело не в физиологии. Дело… совсем в другом… А потом, Таня никогда не изменяла мне. Что моё, то моё, этого никто у меня не возьмёт… Вопрос, что я могу дать ей, чего не может больше никто. Что я могу сделать, чтобы она не оставила меня… почти ничего… Странно, паспорт новый, – он посмотрел на меня.

– Ну, рожать надо было, а как без паспорта?

– У неё был паспорт… Впрочем, Борис говорил что-то… там пожар в её доме был в Шьотярве… И всё же, Платон, где ребёнок? – он снова посмотрел в паспорт. – Владимир, 31.08. 2000 года рождения?.. Ты его видел?

– Видел.

– Похож на Книжника?

Я пожал плечами:

– Марк, он новорожденный был тогда, как тут понять… светлый мальчик – да. Не в Марата. Это всё, что я могу сказать. Может, твой?

Он закатил глаза со вздохом:

– Господи… если б мой… нет. Я не спал с ней с того октября. Так что мой сын родился бы где-нибудь в июне, ну, в июле. А тут… тридцать первое августа.

Марк нахмурился.

– А почему ты сказал… почему он должен быть похожим на Бадмаева?

Ох, не мой сегодня день, что не скажу, всё невпопад, в отчаянии подумал я. Но делать нечего, как говорится, пришлось объясняться.

– Ну… – мне так хотелось уклониться, не отвечать, но Марк смотрел какими-то тёмно-серыми глазами, и пришлось срезаться. – Таня была когда-то беременна от него.

Марк смотрел долго, будто вспоминал. Значит, Таня рассказывала ему о Марате. Потом кивнул, отворачиваясь.

– Вот как… вот это, кто такой, значит?.. Всплывают старые скелеты… первая любовь из юности. А я думал, только Книжник был её любовью… – и снова посмотрел на меня. – И что, она его любит до сих пор?

– Кого?

– Кого… Бадмаева, ясно.

– Господи, да нет. И тогда не любила. Нет.

– Ну да… не любила, а дети получаются.

– Уж это я знаю, можешь мне поверить. Не любила и тогда, произошло всё случайно, подстава, а теперь… Он только друг для неё. Такой… верный друг

Марк вздохнул. Вот конечно, «я не ревную, мне всё равно, не важно…», а чуть немного засквозило, ты почувствовал, хмуришься. Каждый, кто любит, ревнует.

– «Друг»… ты что, веришь в дружбу между мужчинами и женщинами?

– Ну что мне верить, в воскресной школе, что ли? – усмехнулся я. – Я просто знаю.

Марк взглянул на меня, будто хотел убедиться, что я не лгу.

– И всё же, где малыш? Где маленький Володя? – спросил он снова.

Мне понравилось, как он назвал его, не просто ребёнок, а малыш, и по имени, хотя, не думаю, что ему было легко его произнести, это имя. В этом было что-то нежное, отеческое даже.

– Я не знаю. Этого даже Марат не знает. Она попросила кого-то спрятать малыша Володю. Боялась, что её возьмут вместе с ребёнком и… Так Марат и сказал. Когда они поняли, что на их след напали вот эти вот, как он выразился, Паласёловские, тогда она и спрятала где-то ребёнка, – сказал я то, что рассказал мне Марат.

– Вообще-то, учитывая, что Вито дор сих пор топчет эту землю, решение очень даже разумное, – задумчиво проговорил Марк, и положил паспорт на стол.

– А с ними что? Ну, с этим Паласёловым? – спросил я. – Они не найдут вас теперь?

Марк ответил, даже не взглянув на меня, и мне показалось, что он снова прислушался.

– Он в морге, – сказал он довольно механично. – Ещё с двумя. А остальные его братки в СИЗО.

– В морге?!

Марк посмотрел мне в глаза:

– Да, Платон, Таня сказала мне убить его, я так и сделал, – он сказал это так просто, словно говорил: «Таня сказала, купи макарон, я и купил».

