Бэд-трип
Но однажды в ночь перед финальной игрой, перед игрой за первое место, в ночь перед игрой за золото, хоккеиста занесло в клуб, где он так накачался, что на следующий день его просто не нашли. В вечерних новостях передавали, что он в хорошем состоянии у себя в номере. Газеты писали, что утром он проведет пресс-конференцию и объяснится перед своими болельщиками. Следующим утром он сказал всему миру, сидя перед толпой журналистов, окруженный разноцветными микрофонами, рядом с тренерами и родителями, он сказал, что мужчины ему нравятся больше, чем женщины, и вообще он уходит из спорта. Через несколько месяцев ему диагностировали наркотическую зависимость, а еще через полгода его не стало.
Я уверен, что в этом тошнотворном городе некоторые спортсмены просто не доедут до олимпийской деревни из аэропорта, застряв на каком-нибудь рейве. Всем им понадобится огромная сила воли, чтобы не сорваться, как тот хоккеист.
Через несколько лет всему миру должен будет явиться огромный олимпийский комплекс, но сейчас все выглядит, как заброшенная стройка. Только строгая организация допуска на территорию дает понять, что все это предприятие и правда скоро выльется в нечто грандиозное. Весь персонал ходит со специальными пропусками, которые необходимо поднести к электронному табло возле турникета, чтобы тот запищал и засветился зеленым. Тогда ты можешь пройти. Автомобили, грузовые машины, в общем, любой транспорт на лобовом стекле имеет определенный для них пропуск, без которого на территорию въехать невозможно.
На всех пунктах проезда стоят шлагбаумы. Шлагбаумы контролируются такими, как я. Такими, как мы. Я и Никита, два напарника. Будто бойцы на боевом посту. В любую погоду. Как бы ты себя ни чувствовал, если время твоего дежурства – ты должен стоять возле шлагбаума и контролировать проезд транспорта на территорию. Неважно, блюешь ты каждый час, или у тебя помутнение, может у тебя алкогольная зависимость, и тебя с похмелья так трясет, что невозможно устоять на ногах. Неважно. Ты дал присягу олимпийскому объекту. Дал клятву перед международным олимпийским комитетом. Неважно, что ты никогда не видел ни одного члена этого комитета.
Несколько недель назад я по максимуму привел себя в порядок и прибыл на собеседование. Я выглядел безукоризненно, не считая больных темных кругов под глазами и пожелтевших глазных белков. Я клялся, стоя на ковре в кабинете Пожарного, моего начальника, пока он оглядывал меня с ног до головы. В его кабинете, увешанном грамотами и благодарственными письмами. В его кабинете, где первое, что мне бросилось в глаза – иконостас в дальнем углу. Как в церкви. Я застал Пожарного стоящим перед этим православным памятником. Он кланялся и проводил крест на своей груди. Всего лишь рабочий офис. Но в углу десятки икон – больших, средних, совсем маленьких. Весь угол утыкан свечами. Даже пахло, как в церкви. Последний раз такой запах я чувствовал, когда провожал родителей. И теперь снова. Не так сильно, но достаточно, чтобы воспоминания тяжелой волной накрыли меня на секунду-другую.
Я стоял на ковре в кабинете Пожарного и клялся, что буду верой и правдой служить ему и этому строящемуся объекту во имя победы своей страны. Я не боялся. Даже когда Пожарный добавил: «Это очень серьезно, Кирилл Андреевич, вы должны это понимать», я не струсил. Даже когда он сказал: «После взрывов четыре года назад в нашей стране усилился контроль за недопущением терактов». Я согласно кивал головой. Я говорил, что ненавижу этих уродов, которые тайно проникают в нашу страну и устраивают фейерверки. Тогда он кивал в ответ и продолжал говорить: «Да, я прочел автобиографию, которую вы мне отправили». Он продолжал говорить: «Я знаю, что ваши родители были внутри здания редакции в день теракта». Пожарный все говорил: «Я вам очень соболезную, Кирилл Андреевич».
Тогда я переставал кивать головой. Я хотел сказать, чтобы он не упоминал больше этот факт из моей жизни, но мне была нужна эта работа, чтобы хоть как-то существовать. Мне нужно было существовать, чтобы успеть завершить сделку. Чтобы выполнить последнее условие моего договора.
Поэтому я снова согласно кивал и говорил ему: «Мои родители погибли от рук террористов». Я говорил Пожарному, лживо всхлипывая: «Это мой долг, работать здесь, и не допустить факт терроризма». Я поддакивал ему: «Да, Юрий Леонидович (кивок), я понимаю всю серьезность (кивок) и ответственность, которая (кивок) ляжет на меня, когда я надену униформу (кивок)». Пожарный согласно кивал на мои слова. Он жал мне руку и говорил, что свой комплект униформы я могу получить у его заместителя в соседнем кабинете.
Мы жали друг другу руки, защитники олимпийского будущего страны. Я выходил из кабинета, пропитанного запахом ладана, с лживо-влажными глазами, а Пожарный смотрел мне вслед, сморкался в платок от растроганности и проводил рукой воздушный крест в мою сторону. Я закрывал за собой дверь и прикладывался к маленькой фляжке губами, глотая что-то крепкое, чтобы быстрее избавиться от священного духа, которым меня наградил Пожарный. Эта фляжка. Она до сих пор со мной. Ежедневная подруга после ухода Полины.
Это было несколько недель назад. Сейчас на главном входе меня встречает низкий коренастый тип. Напарник завидел меня издалека. Он машет мне рукой и зовет к себе. Он ждет меня, своего напарника по шлагбауму. Каждый день. Каждый день он почти прыгает от удовольствия и кричит мне:
– Эй, Киря!
Я не рад его видеть. Как и вообще не рад видеть всех вокруг себя. Я не преисполнен такого же восторга, как этот коренастый, и всем видом пытаюсь показать, что презираю его. Но ему плевать. Он счастлив, что я пришел.
– Эй, друг, опять ты опоздал, Пожарный будет злиться, – говорит он, низенький небритый парень. Его имя Никита. Ему вроде бы лет двадцать семь, хотя лицо у него больше похоже на лицо заработавшегося мужика с каким-нибудь синдромом.
Я говорю ему, сканируя свой пропуск в ожидании зеленого света:
– Мы не друзья.
Красный.
Никита ждет меня возле самого входа. Каждый день. Каждый день на нем цветастая униформа, которую нам выдают после уволенных сотрудников. Вонючие, поношенные вещи, которые мы вынуждены таскать. Наверно, я забыл свой комплект дома сознательно. Никита поправляет синий воротник и говорит:
– Я помню, Кирь, помню! Ты говорил, что мы не друзья, и ты не считаешь меня своим другом.
Я снова прикладываю свой пропуск к стойке.
– Именно, – говорю я.
Красный.
Я говорю:
– И хватит называть меня Киря.
Красный.
– Хорошо, друг, – говорит Никита. – Больше не повторится.
Красный.
– Если еще раз скажешь Киря, – говорю я и даю пропуску еще один шанс.
Красный.
– Не повторится, – повторяет Никита.
– С тобой случится то же, что и с моим прошлым напарником.
Зеленый.
Я прохожу мимо Никиты к автомату со снеками.
Он провожает меня взглядом и говорит:
– Но ты не можешь запретить мне считать тебя моим другом. – Никита улыбается, демонстрируя кривые зубы и сгибая ноги в обратную сторону. Он гордится этим своим бесполезным талантом, сгибать ноги. Выглядит это жутко. Кажется, будто колени вылезают с обратной стороны.
– Как хочешь, – говорю я и вставляю мятую купюру в автомат.
Мне надо что-нибудь съесть. Я снова пил всю ночь. Так быстро, что не успел добраться до ужина. Но автомат выплевывает купюру. Я вставляю ее еще раз и еще, но все без толку. Меня это напрягает. Я хочу поскорее добраться до своей рабочей точки. Нет желания встречаться с Пожарным, от которого снова придется выслушивать, какой я негодяй, что в очередной раз пришел без униформы.
– Возьми, – говорит Никита и протягивает мне ровную бумажку. Он не перестает улыбаться и говорит: – Сейчас должно получиться.
– Обойдусь, – говорю я ему и пинаю автомат ногой. Я говорю: – Не хватало, чтобы я еще был перед тобой в долгу.
– Это может произойти в любой момент, друг, – говорит Никита, но я не отвечаю ему.
Я плюю на автомат со снеками и на свой пустой желудок. Решаю идти к своему шлагбауму. Точнее, к нашему с Никитой. Мы с ним, так сказать, напарники. Он плетется за мной. Подпрыгивает на каждом шагу, потому что не успевает. Никита семенит за мной и что-то говорит. Я стараюсь его не слушать и быстрее добраться до своей точки, чтобы Пожарный не заметил меня.