Признаться, я не поверил, такой нормальный и спокойный вид был у этого красивого и даже какого-то грациозного человека, всё же с Таней они на редкость подходящая пара, как две жемчужины в серьги, форма, цвет, размер…

– Ну крепко достал он её, видимо, – сказал я, нервно усмехаясь, не сомневаясь, что он шутит.

Марк пожал плечами.

– Да… или в его лице она убила всех, кто был вроде него, – сказал Марк, вытягиваясь и глядя при этом на дверь в спальню. – Там… не то что-то…

И в следующее мгновение послышался шум падающих и бьющихся о кафель предметов. Как он мог услышать раньше, чем это произошло, я не знаю, но он бросился туда со скоростью, на какую не способен человек. Я поспешил за ним. Он влетел в ванную, а я, проскакивая спальню, видел разворошённую постель, чёрные босоножки, валяющиеся здесь и остатки его, Марка, гардероба: носок, трусы… но всё это просто мелькнуло, я заметил, потому что именно это ожидал увидеть. А сам Марк в этот момент, обнимал Таню, которая упала в его объятия, с мокрыми волосами и в халате, который, видимо, только и успела надеть, выбравшись из душа.

– Господи, Таня… что?! Что с тобой?! Что?!

Она не была без сознания, обвила его шею рукой, прижимаясь лицом к его шее.

– Я… голова… закружилась, Ма-арик… ты… не бой-ся… сейчас… вода горячая была и… ох…

Она идти не могла, Марк легко поднял её на руки и донёс до постели.

– Врача надо, – проговорил Марк, оглянувшись на меня.

Я тут же вспомнил о Лётчике.

– Сейчас, сейчас, я вызову, – сказал я, доставая телефон.

Лётчик примчался быстро, рядом бродил где-то. Вот идти не хотел, а отойти далеко тоже сил не было.

Марк сам открыл ему дверь.

– О, Вьюгин… Валерий… э… – узнавая Лётчика, сказал он. Выходит, они знакомы?

– Палыч, – подсказал Лётчик, не глядя на Марка. – Валерий Палыч. Как Чкалов. Поэтому с детства меня прозвали Лётчик.

– Серьёзно? – Марк посмотрел на меня, осталось только кивнуть. – Вот это да, как мир тесен… А хотя… вы тут с Платоном, наверное… Я… у нас тут…

Надо сказать, Лётчик преобразился, бледный и строгий, спросил, где вымыть руки.

– Вот сюда. Понимаете, неожиданный приступ слабости… и… и вообще, она так похудела… и бледная… и… а да, роды были три месяца назад. Наверное, кесарево…

Я посмотрел на него удивлённо.

– Ну что? – будто сердито оправдываясь, сказал Марк. – У неё шов на животе…

– А вы не говорили об этом? – продолжил улыбаться я.

– Мы ещё ни о чём не говорили…

– Ну да… я так и понял, – хмыкнул я.

Марк даже не посмотрел на меня, он был обеспокоен, и шутки не проходили.

Лётчик разделся, вымыл руки, слушая бессвязные речи Марка. Потом посмотрел на него, ожидая, что его проводят к пациентке. Марк от растерянности и страха не сразу понял, чего он ждёт, поэтому я сказал:

– Вот сюда, Лётчик, – сказал я.

Он посмотрел на меня и сказал сухо:

– Когда я при исполнении, я – Валерий Палыч.

Я кивнул как школьник, как скажешь, Валерий Палыч.

Войдя в спальню, Лётчик нахмурился ещё больше, подойдя ближе к постели, становясь похожим на какую-то таксу на охоте, такой же напряжённый, длинноносый, сказал:

– Мне надо осмотреть больную, подождите за дверью.

Мы с Марком закивали, понимая, и закрыли дверь, выходя. Но примерно через полторы секунды услышали оттуда какой-то шум и хлопки, как пощёчины.