Чтобы дойти до точки, мне надо пройти мимо комнаты отдыха персонала, потом миновать кабинет Пожарного и выйти через дверь в конце офисного здания. Здание размером с мини-маркет. Внутри несколько комнат-кабинетов, стены которых сделаны из гипсокартона. Посередине офиса стоит колонна из того же гипсокартона. Здесь ее все называют «колонной дружбы». Она вся облеплена разноцветными бумажными стикерами. Такие «напоминалки» вешают на экраны мониторов. Стикеры испещрены надписями. Пожеланиями на продуктивный день, пожеланиеми не заболеть неизлечимой болезнью, пожеланиями на успешное окончание строительства нашего большого олимпийского комплекса. Эта колонна. Она просто сияет от излучения доброй энергии гипердобрых людей. Такие люди каждое утро приходят с хорошим настроением, когда у тебя оно совсем поганое.
Мой прошлый напарник, тот про которого я сказал Никите. Когда я сказал Никите, что с ним будет то же самое, что и с моим прошлым напарником, если он не перестанет называть меня Кирей. Бывший напарник не называл меня Кирей, но он был просто одним из этих гиперсчастливых людей, которые с самого утра начинают капать на мозги, демонстрируя свою бьющую ключом энергию. Не спорю, я и сам недавно был таким. Счастливым человеком, спешащим поделиться своей радостью с окружающими. Но как я ошибался, когда думал, что кому-то не плевать на мое хорошее настроение.
Колонна вся облеплена стикерами счастья. До самого потолка. Но это все фальшь. Под этими стикерами, под каждым стикером, который желает тебе только добра, тексты совсем другого характера. Если потянуть вверх «добрый» стикер, на его обратной стороне ты можешь прочесть ссылки на разные интернет-ресурсы. Под стикерами с добрыми пожеланиями ты можешь записать себе на ладонь ссылку на сайт. Название сайта английскими буквами может напомнить тебе наименование какого-то лекарства. Но это не лекарство. Медицинские термины под «добрыми» стикерами. Они рекомендуют зайти на этот сайт, если станет скучно и надо будет простимулировать свой настрой. Колонна «дружбы» стоит здесь для всех. Своими разноцветными стикерами и пожеланиями на первый взгляд она источает только добро. Но здесь ты можешь найти номера проституток. Все это завуалировано. Типа: «Если у тебя нет мамочки, позвони». Позвонишь, и добрая мамочка, только не твоя, ответит тебе. Это чья-то мамочка, которая не умеет зарабатывать другими способами.
Любой желающий может приклеить к колонне стикер. Но это не важно. Важно то, что будет написано на обратной стороне.
Этот мини-маркет, офисное здание, в которое я вынужден приходить каждый день за исключением субботы и воскресенья – одна из ячеек сотовой конструкции организации. Ячейка, в которой я работаю, занимается пропускным режимом. Пожарный, наш начальник, заведует всеми электронными турникетами и шлагбаумами на территории. Это большая ответственность. Видимо, поэтому Пожарный такой деспотичный ублюдок, чего я не заметил при первой нашей встрече. Безопасность превыше всего. Террористы не спят. Он ловко скрыл свою дикую сущность за иконостасом и церковным запахом. Только все знают, каким человеком он является на самом деле. Именно поэтому с каждым днем я все больше крепну в уверенности своего выбора.
После прохода двери в конце офиса попадаешь на улицу и надо пройти еще несколько сотен метров, чтобы добраться, наконец, до своего контрольно—пропускного пункта.
Сейчас кабинет Пожарного остается позади и я уже близок к двери на улицу, но меня окликает голос:
– Кирилл, вы опоздали и насколько я понимаю, снова работаете без униформы.
Это не Пожарный. Его заместитель. Чертов парнишка на подхвате. Постоянно строит из себя не пойми кого, когда остается за начальника. И даже когда не остается за старшего, все равно ведет себя, как скотина. Когда Пожарного нет в поле зрения, он мнит из себя большую шишку. На деле же – он просто ассистент, время от времени исполняющий обязанности старшего.
Я не останавливаюсь, не смотрю на него и продолжаю идти. Я только говорю ему:
– Эта ваша униформа, она воняет, вы в курсе? Ей даже стирка не помогает. – Я не смотрю на заместителя, но чувствую, что он выглядит озадаченно. Я говорю ему: – На вас форма выглядит свежо. Как часто вам выдают новый комплект? – Ему нечего мне ответить и я скрываюсь с Никитой за дверью, ведущей во внутреннюю часть комплекса. Я не собираюсь оправдываться перед заместителем. В любом случае, подонок сдаст меня Пожарному.
5
Пока мы добираемся до точки, Никита все еще донимает своими умозаключениями насчет моей дисциплины. Он говорит, что будет очень расстроен, если меня уволят, а я говорю, что мне плевать.
Когда мы приходим к нашему шлагбауму, я усаживаюсь в кресло. На точке нет мест, где можно присесть. Начальство считает, что это только снижает уровень внимания к происходящему. А это потенциальная угроза нападения террористов.
Я урвал это кресло незаметно от всех из комнаты отдыха пару дней назад. Мне пришлось сделать это тайком, чтобы никто не возникал. На обед мы ходим по очереди, нужду справляем за деревьями, которые стоят вдоль биатлонной трассы в паре десятков метров от точки дежурства. Укрепляем, так сказать, детей природы. Здесь все по-жесткому.
Я сажусь в кресло, накидываю капюшон на голову, и собираюсь провести так все время своего дежурства. С утра до вечера. Никита и сам справится.
Из своего ограниченного капюшоном пространства я слышу, как Никита прокашливается. Он прокашливается и говорит:
– Я все хотел спросить тебя.
Я молчу, стараясь не думать о голоде и желудке, которой переваривает сам себя. А Никита не отстает.
– У тебя рука перебинтована с тех пор, как мы работаем вместе. – Он сует палец в ухо, двигает им там по правилу буравчика.
Я прячу перебинтованную правую руку в карман своего балахона. Из-за того, что прячу ее в карман балахона, приходится сжать ее в кулак. Из-за того, что сжимаю ее в кулак, всю кисть пронизывает боль. Я ерзаю в кресле от дискомфорта, вызванного болью в руке.
Никита спрашивает:
– У тебя с ней что-то серьезное, если ты так долго не снимаешь повязку?
Я говорю Никите, что это всего лишь порез. А еще говорю, чтобы он отвалил от меня.
Никита замолкает, смотря на конец пальца, которым он только что буравил свое ухо. Но я знаю, что это ненадолго.
– Ты работать-то сегодня собираешься? – спрашивает он почти сразу после того, как успевает заткнуться. – Мне кажется, заместитель сдаст тебя Пожарному, и он придет к нам на точку с проверкой.
– Ты знаешь мой ответ, – говорю я. – Если у тебя нет таблетки от похмелья, то просто заткнись и дай мне поспать.
Таблетки от похмелья. Шипучие круглые помощники. Мои утренние сторонники во времена великой скорби по жертвам терактов. Различные гостиницы, отели, хостелы. Мои утра в те черные дни начинались со стакана воды из-под крана и шипучей таблетки. Этот маленький гейзер, создаваемый ею. Крошечные пузырьки вырываются наружу. Их падение образовывает вокруг стакана мокрую окружность, пока я пытаюсь понять, где нахожусь, пока проблевываюсь в туалете, пока смотрю в зеркало и не могу узнать свое лицо.
Никита, водя пальцем по черной перекладине шлагбаума, говорит:
– Я знаю твой ответ – тебе плевать. – Никита громко вздыхает. Он говорит: – Таблетки у меня нет, друг, поэтому спи, я тебя подстрахую.
В моем кармане покоится перебинтованная кисть. Неумелая работа человека, далекого от медицины. Моя работа. Вчера вечером я так же неумело наложил повязку на кисть, как и надрезал ладонь. Часть договора. Каждые две недели. За это время рана успевает немного затянуться. Хотя в последнее время это происходит не так быстро. Как будто мой иммунитет ослаб.
Я сижу в кресле, укрытый капюшоном. Все это время я слышу, как Никита проверяет подъезжающий транспорт. Я представляю, как он смотрит на пропуск, который приклеен с внутренней стороны лобового стекла. Эти пропуска похожи на наши. Только у них другие кодовые комбинации. Я представляю, как Никита сканирует пропуск портативным сканером, как ждет зеленый свет и показывает большой палец водителю в знак того, что все в порядке. Я слышу, как Никита ходит вокруг машины. Я представляю, как он проверяет днище транспорта. В его руках длинная палка с маленьким зеркальцем на конце. Никита идет вокруг машины, проводя под ней палкой и наблюдая за отсутствием подозрительных предметов. Я слышу, как Никита проверяет багажник транспорта. Я представляю, как он внимательно осматривает его, сантиметр за сантиметром. Я слышу, как Никита поднимает шлагбаум, как желает водителю хорошего дня, как он опускает шлагбаум. Простая работа за несколько десятков тысяч рублей. Вернее, за три десятка. Деньги, налог с которых пойдет на постройку еще одной душевой кабинки для юных спортсменок. Голенькие фигуристки будут омывать в них свои прелести, и мысленно благодарить нас, простых смертных, за наш труд.