– Иди к чёрту! Иди ты к чёрту… ты… трупорез!.. Марк! Платон!.. Платон! Уберите его!

Мы с Марком переглянулись и вбежали внутрь. Лётчик стоял в шаге от кровати, на которой сидела лохматая и бледная Таня, запахивая халат на груди, сводя полы, пряча голые колени. Она и правда очень исхудала с тех пор, как мы не виделись, глаза ввалились даже…

– Какого чёрта он здесь?! Я, кажется, ещё не сдохла…

Лётчик проговорил, потирая щёку и продолжая мрачно смотреть на неё:

– Платон, уйми свою сестру, тут… не пойму ещё, но похоже… Короче, я должен сердце прослушать, а она…

Тут вступил Марк, он подсел к Тане, взял за руку.

– Танюша, Валерий Палыч очень хороший доктор, позволь ему осмотреть тебя? Он очень грамотный…

– Да какой он доктор, покойницкий эксперт! – воскликнула Таня, отбирая у него руку. – И не смотри на меня так, фу! Слащавые взгляды… терпеть не могу розовые слюни! Ещё Танечкой назови!

Ну разошлась… ничего слащавого в Марке никогда не было, и сейчас он ласков и только. Он терпеливо произнёс.

– Танюша, покойники – это в прошлом. Теперь он доктор… Он в Чечне мне жизнь спас.

Таня вдруг осеклась, посмотрела на Марка, хмурясь немного похожая на пьяную.

– Что он сделал?

– Спас мне жизнь, правда-правда, дал свою кровь, притом сам чуть от этого не умер. Много дал, а у самого сделался сердечный припадок, – сказал Марк.

Я удивлённо посмотрел на Лётчика, тот только пожал плечами в ответ, будто говоря: «Правда, чё»… Что за причудливая вышивка у тебя здесь, Господи, столько крестиков и узелков…

– Что? Сердечный припадок? – сказала Таня. – Да нет у него никакого сердца!

Лётчик побелел от злости.

– Так, хватит, больная! Угомонитесь. У меня нет сердца, зато ваше, похоже, не в порядке.

– Да, не в порядке! – вскричала Таня, ещё больше запахивая халат, и я увидел у неё на запястьях зажившие и почти исчезнувшие уже желтые синяки, поперечные, как от верёвок или наручников… – Я родилась уродом с не таким сердцем, как у вас всех и что?! И не лезь! Вон пошёл!

Мы с Марком обернулись на него, Марк поднялся.

– Я думаю, у неё воспаление сердца, точнее, сердечных клапанов, – сказал Лётчик, посмотрев на нас. – Сколько длились роды? Знает кто-то?..

Он опять посмотрел на неё:

– Таня, сколько часов? Почему не сразу сделали кесарево? Должны были планово… оперированное сердце, какие могли быть спонтанные роды?!.. Коновалы…

– Пошёл к чёрту! – снова воскликнула Таня.

Я начал лихорадочно вспоминать.

– Лётчик… роды… Ну, я щас соображу… Я прилетел, Таня уже была в роддоме сколько-то… Ну, полтора суток точно, мы таскались в роддом, как на службу несколько раз, а всё не было новостей, – сказал я.

Лётчик кивнул, бледнея всё больше.

– Надо прослушать шумы в сердце. Я должен понять, насколько повреждены клапаны, чтобы сообщить в Москву. Конечно, эхо надо, но за неимением…

– Таня, ну ты что? – прошелестел Марк.

– Чем он слушать будет? У него даже слухалки нет, он не настоящий доктор! Не дамся я уши его дурацкие ко мне прижимать! Лишь бы полапать…

– Успокойся, что там лапать?! – разозлился Лётчик.

– Вот и нечего, и держи руки при себе!

– Таня… что с тобой? – растерянно произнёс Марк.

А Лётчик посмотрел на него.

– У неё высокая температура, вот и потеряла адекватность…

Я тогда взял инициативу:

– Так, мужики, выйдите на минуту, я скажу сестре пару слов.