Никита гордится своей работой. Он дорожит ей. Меня удивляет тот факт, что я знаю об этом, потому что чаще всего не слушаю его треп.
Однажды Никита сказал мне, когда я показал средний палец вслед одному зазнавшемуся водителю: «Тебя могут уволить за такие вещи».
А я тогда ответил: «Не беда, устроюсь еще куда-нибудь».
Тогда он сказал: «А я бы проработал здесь всю свою жизнь. Если я потеряю эту работу, я просто пропаду».
Я ответил, что когда начнутся игры, мы все потеряем эту работу.
Мне так и не удалось уснуть, пока я прислушивался к тому, как Никита проверяет машину за машиной. Пару часов я просто просидел в кресле, постепенно выветривая из себя алкоголь. Мою голову не занимали мысли. Я был в каком-то пограничном состоянии. Даже не заметил, как пролетело время.
Сейчас я даже думаю, что можно немного поработать. Как раз в этот момент Никита подбегает ко мне и трясет за плечо. Он громко шепчет:
– Ну все, вставай, он идет.
Никита продолжает смотреть в ту сторону, где увидел приближающегося к нам Пожарного. В это время я встаю. Медленно, давая понять, что меня нисколько это не волнует.
Пока я поднимаюсь со своего кресла, Пожарный подходит к нам. Он пялится на меня с невозмутимым видом. Не то что бы ему плевать, что один из сотрудников отлынивает от работы. Просто Пожарный такой человек. Он холодно оценивает ситуацию, а потом начинает разбор. Иногда это происходит быстро и тихо. Иногда с криками и визгами, и очень долго. В своих громких монологах он может дойти до обсуждения твоих походов в туалет. Он может сказать, что ты даже задницу себе не можешь вытереть по-человечески, если так хреново выполняешь свою работу. А потом в своем кабинете он замаливает свою чрезмерную вспыльчивость, зажигает все свечи, целует иконы, кланяется им и просит прощения за свой срыв на очередном сотруднике, который просто перепутал одну букву в пропуске машины. Пожарный отлично подходит для роли, которую я ему уготовил.
Он смотрит на меня, пока Никита проверяет очередной автомобиль. На его лице ни единой эмоции. Он выглядит безукоризненно. Свежий комплект униформы. Будто только что выглаженный. Его воротник будто накрахмален. На руках перчатки, которые Пожарный никогда не снимает. Только при молитве оголяет свои кисти. Он – профессионал своего дела. Он требует того же от своих подчиненных. Только мне подчиняться нет резона.
– Я смотрю, вы снова без униформы, – говорит он.
Я вздыхаю и говорю, что забыл свой вонючий комплект дома.
Я смотрю куда-то в сторону, отрешенно, будто Пожарный разговаривает не со мной.
– Что это за кресло? – спрашивает Пожарный, приблизившись ко мне вплотную. Я слышу, как от его одежды приятно пахнет ополаскивателем. Чувствую, что из его рта не воняет завтраком. Если бы Пожарный был чуть симпатичней, он бы мог казаться приятным человеком.
– Это я принес его сюда, – говорит Никита, провожая проверенную машину. Он несет какую-то чушь: – Понимаете, у Кирилла редкая форма заболевания ног. – Никита продолжает гнать пургу: – Стоять долго нельзя, надо делать пере…
– Убрать! – орет Пожарный. – Убрать к чертовой матери! – кричит он мне прямо в лицо. Так близко, что я вижу красные капилляры на его белках. Он кричит: – И если еще раз увижу, что вы не в униформе, будете работать без обеда!
Пожарный разворачивается и уходит. Сделав несколько шагов, он останавливается и говорит мне через плечо:
– Когда вы впервые пришли сюда, Кирилл Андреевич, я возлагал на вас большие надежды. И посмотрите в кого вы превратились?
Пожарный сказал это спокойно, будто только что не срывал свою глотку от крика.
Я смотрю Пожарному вслед. В кого я превратился? Я и сам не знаю. Знаю только, что я такой вот уже шесть месяцев.
Я отрываю взгляд от Пожарного и смотрю на Никиту. Он прямо на глазах бледнеет. Напарник трудно переносит такие стрессовые ситуации. Каждый раз, когда Пожарный кричит на меня, у Никиты создается такой вид, будто кричат на него. Никита продолжает бледнеть, его колени трясутся. Он даже не замечает автомобиль, который сигналит нам.
Я говорю:
– Я бы и сам справился.
Я иду к автомобилю, пока Никита пытается прийти в себя.
Я говорю на ходу:
– Расслабься, парень, сядь в кресло и помедитируй.
Честно говоря, если бы через две недели не решался вопрос – жить мне или сдохнуть, я бы даже нервничал всякий раз, когда Пожарный орет на меня. У него это получается отлично.
Я работаю на объекте больше трех недель. На пятый день меня перевели с другой точки на эту, потому что я врезал по морде напарнику. Ни за что. Тому самому, который показался мне слишком гиперактивным. Постоянно норовил навязать мне свое хорошее настроение, в котором я не нуждался.
Я постоянно опаздываю. Я забываю униформу дома. Нарушаю дисциплину на рабочем месте. А Пожарный говорит, что лишит меня обеда, если я снова попадусь. Не знаю, чем я его так зацепил, но он явно хочет, чтобы я оставался в рядах его армии.
О вздувающихся венах
У него редкая особенность вносить в разум человека малодушного помутнение одним лишь только своим переливчатым грозным рыком, когда вены на его шее наполняются напряженным потоком крови и злости. Стойка у него в этот момент боевая, словно, будь его воля, и не будь он сейчас на рабочем месте, он кинулся бы на уничтожаемого им человека и голыми руками рвал бы его на части и каждую оторванную часть рвал бы на более мелкую. Он вспоминал самые последние слова обиды, которые только способен изрекать человек, хотя человеком его в такие моменты назвать было трудно. Его целью было не поддержание дисциплины за счет устрашения, а контроль своей устрашаемости за счет нарушения дисциплины сотрудниками.
6
Даже если бы всех самых умных и самых красивых, и самых красиво щелкающих пальцами Полин всего мира собрали в одной огромной комнате, я бы и тогда не зашел внутрь. Зачем мне они все, если это не они научили меня заваривать кофе без френч-пресса. Так, чтобы маленькие кофейные шарики опускались на дно кружки, а не толпились сверху, норовя попасть в рот.
Никто с ней не сравнится.
Что бы вы выбрали? Покончить с собой ввиду своей несостоятельности, которая проявилась у вас после разрыва с дорогим вам человеком, или попытаться вернуть его самым сумасшедшим образом?
Я иногда смотрю на фотографии, где я совсем маленький. Эти чистые глаза смотрят в камеру. В них нет ни злости, ни страха, ни боли. Они чистые настолько, насколько только возможно для ребенка двенадцати лет. Я представляю, как перевоплощаюсь в другого человека и подхожу к этому мальчугану двенадцати лет. Я подхожу к нему и рассказываю ему историю про него самого. Про него самого через несколько лет. Я говорю без обиняков, прямо и беспощадно. У него бегут слезы, и сам он убегает от меня в темноту, в которой ищет спасения от своего мрачного будущего.
Полина считала, что переезд спасет меня от моей проблемы. Спасет от тоски по родителям. Спасет от себя самого. Она считала, что смена обстановки не повредит. Что переезд поможет мне простить себя. Поможет забыть все, что я творил весь год после их смерти. К тому же у нее и без меня было в планах переехать, потому что она упорно готовилась к поступлению в университет.
Ирония в том, что мне стало лучше уже в первые полгода наших отношений. Мне не нужен был никакой переезд. Мне была нужна только она. Моя Поля. Но она хотела высшее образование, а я хотел всегда быть рядом с ней. Поэтому поступление в универ в тот год стало большой целью и для меня.
Эта смена обстановки. Она все испортила.
Наш переезд в большой город ознаменовался жутким похмельем на следующее утро. И на все следующие утра в течение первого месяца проживания на новом месте. Не знаю, как мы вообще сохранили желание поступить в университет после такой разгульной жизни, в которую окунулись. Крутые вечеринки в подпольных клубах, где лица людей разрисованы блестящими полосками. Случайные встречи и разговоры ни о чем. Стоит кому-то рассказать, что ты мечтаешь стать писателем, как твоя собеседница с поддельным чувством прекрасного начинает читать стихотворение. На половине чтения она заглядывает в телефон, потому что вторую часть знает хуже. Ее подруга с тупой улыбкой смотрит на нее, зная, что не сможет даже так. Ты смотришь на них обеих с полным равнодушием, вспоминая, где оставил свою девушку.