Они посмотрели друг на друга, и вышли в гостиную, а я плотно закрыл двери и подошёл к постели. Таня виновато смотрела на меня, раскраснелась нездоровым румянцем, ну чисто чахоточная. Я сел на постель рядом с ней.

– Танюшка, – я обнял её. – У тебя… синяки, это… связывали тебя что ли?

Она выпрямилась, посмотрела на свои руки.

– Это? А… ну да… но это уж… – будто это было неважно, отмахнулась Таня.

– А что с Паласёловым?

Она посмотрела мне в глаза и провела пальцем себе по шее.

– Я… его убила, – она выглядела не просто больной, но и ненормальной.

– Что?..

– Я сказала Марку, и он застрелил его.

Я смотрел на неё несколько секунд. Так Марк не шутил и не бравировал, когда сказал, что убил Паласёлова. Я смотрел на неё и думал, до чего надо было дойти, до чего довести её, чтобы Таня, Таня! Сделала то, что сделала…

– Таня… Но тогда… Тань, ты что… ты дура? – я смотрел ей в глаза. – Ты не понимаешь, что делаешь сейчас? Ты не понимаешь, что своей истерикой глупой подставляешь Лётчика?

Она смотрела на меня, и глаза и правда ненормальные. Убийство, кровь, пьянит, я могу понять, я был на войне, я видел… Опять же Марк вернулся, и…

Надо привести её в чувства. И я заговорил, глядя ей в глаза, чтобы услышала меня:

– Это Марк испугался за тебя, и истрахался за ночь, туман в голове сейчас. Что, в общем, объяснимо: при его ритме сексуальной жизни, это как трезвенник ушёл в запой. Вот и не соображает, а так уже сложил бы дважды два… Ты хочешь, чтобы он понял, что такое Лётчик?

– Он… он…

– Да мне плевать на ваши с Лётчиком отношения, – приглушая голос, сказал я. – Ты спишь с ним перманентно…

– Да он… член ходячий, трахает всё…

– Да это не важно! Важно, что он для тебя, и если Марк это поймёт… что тогда будет с Лётчиком? – я навис над ней немного, держа её за плечи, и говорил уже совсем беззвучно.

Таня моргнула.

– Марк… Марк знает вкус крови, – я смотрел ей в глаза. – Это в первый раз убивать страшно и невозможно, а…

Таня смотрела на меня, стиснув ворот халата у шеи. И вдруг заплакала, сжимаясь.

– Он… женился на мне, а сам… в это время… у него… Ты представляешь, получается, у него два… ребёнка родились в один день… Ты… представляешь?!.. А я-то… дура… ох, и дура… ещё меня обвинил, что…

– Погоди, малыш Володя – сын Лётчика? – удивился я, так не ошибался Лётчик тогда, весной.

Таня только покивала, и обняла меня, продолжая плакать.

– Я так… это так… больно… ладно я, я привыкла, что меня… хотя от Валерки… а уж малыш… он же не виноват, что… ох… Платоша, сделай так, чтобы он никогда не приближался ко мне больше?

– Танюша… я всё сделаю, но сейчас нам нужна его помощь, – я гладил её по волосам. – Возьми себя в руки, пусть он сделает то, что ему надо. Он врач. И он обеспокоен. Что, если всё серьёзно? Ты… так выглядишь… нехорошо. Подумай, ты всегда боролась за жизнь, а сейчас… у тебя сын.

– Он… он… о-атказался о-ат нашего сына… сказал, это Володин… – прошептала Таня, икая и плача.

– Ты поэтому Володей назвала?

Она снова кивнула.

– Господи… Слушай, я сам этого дурака убью, только позже. После того как он спасёт тебя, – сказал я, целуя её в волосы.

Через пару минут я открыл двери и посмотрел на Марка и Лётчика, удивительно, каких разных людей собирает вокруг себя Таня. Даже сейчас эти двое смотрели на меня по-разному. Лётчик вошёл в спальню, а мы с Марком остались наедине. Он поднял глаза на меня.

– Он сказал, она… может умереть.

– Не умрёт она, – поморщился я. – Это Лётчик для пущей важности сказал, чтобы ты напрягся.

Но у Марка был такой вид, что стало ясно, мне он не поверил.

– Ты знаешь, когда зимой некоторое время я не был уверен, что Таня осталась жива, я жил, как… не знаю, в анабиозе… – он посмотрел на меня. – Да и остальное время без неё немногим лучше…

– Марк, Таня не может умереть, она борец, любой человек сто раз бы уже умер на её месте, а она жива, – уверенно сказал я. – В детстве её оперировали не один раз, родители уже впадали в отчаяние, а она держалась. И их успокаивала ещё. Я, знаешь, ужасно ревновал их к ней, но когда услышал однажды: «мамоцка, ты не бося, я не умлу, обисяю», я… – я переборол подступивший ком.

Честно говоря, я старался не вспоминать этот эпизод из нашего детства, потому что всегда чувствовал, какой я эгоист, и ещё… как я люблю Танюшку.

– Одним словом, она не сдастся никогда. Иначе давно бы умерла. Она такое пережила, ты не представляешь…

– Представляю немного… – прошелестел Марк, глядя на меня.

А потом у него блеснули глаза, и он сказал совсем другим тоном, каким-то жёстким, но не холодным, а горячим, как раскалившийся оружейный ствол:

– Если бы ты видел, как брызнула кровь Паласёлова ей на лицо. Таня даже не вздрогнула, тогда я… понял, что правильно сделал, что застрелил его. По-моему, в его лице она убила и Никитского и… кто там был ещё из этих мразей, она рассказывала в нашу первую ночь, чтобы… чтобы я понял, почему она не хочет, и не трогал её… Для неё, за неё я убил бы кого угодно. Вообще любого. Даже себя.

Он взял стакан и налил воды, приложил к губам и жадно выпил, мне кажется, вода сама влилась ему в глотку.

– Так любишь её?

Марк посмотрел на меня, помолчал несколько мгновений, и покачал головой, вытирая губы.

– Нет. Нет, Платон. Какая там любовь… – он подошёл к окну и смотрел на Исакий, вокруг которого сейчас кружился снег. – Я не умею любить… Любить это… это какой-то великий, великолепный и величественный Божий дар. И очень редкий… Любовь – это способность давать, я же… ничего такого я не могу… Просто… я ею живу. Нет её, я функционирую, мыслю, упражняюсь в построении сложных ментальных конструкций, поднаторел в этом… чего там ещё… ем, сплю, сру… Я не знаю… всегда думал, буду жить в своё удовольствие. Так и жил. А потом взял и женился на ней. Ради выгоды женился, так я думал, такой хороший план был… Вот когда придумал это – жениться на Тане, казалось, это очень логичный выход. Чтобы перед предками скрыть, то я голубой. Им было этого не понять. Мама терпела ещё, отец считал меня больным… а дедушки… если бы узнали, прокляли бы меня к хренам… вот я и уговорил Таню выйти за меня… Она была идеальным прикрытием, кто подумал бы, что на такой девушке можно жениться фиктивно? А сама Таня согласилась, потому что… наверное, потому что любовное разочарование юности опустошило её… Вот и поженились два колченогих урода. То есть, это я был урод, а она всегда была совершенством, только… почти убитым…

Он вздохнул, посмотрел на меня.

– А вот в первую брачную ночь… Господи, я не знаю, что случилось со мной… как поток Света с Небес на меня. Я вдруг понял, что я муж, мужчина, что я должен оберегать её, делать всё, чтобы она была счастлива. Мы были просто друзьями до этого. Близкими друзьями, нам было весело и хорошо вместе, до неё у меня таких близких людей и не было. А тут… у меня ещё и встал, представляешь? Да так, что… кажется, вся вселенная сконцентрировалась на конце…